Когда земля еще не покрылась целиком снегом, а затем и в конце зимы, когда на южном склоне холма и вокруг моей поленницы снег уже таял, по утрам и вечерам из леса прилетали покормиться куропатки. Куда ни пойдешь в лес, они разлетаются, хлопая крыльями и стряхивая снег с сухих веток. Он падает вниз в солнечных лучах, как золотая пыль, ибо смелая птица не боится зимы. Ее часто заносит; поговаривают, что она «иногда слету ныряет в мягкий снег, где может скрываться день или два». Я нередко вспугивал их и на открытой полянке, куда птицы являлись из леса на закате, поклевать почки диких яблонь. Они неизменно прилетают каждый вечер к знакомым деревьям, где их и подстерегает лежа коварный охотник. Растущие у леса фруктовые сады страдают от них более всего. А мне в любом случае радостно, что куропатка находит еду. Это истинные птицы Природы, питающиеся почками и родниковой водой.
Темным зимним утром или коротким зимним вечером иногда слышалось, как свора гончих рыщет по всему лесу, с лаем и визгом преследуя зверя, не в силах противостоять азарту погони. Охотничий рожок трубит время от времени, означая, что позади своры идет человек. Лай снова оглашает лес, но лиса не удирает на открытое пространство пруда, и свора не преследует своего Актеона. А вечером охотники возвращаются с трофеем – одним-единственным лисьим хвостом, свисающим с саней, – и ищут ночлег. Они рассказывают, что останься лиса в недрах норы, она бы уцелела, а убегай по прямой – ни одна гончая не догнала бы ее. Но, оставив преследователей далеко позади, она останавливается отдохнуть и прислушаться, пока они не догонят ее, а когда убегает, то делает круг к своему логову, где ее поджидают охотники. Хотя она может взбираться на отвесные скалы, а потом спрыгивать с них далеко в сторону, и еще знает, что запах теряется в воде. Один охотник вспомнил, что однажды лиса, преследуемая собаками, выскочила на Уолден, когда лед был покрыт мелкими лужами, пробежала немного по нему, а потом вернулась на тот же берег. Вскоре прибежали гончие, но след потерялся.
Иногда свора собак охотится сама по себе и пробегает мимо моей двери, вокруг дома, с визгами и лаем, не обращая на меня внимания, словно охваченная безумием. Ничто не может отвлечь их от погони. Так они бегают кругами, пока не нападут на свежий лисий след, ради которого мудрая гончая готова пожертвовать всем остальным. Как-то ко мне зашел человек из Лексингтона, чтобы спросить насчет своего беглого пса, охотившегося уже неделю. Но боюсь, он не был рассудительным, ибо на все ответы каждый раз переспрашивал: «Что вы тут делаете?» Он потерял собаку, а нашел человека.
Один молчаливый старый охотник, раз в год приходивший искупаться в теплом озере и заглядывавший ко мне, рассказал, что однажды много лет назад взял ружье и пошел прогуляться по Уолденскому лесу. И по дороге в Уэйленд услышал приближавшийся лай гончих. Вскоре лиса перепрыгнула через изгородь на дорогу и мгновенно на другую сторону леса, так что пуля не задела ее. Позади увлеченно гналась старая сука с тремя щенками – они охотились сами по себе и снова исчезли в лесу. Вечером того же дня в густом лесу к югу от Уолдена он услышал вдали, в направлении Фейр-Хэвена, лай тех же собак, все еще преследовавших лису, все ближе и ближе, теперь уже с Уэлл-Мидоу, а вот уже и с фермы Бейкер. Он долго стоял и слушал приятную охотничью музыку, как вдруг появилась лиса, лавируя в лесной чаще и легко прокладывая путь. Ее прыжки заглушал сочувственный шум листвы. Быстрая и бесшумная, державшая ухо востро, она оставила преследователей далеко позади; вспрыгнув на валун среди деревьев, села спиной к охотнику и прислушалась, повернувшись. На мгновение сочувствие удержало руку, но быстро прошло. Он с быстротой молнии навел ружье, и – бах! Мертвая лиса упала с валуна на землю.
