Люди почитают далекую правду, укрытую на задворках Солнечной системы, за самой отдаленной звездой, до Адама и за последним человеком. Да, вечность хранит нечто истинное и возвышенное. Но все эти времена, пространства и случаи существуют здесь и сейчас. Сам бог достигает высшей точки в настоящем моменте, и ему не быть более божественным. В полной мере постичь его благодать можно лишь, постоянно вдыхая и впитывая окружающую реальность. Вселенная послушно отвечает нашим представлениям; движемся ли мы быстро или медленно, путь уже проложен. Так посвятим свои жизни осмыслению. У поэтов и художников никогда еще не было такого честного и благородного замысла, но, возможно, его сможет осуществить кто-нибудь из потомков.
Проведем один день осмысленно, как Природа, чтобы скорлупа ореха или крыло москита, упавшие на рельсы, не могли столкнуть нас с пути. Встанем рано и попостимся или разговеемся, но спокойно и без суеты. Пусть гости приходят и уходят, пусть звонят колокола и плачут дети – день состоит не только из этого. Почему мы должны подчиняться и плыть по течению? Да не опрокинемся и не утонем на той ужасной стремнине и в водовороте, находящихся на полуденном мелководье и называемых обедом. Переживите эту опасность, и вы спасены, ведь оставшийся путь пойдет вниз по склону. С напряженными нервами, с утренней бодростью проплывите мимо него, ищите другой путь, привяжите себя к мачте как Одиссей. Если паровой котел засвистит, пусть свистит, пока не охрипнет от натуги. Если колокол звонит, почему мы должны бежать? Мы лучше подумаем, что это за мелодия. Возьмемся за себя, начнем работать и протиснем ноги через грязь и тину мнений, предубеждений, традиций, иллюзий и видимости – весь этот ил, покрывающий земной шар, от Парижа до Лондона, от Нью-Йорка до Бостона и Конкорда, от церкви и государства до поэзии, философии и религии, – пока не доберемся до твердого дна и лежащих на своем месте камней, называемых реальностью, и скажем: «Вот оно, и это не ошибка». А потом начнем, имея point d’appui под паводком, морозом и огнем – место, где вы можете заложить стену или государство, или надежно поставить фонарный столб или, возможно, прибор, но не ниломер, а реаломер, чтобы будущие поколения могли узнать, насколько глубок временами был паводок заблуждений и иллюзий. Если вы встанете прямо напротив факта, лицом к лицу с ним, то увидите, как солнце отсвечивает на обеих его поверхностях, словно на ятагане, и почувствуете, как его лезвие рассекает ваше сердце и костный мозг, и так счастливо завершите свой земной путь. Мы жаждем только реальности, будь то жизнь или смерть. Если действительно умираем, пусть услышится хрип в наших глотках и почувствуется холод в конечностях. Но если живы, займемся делом.
Время – всего лишь река, в которой я рыбачу. Я пью из нее, но пока пью, вижу песчаное дно и понимаю, насколько она мелка. Тонкий поток утекает, а вечность остается. Я хотел бы напиться с глубины и рыбачить в небе, чье дно состоит из камешков звезд. Я не могу сосчитать до одного. Не знаю даже первой буквы алфавита и всегда сожалею, что не так мудр, как в день появления на свет. Ум – словно мясницкий нож, он обнажает и рассекает путь к тайной причине вещей. Я не желаю работать руками больше необходимого. Моя голова и есть мои руки и ноги. Я чувствую, что в ней сосредоточены самые лучшие способности, а инстинкт подсказывает, что голова – орган, предназначенный выяснять суть вещей, для чего некоторые животные используют рыла и лапы. С ее помощью я хотел бы рыть и прокапывать свой путь через эти холмы. Ведь где-то неподалеку наверняка спрятана богатейшая жила. Можно судить об этом по волшебной лозе и тонким поднимающимся испарениям. И здесь я начну копать.
Чтение
Все люди, выбирай они себе занятия поосновательнее, стали бы преимущественно студентами и наблюдателями. Ведь собственные природа и предназначение интересны всем. Накапливая имущество для себя или потомков, основывая семью или государство, или даже достигая славы, мы в итоге смертны. Но бессмертны, имея дело с истиной, и нет нужды бояться ни перемен, ни случайностей.
Старейший египетский или индийский философ приподнял угол покрывала со статуи божества и оставил трепещущую мантию приподнятой до сих пор. Я смотрю на явившееся великолепие, потому что это я был в нем, когда он действовал, а теперь мы снова поменялись местами. Ни одна пылинка не осела на ткани, ни одно мгновение не пролетело с момента открытия этого божества. Время, которое мы можем улучшить, или то, что может быть улучшено, не является ни прошлым, ни настоящим, ни будущим.
