В общем, я собрал двенадцать бушелей бобов. Расходы приведу более подробно, ибо жалуются, что г-н Кольман рассказал главным образом о дорогостоящих экспериментах фермеров-джентльменов; мои же оказались следующими:
Мои доходы (отцу семейства пристойнее продавать, а не покупать) составили:
Таковы результаты сельскохозяйственного эксперимента. Сажайте обыкновенные белые кустовые бобы примерно первого июня, рядами длиной три фута на расстоянии восемнадцати дюймов друг от друга. Внимательно отбирайте для посева свежие, круглые и сортовые бобы. В первую очередь остерегайтесь червей, а на проплешинах высаживайте новые растения. На открытом участке остерегайтесь сурков, начисто обгрызающих самые нежные молодые листочки. Затем они приступают к молодым побегам и, сидя на задних лапах, как белки, поедают их вместе с бутонами и завязавшимися стручками. Но главное – соберите урожай как можно раньше. Лишь до заморозков он будет годным к продаже, избавляя от крупных потерь.
Я научился еще кое-чему: поклялся, что следующим летом не буду выращивать бобы и кукурузу, а лучше высажу пока еще не утерянные семена искренности, правды, простоты, веры, невинности и прочих добродетелей. Потрачу меньше труда и удобрений и посмотрю, вырастут ли они на этой почве, чтобы стать мне опорой. Ведь такими посевами земля еще точно не истощена.
«Увы»! – сказал я себе. Теперь прошло еще лето, и еще, и еще, и признаюсь читателям, что семена, если они действительно были добродетельными, съедены червями или потеряли всхожесть, а потому не взошли. Обычно потомки не смелее или боязливее отцов. Это поколение наверняка продолжит ежегодно сажать кукурузу и бобы, как индейцы много веков назад, научившие первопоселенцев.
Не так давно я, к своему удивлению, увидел старика, ковыряющего мотыгой дырки в земле, – семидесятый раз в своей жизни, но не для могилы! Почему бы жителю Новой Англии не попробовать новое дело, и вместо очередного взращивания зерна, картофеля, кормовой травы и садов, выпестовать что-то иное? Почему мы так заботимся о семенных бобах и совсем наплевали на новое поколение людей? Мы должны искренне радоваться встрече с человеком, обладающим хотя бы некоторыми из названных мною качеств, ценимых выше любых посевов, по большей части рассеянных в воздухе. А в нем они укоренились и пошли в рост.
К примеру, попалось нам на пути такое трудноуловимое качество, как правда или справедливость, хотя бы в малом количестве или новом виде. Мы должны поручить посланникам отправлять такие семена на родину, а Конгресс должен помогать распределять их по всей стране. К чему искренне соблюдать формальности? Мы бы никогда не обманывали, не оскорбляли и не изгоняли друг друга из-за собственного малодушия, будь в нас хоть зернышко правды и дружелюбия. Неправильно встречаться наспех. С большинством людей я вообще никогда не встречаюсь, потому что у них вечно нет времени – они заняты своими бобами. А ведь мы все хотим дружить не с человеком, вечно горбатящимся на работе и отдыхающим в перерывах прямо на своей мотыге, превращаясь в гриб, а с личностью, не просто выпрямившей спину, а приподнявшейся над землей, как ласточка, спустившаяся с неба и гуляющая по земле:
Временами он расправлял крылья,
Словно хотел в небеса, затем складывал их.
Нам должно казаться, что мы беседуем с ангелом. Хлеб не всегда насыщает желудок, но всегда приносит добро и даже расслабляет суставы, делая нас гибкими и неунывающими. Тогда мы не думаем о тревогах и осознаем великодушие Природы, ощущая чистую и высокую радость.
Древняя поэзия и мифология говорят о том, что когда-то земледелие считалось священным искусством. Но мы занимаемся им с непочтительной поспешностью и невнимательностью, имея целью только большие фермы с обильными урожаями. У нас нет праздников, нет процессий или церемоний, кроме выставок скота и так называемого Дня благодарения, в которых фермер мог бы выразить понимание святости своего призвания или священного происхождения профессии. Но его привлекают награды и пиршество. Он приносит жертвы не Церере или Земному Юпитеру, а скорее адскому Плутону. Из алчности и себялюбия, из-за позорной привычки (от которой не свободен ни один из нас) считать землю, главным образом, своей собственностью или средством получения другой собственности, пейзаж уродуется, земледелие низводится на низшую ступень, а фермер влачит самое жалкое существование.
Он знает Природу лишь как грабитель. Катон говорит, что доходы от земледелия особенно добродетельны и справедливы (maximeque plus qusestus), а по словам Варрона, древние римляне «звали свою землю Матерью, или Церерой, и считали, что обрабатывая ее, ведут добродетельную и полезную жизнь, и только они принадлежат к потомкам короля Сатурна».
Мы забываем, что солнце равно освещает возделанные поля, леса или прерии. Все они одинаково отражают и поглощают его лучи, и первые – всего лишь малая часть великолепной картины, предстающей светилу во время ежедневного пути. Для него вся земля одинаково возделана, как сад. Посему надо принимать пользу его света и тепла с подобающими доверием и щедростью.
