Водоем служил мне колодцем. Четыре месяца в году его вода так же холодна, как чиста в любое время – не хуже городской, если не лучше. Зимой любая вода под открытым небом холоднее, чем в родниках и колодцах, защищенных от мороза. Однажды я продержал емкость с пяти часов вечера до полудня следующего дня, шестого марта 1846 года. Температура воды, простоявшей в комнате, была 5,5 °C, то есть на один градус ниже, чем только что поднятая вода одного из самых холодных колодцев в поселке, притом что термометр в комнате временами показывал до 18 °C и даже до 21 °C, отчасти из-за нагретой солнцем крыши. В тот самый день температура воды в Бойлинг-Спринг была 7 °C, то есть теплее, чем в остальных измеренных, хотя летом она более всех холодна, если только не смешивается с водой из мелких мест или застоявшихся поверхностной.
Более того, летом Уолден никогда не прогревается так, как остальные водоемы, находящиеся на солнце, что объясняется его глубиной. В жару я обычно ставил полное ведро воды в погреб, где за ночь она охлаждалась и держалась таковой весь день; хотя была также вода из источника неподалеку. Спустя неделю прудовая вода не теряла свежести и не имела привкуса насоса. Если кто-то решит разбить недельный лагерь на берегу пруда, ему придется лишь врыть где-нибудь в тени ведро воды, на глубину в несколько футов, и такая роскошь, как лед, ему не понадобится.
В Уолдене попадались молодые семифунтовые щуки. А одна, не замеченная вовремя рыболовом, как-то утащила с большим проворством за собой спиннинг, установленный на восемь фунтов. Попадались также окуни и сомики, некоторые весом более двух фунтов, уклейки, голавли и плотва (Leuciscus pulchellus), очень редко – лещи (Pomotis obesus). Пару раз вытаскивал угрей, одного весом в четыре фунта – я рассказываю об этом так подробно, потому что рыба может гордиться только своим весом, и это единственные угри, известные в наших краях. Я также смутно помню маленьких рыбок, длиной около пяти дюймов, с серебристыми боками и зеленоватой спиной, чем-то похожих на ельца, а упомянуты они в основном для связи фактов с вымыслами.
Но в целом пруд не блещет изобилием рыбы. Главная его гордость – щуки, хотя и не в значительных количествах. Как-то я видел щук по меньшей мере трех разновидностей, одновременно трепыхавшихся на льду. Одна – длинная и плоская, стального цвета, ничего особенного; вторая – светло-золотистая, с зеленоватыми переливами удивительно насыщенного оттенка, такие здесь в основном и обитают; а третья – золотистая, по форме похожая на вторую, но ее бока усыпаны маленькими темно-коричневыми или черными пятнышками, вперемешку с редкими светло-красными. Этим она чрезвычайно походила на форель. Название reticulatus ей не подходит – скорее guttatus.
Вся эта рыба очень мясистая и тяжелее, чем ждешь от размера. Уклейки, сомики и окуни, как и прочая рыба, обитающая в пруду, намного чище, красивей и с более плотным мясом, чем в реках. Да и в большинстве других прудов тоже, ведь уолденская вода намного чище. Потому они сильно отличаются, и ихтиологи могли бы отнести некоторых к новым разновидностям.
Здесь также водятся черепахи, особый вид лягушек, есть немного двустворчатых моллюсков. В окрестностях пруда встречаются следы ондатр и норок, а временами забредает иловая черепаха. Иногда, спуская утром лодку на воду, я вспугивал такую, прятавшуюся на ночь. Весной и осенью на пруду плавают утки и гуси, мимо проносятся древесные ласточки (Hirundo bicolor), зимородки срываются из заводей, а летом вдоль каменистых берегов «тетекают» пятнистые кулики (Totanus macularius). Иногда я вспугивал скопу, сидевшую на веймутовой сосне. Но сомневаюсь, чтобы этот пруд, в отличие от Фейр-Хэвена, хоть когда-то осквернялся крылом чайки. Самое большее, что он терпит, – одна гагара в год. И это все достойные упоминания живые обитатели Уолдена.
В тихую погоду вы можете увидеть с лодки, рядом с песчаным восточным берегом и в других местах на восьмифутовой глубине, прямо посреди голого песка, округлые груды мелких, размером меньше куриного яйца, камней диаметром в полдюжину футов и высотой около фута. Поначалу думается, что индейцы зачем-то сложили камни на льду, а потом, когда лед растаял, они опустились на дно. Но уж слишком у них правильная форма, а некоторые совсем новые. Они похожи на те, что можно обнаружить в реках, но здесь нет ни чукучанов, ни миног, и я не знаю, какие рыбы могли бы их сложить. Возможно, это гнезда голавлей. Они придают дну приятную загадочность.
Берег достаточно разнообразен, чтобы не быть скучным. Я мысленно по очереди представляю западную часть, изрезанную глубокими бухточками, более обрывистую северную и украшенную фестонами южную, где идущие друг за другом мысы заходят один за другой, образуя неизведанные бухты. Лес живописнее всего, если смотреть с середины крохотного озера, окруженного холмами, что поднимаются прямо от кромки воды. Гладь с его отражением не только образует лучший передний план, но и очерчивает самую естественную границу своими извилистыми берегами. Ничто не ранит и не нарушает ее плавные контуры, как бывает там, где часть леса вырубают топором или к нему примыкает обработанное поле. Деревьям хватает места, чтобы расти в сторону воды, и каждое протягивает к ней самую крепкую ветвь. Природа связала естественную кайму, и взгляд мало-помалу поднимается от низких кустов на берегу к самым высоким деревьям. Здесь почти нет следов человека. Вода омывает берега, как и тысячу лет назад.
