Высшие законы
Пока я, волоча удочку, возвращался домой через лес со связкой рыбы, совсем стемнело. Вдруг через тропинку прокрался сурок. Я почувствовал острый свирепый восторг, желая поймать его и съесть прямо сырым. Не потому, что был голоден, но испытывая голод к дикому, в его воплощении.
Пару раз я уже рыскал по лесу со странной несдержанностью, как полуголодная гончая, разыскивая дичь, пригодную в пищу, и никакая не показалась бы чересчур дикой. Дичайшие сцены стали по непонятной причине привычными. Я обнаружил в себе и до сих пор ощущаю природную склонность к более высокой, или так называемой духовной жизни, как у большинства людей, но в то же время и другую склонность – к первобытному состоянию и первобытной жизни.
Обе ипостаси уважительны, дикое любимо не менее благого. Рыбная ловля привлекает вольным духом и приключениями. Иногда мне нравится грубо взять жизнь и провести день по-животному. Рыбалка и охота, увлечения с ранней юности, близко знакомят с Природой. Они заводят в такие места, которые иначе в этом возрасте и не найдешь. Рыболовы, охотники и лесорубы, проводящие полжизни в полях и лесах на лоне Природы, гораздо лучше наблюдают за ней в рабочих перерывах, чем даже философы и поэты, лишь воображающие о ней. Природа не боится протянуть им руку. В прериях путешественник естественным образом превращается в охотника, в верховьях Миссури и Колумбии – зверобоя, а у водопада Сент-Мэри – рыболова. Тот, кто просто путешествует, узнает все кое-как из вторых рук и не вызывает доверия. Интересна подтвержденная практика, ибо лишь человеческий опыт можно назвать гуманитарной наукой.
Ошибочно утверждение, что янки мало развлекаются, потому что мало празднуют, а у мужчин и юношей меньше игр, чем в Англии. Дескать, тут доступны простые развлечения для одиночек – охота, рыбная ловля и тому подобное, еще не уступившие место играм. Почти все мальчики Новой Англии, мои современники, в возрасте от 10 до 14 лет держали в руках охотничье ружье, а места для охоты и рыбной ловли имелось вдосталь, в отличие от заповедников английской знати. Они были даже обширнее, чем у дикарей. Потому неудивительно, что их не интересовали детские игры на пустыре. Но сейчас уже кое-что меняется, и не из-за увеличения населения, а из-за нехватки дичи, ибо охотник даже больший друг четвероногих, чем Общество защиты животных.
Когда я жил у пруда, любил побаловаться рыбкой. По сути, я удил по той же необходимости, что и первые рыболовы. Любые доводы гуманности, придуманные против этого занятия, фальшивы, и касаются больше философии, чем чувств. Сейчас я говорю только о рыбной ловле, поскольку об охоте на пернатую дичь у меня уже давно сложилось другое мнение, и я продал ружье, еще живя в городе. Не то чтобы я менее гуманен, чем другие, просто не ощущал свои чувства задетыми. Мне не жаль рыб или червей, это привычка.
А вот охота на птиц – дело иное. В последние годы прогулок с ружьем моим оправданием служило изучение орнитологии и поиск только новых или редких птиц. Но, надо признаться, для занятия орнитологией есть способы и получше. Она требует настолько пристального внимания к повадкам птиц, что лишь по этой причине можно отказаться от ружья. Однако, вопреки недовольству гуманистов, я сомневаюсь, можно ли равноценно заменить охоту. И когда друзья обеспокоенно спрашивают, стоит ли разрешать сыновьям охотиться, я вспоминаю ее роль в моем воспитании и отвечаю: «Да. Сделайте из них охотников, пусть и любителей. А если получится, то и великих охотников, чтобы не нашлось для них ни в одном лесу достаточно крупной дичи, – настоящих ловцов человеческих душ». Здесь я согласен с мнением монахини Чосера:
И устарел суровый сей устав:
Охоту запрещает он к чему-то
И поучает нас не в меру круто.
В истории каждого человека, как и в истории человечества, наступает пора, когда охотники становятся «лучшими людьми», как их называло племя алгонквинов. Можно лишь пожалеть мальчика, ни разу не стрелявшего, ведь он не стал более человечным, а его образованием, увы, пренебрегли. Таков был мой ответ о юношах, желающих охотиться, в уверенности, что это возрастное. Ни один человек, переросший беспечное мальчишество, не станет бесцельно убивать живые существа, имеющие право на жизнь. Умирающий заяц плачет, как ребенок. Предупреждаю вас, матери, что мои симпатии не всегда филантропичны.
Таково обычное знакомство молодого человека с лесом и с самим собой, настоящим. Он сначала идет туда как охотник и рыболов и, если в него заронено семя лучшей жизни, становится после поэтом или естествоиспытателем, не забывая о ружье и удочке. Но большинство людей так и не выросло из детских штанишек. В некоторых странах редко встретишь священника-охотника. Такой мог бы стать хорошей пастушьей собакой, но вряд ли является добрым пастырем.