Что из того, что я купил семена бобов, а осенью собрал урожай? Широкое поле, так долго созерцаемое, не воспринимает меня главным землепашцем, оно смотрит вдаль на тех, кому больше обязано плодородием, кто поливал ее и заставлял зеленеть. Эти бобы приносят урожай вовсе не мне. Разве не растут они отчасти для сурков? Пшеничный колос (по-латыни spica, ранее speca, от spe – «надежда») не должен быть единственной надеждой хлеборобов; его зерно (granum, от gerendo – «плодоносный») – не единственный плод. И как тогда случиться неурожаю? Разве я не должен радоваться изобилию сорняков, чьи семена – птичья житница? Совсем не важно, заполнят ли поля фермерские амбары. Настоящий хлебороб обязан избавиться от тревоги, как белка не проявляет никакой озабоченности, будет ли в этом году в лесу много каштанов или нет. Просто ежедневно трудиться, отказавшись от притязаний на весь урожай своих полей, и мысленно принести в жертву не только первые, но и последние плоды.
Поселок
До полудня я работал мотыгой или, бывало, читал и писал, а потом купался в пруду, практикуясь в пересечениях его бухточек. Смывал трудовую грязь или разглаживал последнюю морщину после умственных занятий, и во второй половине дня был совершенно свободен. Почти ежедневно прогуливался до поселка, чтобы послушать местные сплетни, передаваемые из уст в уста, из газеты в газету. В гомеопатических дозах они по-своему освежают, как шум листвы или кваканье лягушек. Как я ходил в лес, чтобы увидеть птиц и белок, так я ходил и в поселок, чтобы увидеть взрослых и детишек, а вместо шума ветра в соснах – грохот повозок.
По одну сторону от моего дома, на заливных лугах, обитала колония ондатр; по другую, среди вязов и платанов, угнездился поселок, где жили всегда чем-то занятые люди. Они интересовали меня не более луговых собачек, сидящих у своих норок или бегающих посудачить с соседями. Я часто ходил туда, чтобы понаблюдать за их образом жизни. Поселок казался мне огромным отделом новостей, и в одном его райончике, чтобы заработать на содержание, подражали издательству Redding & Company на бостонской Стейт-стрит, продавая орехи, изюм, соль, муку и прочую бакалею. Некоторые обладали таким нюхом на свежий товарец, а именно – новости, и таким хорошим пищеварением, что могли непрерывно восседать в присутственных местах, не двигаясь с места и позволяя новостям вариться и проходить сквозь них, подобно пассатам. Они вдыхали новости, словно эфир, вызывающий оцепенение и нечувствительность к боли – иначе он причинял бы страдания, – но не влияющий на сознание.
Когда я проходил через поселок, то непременно видел этих достойных людей, сидевших на лестнице и гревшихся на солнышке, наклонившись вперед, и время от времени оглядывавших улицу хищным взглядом. Другие, руки в карманах, прислонялись к своим амбарам, словно подпирая их кариатидами. Они обычно проводили время на улице и слышали все, что разносит ветер. Эти мельницы могут перемолоть любые новости, которые потом высыпят в домашние лотки на более тонкую обработку.
Я заметил, что жизненно важными для поселка были бакалейная лавка, бар, почта и банк, а в качестве необходимых механизмов в удобных местах хранились колокол, пушка и пожарная помпа. Дома же расположились так, чтобы получше разглядеть приезжих: рядами, друг напротив друга, так что любой незнакомец должен был пройти через строй, а каждый мужчина, женщина или ребенок мог влепить ему затрещину. Конечно, разместившиеся ближе к началу улицы, где видно лучше всего и можешь ударить первым, платили за место побольше. А обитатели окраин, где зияли длинные пустыри между домами, и путник мог перепрыгивать через заборы или свернуть на тропинки и таким образом ускользнуть, платили минимальный земельный и оконный налог.
Для привлечения приезжих по всей улице висели вывески; некоторые нацелились на аппетит, как трактир или съестной погребок, другие – на прихоти, как галантерея или ювелирный магазин, прочие – на волосы, ноги или одежду, как цирюльник, башмачник или портной. Еще страшнее казалось приглашение зайти в любой из этих вертепов, ведь примерно в это же время они собирали гостей. Чаще всего я удачно избегал опасности, либо идя к цели решительно и без раздумий, как те, кого прогоняют через строй, либо сосредоточив мысли на высоком, как Орфей, «громко воспевающий под звуки лиры хвалу богам, заглушая голоса Сирен и избегая приключений». Иногда улепетывал, не беспокоясь о приличиях и используя любую дырку в изгороди, так что никто не мог меня найти. Возникла привычка врываться в гостеприимные дома, и, узнав перемолотые и просеянные свежайшие новости о видах на войну и мир и долго ли еще не развалится наш свет, уходить переулками, спасаясь в лесу.
Когда я задерживался в городке допоздна, было очень приятно возвращаться домой ночью, особенно темной и непогожей. Дрейфовать от ярко освещенного поселкового салона или лектория к уютной гавани в лесу, с мешком муки на плече. Плотно задраить люки и спуститься под палубу вместе с веселым экипажем мыслей, оставив у руля лишь телесную оболочку, или даже привязав штурвал, если путь был прямым. Во время плавания, пока греешься в каюте у огня, приходит много гениальных мыслей.