Озеро – самая красивая и выразительная часть пейзажа. Это земное око, и, заглядывая в него, наблюдатель измеряет свою собственную глубину. Речные деревья, поросшие на берегах, обрамляют его, как нежные реснички, а поросшие лесом холмы и утесы подобны насупленным бровям.
Стоя тихим сентябрьским днем на ровном песчаном пляже в восточном конце пруда, когда легкая дымка делает размытыми очертания противоположного берега, я понял, откуда взялось выражение «зеркальная поверхность озера». Если вы наклонитесь и посмотрите головой вниз, она выглядит тончайшей паутинкой, натянутой через долину, и мерцает на фоне дальнего соснового леса, разделяя воздушные слои. Вам покажется, что можно пройти под водой, не промокнув, к холмам на другом берегу и что скользящие над ней ласточки могут на нее усесться. По правде, они иногда ошибочно заныривают под зеркало, но быстро исправляются. Если посмотреть через пруд на запад, то придется обеими руками закрыть глаза от солнца как отраженного, так и настоящего, ибо они одинаково яркие. Если все же внимательно всмотреться в слой воды между ними, он покажется гладким, буквально как стекло. За исключением, может быть, тех мест, где россыпью носятся водомерки, высекающие движениями мельчайшие искры, где утки чистят перья, или ласточка проносится так низко, что задевает его. Бывает, что рыба выпрыгивает из воды вдалеке и описывает в воздухе дугу в три-четыре фута, и в месте прыжка появляется яркая вспышка, и еще одна – при ударе по воде, а иногда вся дуга кажется серебристой. Или то тут, то там по зеркалу проплывает пушок семян чертополоха, и рыбы пытаются схватить его, снова пуская рябь по воде. Она похожа на расплавленное стекло, остывающее, но еще не застывшее, и редкие соринки на ней чисты и прекрасны, как шлиры.
Часто можно различить еще более гладкую и темную воду, словно невидимой паутиной отделенную от остальной, как плавучий бон для отдыхающих водяных нимф. С вершины холма видны прыжки рыб почти в каждой части пруда – так щуренок или уклейка хватают насекомых с гладкой поверхности, явно тревожа равновесие всего озера. Просто чудесно, с какой точностью демонстрируется обычное дело – убийство, совершенное рыбой, с расходящимися по воде кругами до полудюжины родов в диаметре.
Все это я вижу со своего наблюдательного пункта. С расстояния в четверть мили можно заметить даже водяного жука (Gyrinus), безостановочно передвигающегося по гладкой поверхности. Жуки эти слегка бороздят воду, образуя заметную ямку, по обеим сторонам от которой расходятся линии, а водомерки скользят по поверхности, не оставляя заметной ряби. Когда поверхность волнуется, все исчезают, но в тихую погоду они обычно покидают убежище и смело скользят вперед от берега короткими толчками, пока не разбредутся по поверхности.
В один из погожих осенних дней, когда солнечное тепло так ценно, хорошо сидеть на пне и умиротворенно наблюдать за кругами ряби, постоянно тревожащими гладь. Без них она стала бы невидимой, среди отражений неба и деревьев. В моменты покоя обширная поверхность быстро разглаживается и успокаивается, дрожащие круги убегают к берегам, и она снова застывает, как ваза с водой. Выпрыгнет ли рыба, насекомое ли упадет в пруд – тотчас же бежит кругами рябь красивыми линиями, словно неостановимо струится его фонтан, этот тихий пульс жизни, колыхание его груди.
Трепет радости и трепет боли неразличимы. Как спокойны все события на озере! Творения рук человеческих сверкают, словно опять весна. Каждый лист и прутик, камень и паутинка блестят сейчас в середине дня, словно покрытые утренней росой. Каждое движение весла или насекомого вызывает вспышку света, а если весло падает, какое приятное эхо оно вызывает!
В такой день, в сентябре или октябре, Уолден – идеальное лесное озеро, обрамленное камнями, представляющимися столь драгоценными, словно их мало или они редки. Быть может, на поверхности земли нет ничего столь ясного, чистого и одновременно большого, как этот пруд. Небесной воде не нужна изгородь. Народы приходят и уходят, не оскверняя его. Это зеркало, которое не может разбить ни один камень, его амальгама никогда не сойдет, его позолоту постоянно обновляет Природа; ни бури, ни грязь не могут омрачить его всегда свежую поверхность. Зеркало, в котором тонет любая грязь, а солнечная метла его подметает и обмахивает. Оно не сохраняет следы ничьего дыхания, но его дыхание плывет облаками высоко над поверхностью и отражается в глубинах.
Водная стихия отражает стихию воздушную. Она непрерывно получает новую жизнь и движение, находясь между землей и небом. На земле колышутся только трава и деревья, но на воде все покрывается рябью от ветра. По световым бликам я вижу, где бриз пробегает по воде. Замечательно, что довелось смотреть на ее поверхность. Быть может, мы научимся так смотреть и на поверхность воздуха, отмечая все трудноуловимые дуновения.