Один знакомый сказал мне: «Удивлен, что ты не откладываешь деньги, так любя путешествия. А мог бы сегодня же сесть в вагон и отправиться в Фитчбург, посмотреть страну». Но я мудрее, и понял, что самый быстрый путешественник – тот, кто передвигается пешком. Объясняю ему: «Давай посчитаем, кто доберется туда первым. Расстояние тридцать миль, плата за проезд – девяносто центов. Почти дневной заработок, хотя еще помнится время, когда рабочим на этой самой дороге платили шестьдесят центов в день. Итак, я сейчас пойду пешком и доберусь туда до ночи. Подобные расстояния преодолевались мною даже неделю подряд. Ты тем временем заработаешь на проезд и прибудешь туда завтра. Возможно, даже этим вечером, если повезет найти работу в сезон. Вместо того чтобы отправиться в Фитчбург, отработаешь здесь большую часть дня. И даже если железная дорога пройдет через весь земной шар, я наверняка все время буду впереди. А насчет „увидеть страну“ и получить подобный опыт – так я превзойду тебя и в этих знаниях».
Таков общий закон, не обойденный еще ни одним человеком. А про железную дорогу мы можем сказать, что она столь же широка, как и длинна. Опутать ею земной шар и сделать доступной для всех – все равно что выровнять поверхность планеты. У людей есть смутное представление о том, что если они вступят в артели и поработают лопатой достаточно долго, чтобы однажды куда-нибудь поехать, то и глазом не моргнут, как отправятся в путь, причем задаром. На вокзал устремляется толпа, кондуктор кричит «Занимаем места!». Но когда дым рассеивается и оседает пар, становится ясно, что поехали очень немногие, а остальных подавил поезд. И это будет называться «несчастный случай». Нет сомнений, что те, кто заработает на проезд, наконец смогут поехать, но только если доживут. Увы, к тому времени они потеряют способность приспосабливаться к новой обстановке и желание путешествовать. Эта трата лучшей части жизни на зарабатывание денег с целью насладиться сомнительной свободой во время наименее ценного ее отрезка. Вспоминается один англичанин, рванувший в Индию для того, чтобы сначала сколотить состояние, а затем вернуться на родину и зажить поэтом. Лучше бы он сразу обосновался на чердаке. «Что?! – восклицает миллион ирландцев, появляясь из всех лачуг этого мира. – Разве железная дорога, построенная нами, не хороша?» – «Да, – отвечаю я, – сравнительно хороша, это так. Вы могли бы сделать хуже. Но желаю вам, как своим ближним, проводить время достойнее, чем копать эту грязь».
Еще до конца строительства дома я, желая покрыть непредвиденные расходы десятью или двенадцатью долларами честным и приятным способом, засадил около двух с половиной акров легкой песчаной почвы, преимущественно бобами. Также развел немного картофеля, кукурузы, гороха и репы. Весь участок занимал одиннадцать акров земли, в основном поросшей соснами и орешником, и в прошлом году продавался по восемь долларов и восемь центов за акр. Один фермер заявил, что он «не годится ни на что, кроме выращивания писклявых белок». Я не удобрял землю навозом, поскольку не владел им, а был всего лишь поселенцем. Не намеревался также культивировать ее в дальнейшем и не обработал сразу весь участок мотыгой. Во время вспашки я вытащил несколько вязанок пней, еще долго служивших мне топливом, и оставил на их месте небольшие круги нетронутой земли. Летом их легко было опознать по более пышно растущим бобам. Мертвый, по большей части непригодный для продажи лес за моим домом и плавник из пруда тоже пошли на дрова. Упряжку и пахаря пришлось нанять, хоть я и сам брал в руки плуг.
В первом сезоне расходы на ферму – орудия, семена, работу и прочее – составили 14 долларов 72½ цента. Семена кукурузы мне дали. Если ты не сажаешь больше чем нужно, расходы не стоят упоминаний. Я собрал двенадцать бушелей [2] бобов и восемнадцать бушелей картофеля, а помимо этого – горошек и сладкую кукурузу. Желтая кукуруза и репа были высажены слишком поздно для хорошего урожая. Мой общий доход от фермы составил:
И это не считая съеденного и еще не проданного ко времени подсчета, что можно оценить в 4 доллара 50 центов. Оставшееся на руках более чем компенсировало недостаток выращенной зелени. Таким образом, учитывая сегодняшнюю ценность человеческой души и невзирая на кратковременность эксперимента, я в целом уверен, что справился лучше любого фермера в Конкорде.
На следующий год дела пошли в гору, поскольку перекопалась вся требуемая земля, около трети акра. Ни в малейшей степени не испытывая благоговейного трепета перед авторитетными исследованиями земледелия, в том числе Артура Юнга, я уяснил из опыта двух лет, что, если хочешь жить просто и питаться выращенным собственными руками, а выращивать не больше, чем можешь съесть, и не обменивать это на всякие роскошные и дорогие вещи, тебе понадобится обрабатывать лишь несколько родов земли. Будет дешевле мотыжить участок, чем вспахивать его на быках и время от времени выбирать новое место, чем удобрять старое. Так можно сделать всю необходимую фермерскую работу одной левой и в удобное время летом, не привязываясь к быку, лошади, корове или свинье, как сейчас.
