рочными обычаями человечества. Зов души еще никого не заводил в тупик. Даже если результатом стала телесная слабость, не стоит сожалеть, ведь такая жизнь согласуется с высшими принципами. Если день и ночь встречаются с радостью, а жизнь источает аромат цветов или душистых трав, если она становится свободнее, ближе к звездам и бессмертию – празднуйте успех. Вся природа поздравляет вас, и вы можете заслуженно счесть себя счастливым. Величайшие достижения и достоинства ценятся меньше всего. Мы легко начинаем сомневаться в их существовании, быстро забываем. Но они – высшая реальность. Обычно самые поразительные и правдивые истории не рассказываются друг другу. Истинный урожай моей повседневной жизни неуловим и неизъясним, как оттенки утра и вечера. Это собранная звездная пыль, кусочек радуги, отломленный собственными руками.
Я никогда не был чересчур брезглив, и подчас, если была в том нужда, мог с удовольствием съесть жареную крысу. Рад, что так долго пью исключительно воду, как и предпочитаю естественное небо раю курильщика опиума. Хотелось бы всегда сохранять трезвость; а степеней опьянения бесконечно много. Вода должна быть единственным напитком мудреца. Вино не столь благородно, и представьте, как вы выплескиваете утренние надежды вместе с чашкой горячего кофе или вечерние – с чаем.
О, как низко я паду, если соблазнюсь этими напитками! Даже музыка может быть опьяняющей. И такие, казалось бы, пустяковые причины разрушили Грецию и Рим, разрушат Англию и Америку. Кто не предпочтет всему иному опьянение свежим воздухом?
Самой серьезной моей причиной избегать долгого тяжкого труда была нужда употреблять столь же тяжелые пищу и напитки. Но, по правде говоря, теперь я менее разборчив в еде. Я не молюсь перед ужином и не испрашиваю благословения – потому, что стал не мудрее, а грубее и безразличнее с годами, как это ни прискорбно. Возможно, такими вопросами терзаются исключительно молодые, ведь только их увлекает поэзия. Но мой опыт «нигде», а мое мнение здесь. Впрочем, я далек от того, чтобы причислять себя к избранным, о которых в Ведах говорится, что «обладающий истинной верой в Вездесущее Высшее Существо, может есть все», то есть он не обязан знать, из чего приготовлена пища или кто ее состряпал. И даже в их случаях привилегии ограничены Ведами «временем бедствий».
Кто не получал неописуемое удовольствие от пищи, не зависящее от аппетита? Я был сильно взволнован, осознав, что обязан духовными познаниями такому заурядному и грубому чувству, как вкус. Благодаря ему я вдохновлялся, а съеденные на холме ягоды питали дух. «Душа не хозяйка себе, – говорит Цзэн-цзы, – ты смотришь, но не видишь; ты слушаешь, но не слышишь; ты ешь, но не знаешь вкуса еды».
Познавший истинный вкус своей пищи никогда не станет обжорой, иной же станет им обязательно. Пуританин ест корку черного хлеба с тем же аппетитом, как городской депутат – суп из черепахи. Человека оскверняет не пища, попадающая в рот, а сопутствующее чревоугодие. Дело не в качестве и не в количестве, а в пристрастии к чувственным наслаждениям, когда поглощаемое предназначено не поддержать тело или пробудить к духовной жизни, а накормить гробовых червей, которым мы достанемся. Если охотник питает пристрастие к черепахам, ондатрам и другим подобным диким лакомствам, то светская дама балует себя заливным из телячьих ножек или привезенными из-за моря сардинами – и они равны. Он ходит на мельничный пруд, она – в кладовую. Удивительно, как они могут – как все мы можем – жить такой отвратительной животной жизнью, исключительно ради чревоугодия.
Но ведь она имеет нравственное начало. Между добродетелью и пороком не бывает даже кратчайшего перемирия. Добро – единственный надежный вклад. В музыке арфы, играющей над всем миром, нас увлекает именно эта позитивная нота. Арфа – путешествующий агент Страхового общества Вселенной, рекомендующий вступить в него, а наши скромные добродетели – обязательный взнос. И хотя юноша в конце концов вырастет безучастным, законы Вселенной не таковы, они неизменно на стороне самого неравнодушного. Прислушивайтесь к каждому ветерку, чтобы услышать укор, а он обязательно есть, и несчастлив тот, кто его не слышит. Мы не можем тронуть струну или перенастроить лады, но завораживающая мелодия морали пронизывает насквозь. Всякий надоедливый шум на большом расстоянии слышится музыкой, высокомерной слащавой сатирой на ничтожность нашей жизни.
