— Даже через ширинку и то холод проходит, — недовольно констатировал он.
— Это точно, дружище. А что за чертовщина тут произошла, не знаешь, случайно?
— Да говорят, наши болваны-артиллеристы шлепнули сюда, на самую середину шоссе, здоровенный снаряд.
— У артиллеристов такая работа.
— У наших?
— А это были наши?
— Точно никто не знает. Может, и немцы. Стреляли оттуда, с гор.
— А, дьявол! Закури.
— Спасибо, господин унтер-офицер.
— Давно это было?
— Да уж с час. Когда мы подъехали, воронку уже засыпали кирпичами и всякой дрянью. Такую уйму земли этот снаряд выбросил, что целый грузовик уместился бы в той воронке.
— Что за черт? А чего наши стреляли?
— Впереди — я недавно там был — говорят, будто русские танки появились, будто они уж и сюда добрались. Вон до той водонапорной башни, что за аллеей. Еле-еле их оттеснили. Говорят, наши наблюдатели и сообщили артиллеристам по телефону цель на шоссе.
— Наклали небось в штаны-то?
— Наверняка, господин унтер-офицер. Я тоже не пустился бы в пляс, если б увидел русский танк.
— Ну, разумеется. Так, значит, артиллерия здорово сюда трахнула?
Пограничник почесал свои усики.
— По мне, они могли бы и повторить.
— Ясно, друг. Давно в солдатах?
— Два года отслужил, но за службу слова доброго не слышал.
— У меня то же самое, черт возьми. Однако мне все же надо как-то протиснуться вперед, везу срочный приказ.
— В Фехервар?
— В ту сторону.
— Далеко и небезопасно.
— Знаю, а что делать, раз надо? Скажи-ка своим приятелям, пусть перетащат моего конягу через кювет.
Пограничник внимательно посмотрел сначала на «зюндапп», потом на кювет.
— Все равно он у тебя застрянет на пашне, — неуверенно проговорил он.
— Этот-то? Не смеши меня, дружище! Он больше катался по полям, чем по дороге.
— Верю, господин унтер-офицер, но только как вы с ним потом опять на дорогу выберетесь?
— По мосту или на переезде. И пехоте надо как-то выезжать, не так ли? Но это уж моя забота. Перетащите меня, в награду получите пачку сигарет.
Пограничник охотно кивнул в знак согласия.
— Ладно. Сейчас позову ребят.
Однако до этого дело не дошло. Далеко впереди, на вершине холма, началось вдруг быстрое движение, послышалось пулеметное «тра-та-та».
Немецкие вездеходы поспешили в противоположную сторону, за ними последовали несколько здоровенных «тигров», на ходу стреляя назад. Слева, на размякших полях, появилась отступавшая пехота. Двигаясь в разрозненной цепи, солдаты шагали с трудом: на сапогах налипли ошметки грязи величиной с тарелку.
— Русские прорвали фронт! — крикнул какой-то солдат, бегущий от головы колонны. Он кричал еще и еще, пока на обочину не вышел жандарм и не отвесил ему звонкую пощечину.
Впереди несколько орудий развернулись в боевое положение. Через минуту они уже стреляли прямой наводкой по седлу холма, где виднелись фигурки солдат и машины. Наконец вся длинная колонна машин оживилась. Послышались команды, крики:
— Вперед, марш! В окопы, черт возьми, в окопы! Вон они, готовенькие, бегом! Третья рота, по машинам!
Мольнар завел свой «зюндапп». Лучше отсюда поскорее убраться, а то в конце концов и тут найдется кто-нибудь, у кого появится желание покомандовать Мольнаром. И он медленно развернулся.
Русские уже обстреливали шоссе. По бетону, словно град, били пулеметные очереди. Что-то щелкнуло у самого колена Мольнара, но он даже побоялся туда взглянуть. Слава богу, мотоцикл мчался дальше. Только бы выбраться из этой западни, и как можно скорее! Доехав до первого перекрестка, Мольнар свернул налево и километров пять несся по разбитой гравиевой дороге. Мотоцикл под ним подпрыгивал, как коза. Иногда встречались небольшие группы солдат, шагавших на восток, местность, в общем, была тихой и не внушала опасений.
На окраине какого-то села на табличке, забрызганной грязью, было написано то ли «Радец», то ли «Редец». Мольнар осмотрел мотоцикл. На первый взгляд — никаких повреждений. Машина эта живучая, небось поработает еще и после войны. Мольнар выключил мотор и завел снова: все в полном порядке. Он уже хотел сесть в седло, но тут вдруг заметил, что из аккумулятора капает. Пуля продырявила его насквозь, пробила все ячейки, изуродовала все пластинки.
«Это, конечно, лучше, чем дырка в собственном колене, но все равно дело дрянь: если вытечет вся кислота, то тронуться с места можно будет лишь при условии, если мотоцикл кто-нибудь подтолкнет». А браться за вербовку дополнительной рабочей силы в его положении — дело довольно рискованное…
Шум фронта вроде бы приближался. В бой вступили тяжелые орудия. В перерывах между их грохотом отчетливо слышались автоматные очереди.
«Неужели русские действительно прорвали фронт, как кричал тот солдат на шоссе? Ну да ничего, — подбадривал сам себя Мольнар. — Во всяком случае, нужно посмотреть: а вдруг в этой паршивой деревушке можно достать аккумулятор?..»