Единственное, что могло задержать моих земляков на полдня у Уолденского пруда, взрослого или ребенка, помимо рубки леса или льда, была рыбная ловля. Обычно день не считался удачным без связки наловленной рыбы, хотя позволительно было все это время любоваться прудом. Они могли приходить туда тысячу раз, пока тяга к рыбалке не выпадала осадком на дно, очищая помыслы, но этот очистительный процесс не останавливался. Губернатор и его совет едва ли вспомнят о пруде, хотя и рыбачили там мальчишками. Теперь они слишком стары и почтенны для рыбной ловли, а потому больше не хотят его знать. Но даже они ожидают, что в конце концов попадут на Небеса.
Законодатели занимаются прудом лишь для предписаний, сколько крючков там можно использовать, но понятия не имеют о главном крючке, которым можно выудить сам пруд, насадив на него законодателей, как наживку. Таким образом, даже в цивилизованных обществах эмбрион человека проходит через охотничью стадию развития.
В последние годы я снова и снова осознавал, что не могу ловить рыбу без потери толики самоуважения. Я пробовал снова и снова. Я достиг в этом мастерства, и со своими собратьями приобрел обостренное чутье, но каждый раз после рыбалки чувствую, что затеял ее зря. Думаю, так оно и есть. Пока еще смутное ощущение, но таковы и первые проблески утра. Несомненно, во мне дремлет инстинкт, присущий более низким существам, и, хотя с каждым годом рыба ловится все реже, не становлюсь ни человечнее, ни даже мудрее. Но я понимаю, что, если придется жить в глуши, соблазн стать усердным рыболовом и охотником возродится. Помимо всего прочего, в такой еде и вообще в мясе есть что-то весьма нечистое.
Понятно, почему появилась работа по дому, и откуда берется стремление, требующее немалых трудов, ежедневно выглядеть чистым и респектабельным, держа дом в чистоте, без бардака и неприятных запахов. Будучи не только джентльменом, которому подавались блюда, но и самому себе мясником, судомойкой и поваром, я могу утверждать на основании разностороннего опыта. В моем случае практическим возражением против животной пищи была именно ее нечистота. Кроме того, выловленная и приготовленная рыба не насыщала по-настоящему. Она казалась мелкой и ненужной, и результат не стоил усилий. Вместо нее можно было съесть немного хлеба или несколько картофелин – меньше хлопот и грязи.
Как многие мои современники, я в течение многих лет мало употреблял животную пищу, чай, кофе и тому подобное. Не столько из-за вредных последствий, сколько из-за малой привлекательности. Отвращение к животной пище прививается не опытом, а инстинктами. Мне казалось лучшим во многих отношениях жить в бедности и питаться скудно, и, хотя так жить не довелось, я заходил достаточно далеко, чтобы удовлетворить свое воображение. Уверен, что каждый, кто хоть раз возжелал сохранить высшие или поэтические способности, особенно склонен к вегетарианству, да и вообще ест мало. Я нашел в «Общей естественной истории насекомых» Кирби и Спенса знаменательный факт, что «некоторые взрослые насекомые, хоть и снабжены органами питания, не пользуются ими», и авторы формулируют «общий закон, гласящий, что почти все взрослые особи едят намного меньше личинок. Прожорливая гусеница, превратившаяся в бабочку, и ненасытная личинка, ставшая мухой», насыщаются одной-двумя каплями меда или другой сладости. Брюшко под крыльями бабочки продолжает напоминать о гусенице. Этот лакомый кусочек соблазняет насекомоядных. Потому обжора есть человек в стадии личинки, в ней пребывают целые народы. Народы без фантазии и воображения, ценящие лишь набитое брюхо.
Трудно раздобыть и приготовить простую чистую еду, не оскорбляющую дух, но его следует кормить вместе с телом, за одним столом. И это вполне возможно. Умеренно поедаемые плоды не заставят стыдиться своего аппетита или отвлечься от важных дел. Но стоит добавить в блюдо ненужную приправу, и оно отравит вас. Вовсе не стоит обильно питаться. Большинство людей постыдятся, если их застанут за собственноручным приготовлением обеда, подаваемого обычно другими, будь то растительного или скоромного. И пока дело обстоит так, мы не цивилизованны и, даже представляясь джентльменами и леди, не являемся истинными людьми, что определенно надо менять. Напрасно спрашивать, почему мясо и жир неприемлемы, это просто факт. Разве не позор, что человек – хищное животное?
Это правда, что он может прожить, в значительной степени, охотой на других животных. Но как же отвратительно ловить силками кроликов или забивать ягнят! Благодетелем человечества станет тот, кто научит ограничиваться более невинной и полезной пищей. Опираясь на собственный практический опыт, я не сомневаюсь, что судьба человеческой расы – постепенное совершенствование и отказ от поедания животных, такой же твердый, как прекращение людоедства у дикарей под влиянием цивилизации.
Если прислушаться к тишайшим, но неумолимым призывам своей правдивой души, непонятно, к каким крайностям или даже безумствам это приведет; однако именно этим путем и надо идти, решительно и уверенно. Даже самый слабый, но уверенный протест, выраженный одним здоровым человеком, рано или поздно возобладает над всеми по