Мы осознаем свое животное начало, набирающее силу в дремоте духовности. Оно пресмыкающееся и плотское, его не изгонишь полностью, как червей из тела. Можно лишь отстраниться, но не изменить его природу. Боюсь, оно обладает здоровьем, потому и мы бываем здоровы, но не чисты. На днях я подобрал нижнюю челюсть кабана с белыми крепкими зубами и клыками, предполагавшими здоровое и могучее животное, далекое от духовности. Это создание преуспело иными путями, нежели умеренность и чистота. «То, чем человек отличается от зверей, – говорит Мэн-цзы, – очень незначительно; обычные люди утрачивают это стремительно, а лучшие люди заботливо сохраняют». Кто знает, какова жизнь, очисти мы свой дух? Если бы жил мудрец, учивший чистоте, я бы незамедлительно отправился его искать. «Власть над нашими страстями, и над органами чувств, и над добрыми деяниями провозглашена Ведами совершенно необходимой для приближения разума к богу». Хотя дух может кратковременно повести за собой тело, управляя всеми его частями и возможностями, превращая грубую чувственность в чистоту и преданность. Детородная энергия расслабляет нас и делает нечистыми в минуты распутства, но воодушевляет и вдохновляет, когда мы добродетельны. Целомудрием цветет человек, а Гениальность, Героизм, Святость и тому подобные качества – принесенными им плодами. Человек устремляется к Богу открытыми дорогами чистоты. То и дело чистота наша вдохновляет, а грехопадение подвергает унынию. Благословен уверенный, что низменное в нем умирает день за днем, а божественное воцаряется. Увы, не существует тех, кто не стыдится постыдной примесью своего низшего и животного начала. Боюсь, мы лишь такие полубоги, как фавны и сатиры, у кого божественное объединено с животным. Мы рабы своего аппетита, и потому отчасти наша жизнь – наш позор:
Как счастлив тот, кто определил место
Своим зверям и вырубил леса в своем разуме!
Кто может пользоваться конем, козлом, волком и любым
зверем,
И сам при этом не становится для всех ослом!
Иначе человек не только стадо свиней,
Но и те демоны, что заставили
Их бежать без оглядки, сделав их хуже.
Чувственность едина во множестве своих форм, и чистота едина. Нет разницы, ест ли человек сладострастно или пьет, совокупляется или спит. Все это – единое вожделение, и нам достаточно увидеть человека за любым из занятий, чтобы понять, насколько он сластолюбив. Нечистый не может ни стоять, ни сидеть чисто. Если атаковать гадину у одного входа в нору, она выскочит из другого. Для целомудрия необходимо воздержание.
Что такое целомудрие? Как человеку понять, целомудрен ли он? Он не может этого знать. Мы слышали об этой добродетели, но не знаем ее сути. Мы рассуждаем о ней лишь понаслышке. Мудрость и чистота рождаются тяжелым трудом, а невежество и чувственность – из праздности. Чувственность студента есть привычка умственной лени.
Нечистый человек непременно ленив. Любит посидеть у камина, поваляться на солнце и отдыхает, не устав. Чтобы избежать нечистоты и грехов, работайте истово, даже если чистите конюшню. Трудно победить природу, но ее необходимо победить. Какой прок от того, что ты христианин, когда ты не чище и не религиознее язычника, когда не можешь воздержаться от соблазнов? Я знаю немало теософских учений, считающихся языческими. Их заповеди заставили бы читателя устыдиться и побудили выполнять хотя бы обряды.
Сомневаюсь, стоит ли это обсуждать, но не из-за темы (меня не беспокоит, насколько непристойны мои слова), а потому что приходится признаваться в собственной греховности. Мы свободно и без стыда рассуждаем об одной форме чувственности и молчим о другой. Мы настолько испорчены, что не можем просто говорить о естественных отправлениях человеческого организма. В древности в некоторых странах о каждой функции говорили с уважением, и она регулировалась законом. Законодателю-индусу ничто не казалось пустячным, как бы оно ни оскорбляло современные нравы. Он учит, как есть, пить, совокупляться, опорожняться и всему подобному, возвышая низменное и не оправдывая фальшиво, называя пустяками.
Каждый человек строит храм своего тела и посвящает его Богу. Строит совершенно по-своему, и никому не удастся избавиться от этой доли, просто обтесывая мрамор. Все мы скульпторы и художники, а наш материал – собственные плоть, кровь и кости. Благородные начинания немедленно улучшают черты человека, а низменные и чувственные их огрубляют.
Как-то сентябрьским вечером Джон Фармер сидел на пороге после тяжелого трудового дня, и его разум все еще не отошел от проделанного. Он искупался и присел, чтобы дать отдохнуть и душе. Вечер выдался довольно прохладным, и некоторые соседи опасались заморозков. Фермер недолго оставался наедине с мыслями, как вдруг услышал игру на флейте. Ее звуки резонировали с настроением. Он все еще думал о своей работе и, хотя груз размышлений продолжал давить, вдруг почувствовал, насколько это все малозначительно. Ежедневная пахота показалась не более чем облезающим эпидермисом. А звуки флейты, лившиеся в ухо из иных миров, задействовали совсем другие способности, до сих пор дремавшие. Они тихо уплывали вместе с улицей, поселком и штатом его проживания. Какой-то голос сказал ему: «Почему ты остаешься здесь, живешь жалкой и тяжелой жизнью, когда тебе уготовано достойное существование? Над другими полями сияют те же звезды».