Село оказалось не таким уж маленьким. Главная его площадь, на которую выходили четыре гравиевые дороги, походила на городскую. Были даже двухэтажные дома. У одного из них (видимо, у сельской управы) шныряли нилашисты, увешанные гранатами. Мимо них без проверки документов все одно не прошмыгнуть, так что унтер-офицер со скрежетом затормозил, проворно вскинул правую руку в нилашистском приветствии, будто прогнал муху, а затем достал свои бумаги, хотя их у него пока еще никто не спрашивал.
— Стойкость! — поздоровался он с нилашистами по заведенному у них обычаю. — Друзья, я посыльный, у меня срочный пакет, а в мотоцикле прострелили аккумулятор. Не знаете, где мне тут найти автомеханика?
Нилашисты знали автомеханика, и сразу же трое из них начали охотно объяснять, где его найти. Никто никаких документов у Мольнара не спросил. «Ни дна вам ни покрышки!» — подумал Мольнар, опять поднял руку для приветствия и свернул в переулок, который ему указали.
Мастерскую он нашел сразу. Над смотровой ямой стояла немецкая амфибия, а во дворе сзади — набитый барахлом грузовик. На самом верху, лежа на всем добре, дымили пятеро или шестеро солдат. Их командир, офицер СС в чине обер-лейтенанта, нетерпеливо расхаживал взад-вперед, прислушиваясь к нарастающему мощному гулу орудий.
Мольнар в мгновение ока охватил взглядом всю эту картину со всеми ее участниками. К сожалению, весь штат авторемонтного предприятия состоял всего-навсего из двух человек: начальника (того, что пополнее) и подрядного (потоньше). Оба они сидели в яме на корточках отремонтировали ходовую часть амфибии. Мольнар, прежде чем начать с ними переговоры, на всякий случай отдал честь офицеру СС. Это, мол, не повредит. И хотя офицер не ответил, однако заметил появление Мольнара и довольно долго рассматривал его в упор.
— Мастер, — проговорил Мольнар, — нет ли у вас аккумулятора? Мой прострелили, кислота вытекает.
Однако мастер не проронил ни слова. То ли немец его так напугал, что он спешил с ремонтом, то ли аккумулятора у него не было. В общем, он даже не взглянул на Мольнара. Но тот был не из робких просителей, от которых легко отвязаться. Он подошел поближе к яме и сильно ударил ногой по шине, прямо над ухом мастера.
— Эй, ты что, язык проглотил? Я выполняю специальное задание. Как бы вам тут неприятностей со мной не нажить. Говори, есть у вас аккумулятор или нет?
На шум первым отреагировал офицер-эсэсовец. По-венгерски он явно не понимал, но сообразил, что этот унтер-офицер мешает чинить его амфибию. Он подошел к Мольнару и по-немецки предложил ему отойти в сторонку и не кричать. Мольнар вытянулся перед офицером, отдал честь и щелкнул каблуками. Его ладонь касалась виска как раз на уровне глаз: ни в одном учебнике не опишешь лучше, как следует обращаться к старшему.
— Господин обер-лейтенант, покорно докладываю везу жалованье батальона…
— Los![1]
— …и мне надо попасть в батальон при любых обстоятельствах.
Офицер раздраженно и довольно энергично стукнул Мольнара по груди стеком с костяной ручкой (непонятно только, как он использовал эту штуку, чтобы подгонять машины).
— Меня не интересует ваш цыганский лепет. Оставьте механиков в покое и убирайтесь к черту!
Все это он, естественно, проговорил по-немецки, понял его только мастер-шваб[2], который до сих пор обслуживал офицера рейха и даже не снизошел до того, чтоб сказать унтеру хоть слово. Однако, услышав брань офицера, шваб вдруг почувствовал, как в его груди взыграло достоинство венгерского гражданина, подкрепленное перед работой венгерской паприкой и виноградной палинкой, которые были у него сегодня на завтрак. Он хорошо знал, что стопроцентные арийцы-немцы считали его в некотором смысле выродком, чем-то вроде цыгана, только обычно он об этом старался не думать. Он с удивлением взглянул на Мольнара из-под машины, с которой в яму капала грязь, и одобрительно кашлянул.
Но Мольнар в его поддержке не нуждался. И хотя он не преуспел до сих пор в немецком языке, но продолжал следовать избранной тактике, готовясь доказать своими документами, насколько важное и срочное у него дело. Как только он расстегнул свой кожаный жилет, офицер испуганно попятился назад: он вдруг увидел, что своим любимым стеком постукивал по целой связке ручных гранат.
— Идиот! — нервно проговорил офицер.
Это слово Мольнар понял. Дурак, значит. Но это определение он тут же возвратил офицеру — про себя, разумеется.
«Если б ты знал, скотина, что твоя морда позеленела всего-навсего при виде гранат без взрывателей, тебя бы в момент кондрашка хватил».
— Вот мои документы, посмотрите, я говорю правду.
Но офицер отошел от унтера подальше. Документы Мольнара его не интересовали.
Мастер тоже пришел в замешательство. Он оглянулся: вид гранат словно вывел его из оцепенения. Несколько секунд в нем боролись немецкие и венгерские гены. Наконец он решил поставить сразу на две карты.