Я говорю на эту тему непредвзято, на правах не заинтересованного ни в успехе, ни в провале современных экономических и общественных механизмов. Я был независимее любого фермера в Конкорде, поскольку не прикреплялся к дому или хозяйству, а мог следовать сиюминутным стремлениям, зачастую причудливым. Мои дела уже шли лучше, чем у них, и даже если бы сгорел дом или пропал урожай, все оставалось бы почти так же хорошо, как прежде.
Я склоняюсь к мысли, что не люди держат стада, а стада держат людей, ведь животные намного свободнее. Фермеры и быки работают друг на друга, но если мы проанализируем только необходимые обязанности, то увидим, что быки имеют большое преимущество – их ферма намного просторнее хозяйского домика. Человек выполняет часть своей работы за быка, шесть недель заготавливая сено, и это не мальчишеские игры.
Разумеется, ни одна страна, живущая простотой во всех ипостасях, – другими словами, страна философов – не совершила бы такую невероятную ошибку, как использование труда животных. Правда, страны философов никогда не существовало, и вряд ли она скоро появится. Впрочем, нет уверенности и в том, что ее появление желательно. Как бы там ни было, я никогда не укрощал коня или быка и не заставлял его пахать, просто из-за страха стать конюхом или пастухом. И если общество выигрывает, поступая таким образом, не станет ли выигрыш одного человека проигрышем другого и удовлетворится ли мальчик-подручный конюха наравне с хозяином?
Соглашусь, что некоторые общественные работы не могут выполняться без помощи животных, и пусть человек делит эту славу с быком и конем. Но следует ли из того вывод, что он не выполнит самостоятельно еще более достойные задачи? Когда люди начинают какую-то необязательно необходимую или художественную, но роскошную и бессмысленную работу с помощью домашнего скота, неизбежно, что некоторые полностью подменяют быка, или, другими словами, становятся рабами сильнейшего. Человек не только работает на скотину, живущую в нем, но и, как символ этого, обслуживает скотину, гуляющую рядом с ним. Хотя у нас много добротных домов из кирпича или камня, благосостояние фермера до сих пор измеряется тем, насколько его хлев больше дома. Говорят, что в нашем городе самые большие дома отстроены для быков, коров и лошадей. От них не отстают и общественные здания, но вот помещений для свободной молитвы или свободного слова не хватает.
Почему государства ищут способ увековечить себя в архитектуре, а не способности абстрактно мыслить? Насколько «Бхагават-гита» более достойна восхищения, чем все руины Востока! Замки и храмы – роскошь для принцев, но простой и независимый ум не трудится по их приказу. Гений не служит императорам, и материал для него не серебро, золото или мрамор, не считая малого.
Для какой цели, скажите на милость, отесано так много камней? Когда я посещал Аркадию, не видел там ни одного. Государства одержимы безумным стремлением оставить после себя целые горы тесаного камня, дабы увековечиться в памяти. Что, если бы такие же усилия потратить на шлифовку и полировку манер? Один пример благоразумия памятнее всех монументов высотой до луны. Мне больше нравится видеть камни на их месте. Величие Фив отличалось вульгарщиной. Низкая каменная стена, огораживающая поле честного человека, более осмысленна, чем стовратные Фивы, совсем забывшие об истинной цели жизни.
Варварские и языческие религии строят великолепные храмы, как и цивилизация. Но только не христианский мир. Большинство камней, обтесанных государством, идут на строительство его надгробия. Оно заживо хоронит себя. А пирамиды удивительны более тем, что так много людей попало в кабалу и потратило свои жизни на сооружение гробницы для одного честолюбивого олуха. Было бы мудрее и человечнее утопить его в Ниле, а потом кинуть тело собакам. Может, я и придумал бы какое-то оправдание им и ему, но как-то недосуг.
Религия и любовь строителей к своему искусству почти одинаковы по всему миру, будь то здание египетского храма или банка Соединенных Штатов. Оно стоит больше, чем с него можно получить. Побудительный мотив – тщеславие в сочетании с любовью к чесноку и бутерброду. Господин Балком, многообещающий молодой архитектор, чертит твердым карандашом и линейкой проект на обратной стороне своего Витрувия, а потом на работу нанимаются «Добсон и сыновья», каменотесы. Когда тридцать веков будут взирать с банка на вас, человечество его зауважает. Среди высоких башен и монументов нашего города жил когда-то сумасшедший парень, решивший прокопать тоннель до Китая. По его словам, он продвинулся так далеко, что слышал дребезжание китайских горшков и чайников. Но я не настолько дурак, чтобы любоваться проделанной им дырой. Многие интересуются монументами Запада и Востока, чтобы знать их создателей. Мне же, напротив, интересно, кто в те времена не занимался подобными пустяками.