Место, где я жил, располагало не только к размышлениям, но и к серьезному чтению посильнее университета. И хотя обычная библиотека находилась слишком далеко, я более чем когда-либо подпал под влияние книг, обошедших весь мир, и чьи сентенции были впервые написаны на коре, а теперь просто время от времени копируются на льняной бумаге. Как говорит поэт Мир Камар Уддин Маст: «Просмотреть все пространство духовного мира, сидя на месте, – такое преимущество дали мне книги. Опьянеть от одного стакана вина – я познал это удовольствие, когда пил хмельной напиток эзотерических учений». Все лето у меня на столе лежала «Илиада» Гомера, хотя страницы листались только изредка. Поначалу беспрестанная физическая работа по достройке дома и окучиванию бобов не давала возможности изучать больше. Хотя я утешал себя возможностью чтения в будущем. Я прочел одну или две малосодержательные книги о путешествиях в перерывах между работой, пока такое времяпрепровождение не заставило стыдиться самого себя. Зачем же тогда здесь жить?
Студент может читать Гомера и Эсхила на греческом языке, не боясь погрязнуть в беспутстве или роскоши, ибо предполагается, что он в какой-то мере подражает их героям, посвящая страницам утренние часы. Героические книги, даже напечатанные нашими буквами, всегда написаны на языке, мертвом для нынешнего вырождающегося времени. Мы должны кропотливо искать значение каждого слова и строки, домысливая большее, чем дозволяет их всеобщее употребление, и исходя из нашей собственной мудрости, доблести и благородства.
Современная дешевая и изобильная печать, со всеми ее переводами, ни на йоту не приблизилась к героическим античным писателям. Они, как и прежде, кажутся обособленными, а их произведения – редкими и диковинными. Стоит потратить дни юности и драгоценные часы на понимание хотя бы нескольких слов древнего языка, поднятых над тривиальностью улиц и становящихся неизменными ориентирами и побуждениями. Фермер недаром запоминает и повторяет несколько услышанных им латинских слов.
Иногда говорят, что изучение классики когда-нибудь уступит место более современным и практичным наукам. Но самый неугомонный студент всегда будет изучать классические произведения любого языка и любой древности. Ведь что такое классика, как не записанные благороднейшие мысли человека? Классические произведения – единственные не выродившиеся оракулы, и в них есть ответы на самые современные вопросы, каких не было даже в античных Дельфах и Додоне. Мы же не пренебрегаем изучением природы из-за ее древности.
Осмысленное чтение правильных книг в правильном расположении духа есть благороднейшее из занятий. Одно из тех, что требуют от читателя большего, чем другие, повседневные. Ему необходима подготовка, подобная той, что проходили атлеты, с твердым намерением посвятить своей цели почти всю жизнь. Книги надо читать с теми же осознанностью и вниманием, с которыми они были написаны.
Недостаточно просто говорить на их языке, из-за значительной разницы между устной и письменной речью – слышимой и читаемой. Первая обычно преходяща, это всего лишь звук, речь, говор, он почти животный, и мы учимся ему бессознательно, как животные, от наших матерей. Вторая же есть плод зрелости и опыта первого. Если та – речь наших матерей, то эта – речь отцов, определенные и отобранные выражения, слишком значимые. Чтобы усваивать их на слух и заговорить, надо родиться заново.
Толпы людей в Средние века, умевшие только говорить на древнегреческом и латыни, не были наделены от рождения способностью читать работы гениев, написанные на этих языках. Ровно потому, что те писались не на разговорных древнегреческом и латыни, а на доступном немногим литературном языке. Люди не изучали более благородные диалекты Греции и Рима, и даже сами свитки с шедеврами считались ими замаранной бумагой. Вместо этого ценилась дешевая современная литература. Но когда у нескольких народов Европы появились собственные, пусть и примитивные, письменные языки, удовлетворявшие потребностям их зарождающейся литературы, возродилось обучение, и ученые смогли разглядеть за давностью веков сокровища античности. То, что римская и греческая толпа не могла услышать, некоторые ученые через несколько веков смогли прочитать, и лишь немногие из них и сейчас читают это.
Как ни красноречив оратор, благороднейшее письменное творчество обычно возвышается над мимолетной устной речью, как небесный свод с его звездами парит над облаками. Именно там светят звезды и обитают астрономы, умеющие прочитать их и расшифровать. Они не туманны, как наши ежедневные разговоры и улетучивающееся дыхание. То, что на форуме называется красноречием, при внимательном рассмотрении зачастую оказывается демагогией. Оратор поддается вдохновению по преходящему поводу и обращается к окружающей толпе тех, кто может его слышать. Писателя же вдохновляет его более размеренная жизнь. Смущенный действом и толпой, возбуждающими оратора, он обращается к разуму и сердцу человечества, ко всем и во все времена, к людям, понимающим его.
Неудивительно, что во время походов Александр брал с собой «Илиаду» в драгоценном ларце. Написанное слово – святейшая реликвия, приближенная к жизни. Оно одновременно ближе всего нам и универсальнее любого другого произведения искусства. Его можно перевести на любой язык и не только прочесть, но и уловить с уст любого человека, не только представить на холсте или в мраморе, но и изваять из дыхания самой жизни.