Все нужное в доме собралось в одной комнате: она была кухней, спальней, гостиной и столовой, и я наслаждался всеми удовольствиями, которые получают от проживания в доме родители и дети, хозяева и слуги. Катон говорит, что глава семьи (patremfamilias) должен иметь в своей загородной вилле «cellam oleariam, vinariam, dolia multa, uti lubeat caritatem expectare, et rei, et virtuti, et glorias erit», то есть «погреб для масла и вина, много бочек, ибо это пригодится в ожидании трудных времен, будет для него преимуществом, добродетелью и славой». В моем погребе хранились небольшой бочонок картофеля и около двух кварт гороха, в котором завелся долгоносик, а на полках – немного риса, кувшин патоки и по пеку ржаной и кукурузной муки.
Я иногда мечтаю о большем и многолюдном доме Золотого века, построенном из прочных материалов без пряничных украшений. И тоже с одной комнатой в виде просторного, простого, основательного зала без потолка или штукатурки. С голыми балками и обрешеткой, поддерживающими своего рода нижнее небо над головой, не пропускающее дождь и снег. Где выделяются парные стропила, ждущие от вас почтения, где вам придется выразить глубокое уважение поверженному Сатурну прежней династии, переступая через порог. Похожий на пещеру дом, где поднимаешь факел на шесте, чтобы увидеть крышу; где можно найти пристанище в камине, в углублении окна или на деревянных скамьях. Кто-то бы поселился в одном конце зала, а иные – в другом, или обосновался наверху, на балках, вместе с пауками, по желанию. Дом, в который попадаешь сразу, открыв наружную дверь без лишних церемоний. Где уставший путник может помыться, поесть, побеседовать и поспать, не ища другого места. Тот приют, до которого с радостью добираешься в ненастную ночь, потому что там есть все необходимое для дома и ничего для домашнего хозяйства. Где вы сможете сразу увидеть все сокровища дома, и где каждая вещь, необходимая человеку, висит на своем крючке. Одновременно и кухня, и буфетная, и гостиная, и спальня, и кладовая, и чердак, где найдется такая нужная вещь, как бочонок или лестница, такая удобная мебель, как буфет, и услышится как кипит горшок, и засвидетельствуется почтение огню, готовящему обед, и печке, выпекающей хлеб. Где главным украшением служат необходимые мебель и утварь, где стирка не откладывается, огонь не угасает, а хозяйка всегда в добром расположении духа.
Где вас иногда попросят сойти с крышки, когда кухарке нужно спуститься в погреб, так что вам не придется топать ногой, узнавая, что под ногами – прочная почва или пустота. Дом, открытый изнутри и заметный, как птичье гнездо, где нельзя войти через переднюю дверь и выйти через заднюю, не увидев кого-нибудь из жильцов. Где гостю предоставляется возможность пользоваться чем угодно, где от него не закрывают аккуратно семь восьмых площади, запирая в комнате и говоря при этом «чувствуйте себя как дома» – в одиночной камере.
В наше время хозяин не допускает вас к своему камину, он нанимает каменщика, чтобы тот построил гостевой очаг в коридоре, а гостеприимство выродилось в искусство держать вас на расстоянии. Стряпня окружена такой тайной, словно задумано вас отравить. Я осознаю, что побывал во многих владениях, откуда меня могли бы законно попросить на выход, но не припоминаю, чтобы посетил множество домов. Я мог бы по пути в своих обносках навестить короля и королеву, живущих простой жизнью в подобном доме, но, если когда и попаду в современный дворец, единственное, что хотелось бы узнать, – как поскорее из него выбраться.
Сам язык наших гостиных теряет силу и вырождается в болтовню, наши жизни выражаются иными символами, а его метафоры и тропы скрылись из виду. К ним приходится продираться сквозь подносы и столики с закусками. Словом, гостиная чрезвычайно далека от кухни и мастерской. Даже обед обычно – лишь притча об обеде. Только дикарь достаточно близок к Природе и Истине, чтобы ходить их тропами. Как может ученый, живущий на Северо-Западных территориях или на острове Мэн, сказать, что принято на кухне?
Однако лишь парочка моих гостей была достаточно смелой, чтобы остаться и разделить мучной заварной пудинг. Но стоило ему лишь приблизиться к столу, они предпочитали удрать, словно от землетрясения. Так мой дом выдержал огромное количество пудингов.
Я не штукатурил его до начала заморозков. Привез на лодке песок побелей и почище с противоположного берега пруда – а в ней я могу возить нужное с расстояний куда более дальних. К тому времени дом уже был со всех сторон обшит дранкой. В процессе я радовался, что всаживал каждый гвоздь одним ударом молотка, и мне хотелось переносить штукатурку с мастерка на стену аккуратно и быстро.
Вспоминался один тщеславный парень, прогуливавшийся по городку в праздничной одежде и раздававший советы рабочим. Однажды он отважился перейти от слов к делу. Засучил рукава, схватил мастерок, уверенно набрал полную лопатку раствора, самодовольно посмотрел на обшивку и замахнулся на стену. К его полному конфузу, все содержимое мастерка тут же полетело на парадный пиджак. Я снова восхитился экономичностью и удобством штукатурки, придающей красоту и не пропускающей холод, и вместе с тем ощутил все трудности работы штукатура. Какую жажду испытывают кирпичи, поглощающие влагу из раствора еще до того, как успеваешь его разровнять, и как много ведер воды расходуется на крещение нового жилища. Предыдущей зимой я изготовил немного извести, сжигая раковины Unio fluviatilis из нашей реки, просто ради эксперимента. Так что было понятным, откуда взять строительные материалы. При нужде можно раздобыть хороший известняк в миле-другой от дома и самому его обжечь.
Самые затененные и мелкие бухточки пруда заледенели задолго до сильных морозов. Первый лед особенно интересен и безупречен: твердый, темный и прозрачный, он дает наилучшую возможность изучить дно на отмелях. Можно лечь во весь рост на дюймовый лед, как водомерка на поверхность спокойной воды, и вволю рассматривать дно, находящееся всего в двух или трех дюймах от вас, словно картину под стеклом. Там, где какое-то создание ползало и поворачивало обратно, в песке прочертились бороздки. Дно усеяно коконами личинок ручейника, состоящими из мелких зерен белого кварца и похожими на останки затонувших судов. Возможно, это они избороздили песок, ведь некоторые лежат прямо в бороздках, но это маловероятно – слишком уж они глубоки и широки.
Но интереснее всего структура льда, и надо воспользоваться самой ранней возможностью изучить ее. Если присмотреться ко льду наутро, как он образовался, обнаружится, что большая часть вроде бы вмерзших пузырьков на самом деле расположена под ним, и еще больше поднимается со дна. В это время лед еще сравнительно прочный и темный, сквозь него видна вода. Чистые и красивые пузырьки диаметром от одной восьмидесятой до одной восьмой дюйма, и сквозь лед в них отражается ваше лицо. На квадратном дюйме их может поместиться тридцать – сорок штук. Присутствуют пузырьки и внутри льда – узкие, продолговатые, перпендикулярные поверхности конусы, около полудюйма в длину, остриями вверх. Но если лед совсем свежий, в нем чаще встречаются сферические пузырьки, прямо один над другим, как нитка бус. Те, что внутри, не так многочисленны и заметны тех, что снаружи.
Иногда я бросал камни, проверяя прочность льда, и те, что пробивали, заносили с собой воздух большими белыми пузырями. Однажды спустя двое суток эти заметные пузыри все еще застыли на месте, хотя сверху нарос дюйм наледи, четко видный по стыку между слоями. Но из-за парочки последних теплых дней, словно бабьим летом, лед потерял прозрачность. Исчезли под ним темно-зеленая вода и дно, он стал беловато-матовым или серым, и, хотя вдвое толще, вряд ли прочнее прежнего, ведь воздушные пузырьки сильно увеличились из-за тепла, слились и потеряли правильные очертания. Они уже не стояли друг на друге, но лежали слоями, как серебряные монеты, высыпанные из мешка, или забивали тонкими хлопьями небольшие трещинки. Красота льда исчезла, и рассматривать дно было уже невозможно.
Терзало любопытство, как расположились большие пузыри в наросшем льду. Я выломал кусок с пузырем среднего размера и перевернул его нижней стороной. Новый лед нарос вокруг пузыря и под ним, так что воздушную капсулу зажало двумя слоями. Она поместилась в нижнем, но прижималась к верхнему и напоминала линзу, с округлыми краями, толщиной в четверть дюйма и четырех дюймов в диаметре. Удивительным образом лед подтаял прямо под пузырем с необычайной правильностью, в форме перевернутого блюдца высотой в пять восьмых дюйма в середине, оставив там тонкую перегородку, толщиной не более одной восьмой дюйма. Ее изрешетили мелкие воздушные капельки, прорвавшиеся вниз, а самые крупные из них и вовсе прорвали лед. Предположительно, бесчисленные крошечные пузырьки, изначально находившиеся под поверхностью льда, теперь в него вмерзли, и каждый топил лед как зажигательная линза. Они – словно маленькие духовые ружья, стреляющие в лед, чтобы он трескался и ухал.
Наконец зима вступила в права. Я как раз закончил штукатурить. Ветер стал завывать вокруг дома, словно наконец-то получил разрешение. Ночь за ночью в темноте с криками пролетали гуси, громко хлопая крыльями. Некоторые садились на Уолден даже после того, как землю замело, другие же низко пролетали в сторону Фейр-Хэвена, направляясь в Мексику. Несколько раз, возвращаясь из городка поздно вечером, я слышал, как стая гусей или уток семенит по сухим листьям у глубокой лужи за домом, разыскивая еду, а затем тихий гогот или кряканье вожака на отходе.
В 1845 году Уолден впервые целиком замерз в ночь на 22 декабря, а пруд Флинта с прочими мелкими прудами и рекой – на десять дней раньше, в 1846 году он замерз 16-го числа, в 1849-м – примерно 31, а в 1850-м – около 27, в 1852 году – 5 января, в 1853-м – 31 декабря. Снег укрыл землю уже с 25 ноября, сразу же нарисовав зимний пейзаж вокруг. Я еще глубже скрылся в своей раковине, стараясь поддерживать жаркий огонь и в доме, и в сердце.
Теперь на свежем воздухе появилась новая работенка: собирать в лесу валежник, принося его в руках или на спине, а иногда тащить волоком сухие сосны подмышками под навес. Отличной добычей стала старая лесная изгородь, знававшая лучшие времена. Я принес ее в жертву Вулкану, потому что бог Термин уже отвернулся. Насколько интереснее становится событие, называемое человеческим ужином, когда ты рыскаешь в снегу, чтобы раздобыть, а вернее, украсть топливо для его готовки! Хлеб и мясо сразу становятся вкуснее. В пригородных лесах обычно хватает сухостоя и всяческих древесных отходов для множества очагов, но сейчас они не пользуются спросом, и, по мнению многих, мешают расти молодняку.