Охотник остался на месте и прислушивался к собакам. Они все приближались, и теперь все своды ближнего леса наполнялись их яростным лаем. Наконец, внезапно появилась старая гончая, уткнувшаяся мордой в землю и, как одержимая, кусавшая воздух. Она бежала прямо к валуну, но заметив мертвую лису, внезапно онемела от удивления и молча закружила вокруг нее. Один за другим появлялись щенки, и подобно матери, умолкали в замешательстве. Охотник поднялся и встал рядом с ними – загадка была решена. Они молча ждали, пока он снимал с лисы шкуру, затем некоторое время плелись за ним и, наконец, свернули в лес.
Тем же вечером сквайр из Уэстона пришел в домик охотника из Конкорда, чтобы спросить насчет своих гончих, и сказал, что уже неделю назад они убежали из уэстонских лесов и охотятся самостоятельно. Конкордский хозяин рассказал все, что знал, и предложил ему шкуру, но тот отказался и ушел. В ту ночь он не нашел своих собак, но на следующий день узнал, что они переплыли через реку и добрались до одной фермы, где и переночевали. Там их хорошо покормили, и ранним утром они убежали дальше.
Рассказавший мне это охотник также припомнил некоего Сэма Наттинга, который охотился на медведей у гряды Фейр-Хэвен, а потом обменивал их шкуры на ром в Конкорде. Сэм хвастался, что видел там даже лося. У Наттинга была знаменитая гончая по имени Бергойн (он произносил это как «Буджайн»), которую мой собеседник часто брал на охоту. В «гроссбухе» одного старого купца из нашего города, который также подвязался капитаном, городским секретарем и заседателем, я нашел следующую запись: «18 янв. 1742–3 гг. Кредит Джону Мелвену под 1 серую лисицу 0–2–3». Теперь они тут не водятся. И в его же конторской книге: 7 февраля 1743 года Езекия Стрэттон получил кредит «под ½ кошачьей шкуры 0–1–4½»; разумеется, это была дикая кошка, ибо Стрэттон служил сержантом во время старой французской войны, и не стал бы брать кредит за охоту на менее благородную дичь.
Кредиты также давали под оленьи шкуры, и они продавались ежедневно. Один человек до сих пор хранит рога последнего оленя, убитого в окрестностях нашего города, а другой рассказал мне подробности охоты, в которой участвовал его дядя.
Тогда здесь собралась многочисленная и веселая компания охотников. Среди них запомнился костлявый Нимрод, любитель срывать листок у дороги и с его помощью издавать звуки, мелодичнее и воинственнее любого охотничьего рожка.
В лунную полночь на тропе встречались гончие, рыскающие по лесу. Они боязливо уступали дорогу и молча ожидали в кустах, пока я не пройду. Белки соперничали с дикими полевками за мой запас орехов. Вокруг хижины росло много болотных сосен, от одного до четырех дюймов в диаметре, и предыдущей зимой их обглодали мыши. Для них зима выдалась необычайно суровой, ибо снег лежал так долго и много, что грызунам приходилось добавлять в свой рацион сосновую кору. Эти деревья вырастали на фут и летом казались в расцвете сил, хотя кору с них сняли кольцами, но спустя еще зиму неизбежно погибали. Невероятно, что одна мышь может получить на обед целую сосну, обгрызая кору вокруг, а не вдоль. Но тем самым прореживаются густорастущие деревья.
Местные зайцы-беляки (Lepus Americanus) стали почти домашними. Один вырыл под домом нору и жил там всю зиму, отделенный от меня только полом. Каждое утро, стоило только пошевелиться, он пугал меня, стремительно удирая – стук-стук-стук – и в спешке ударяясь головой о половую доску. На вечерней заре зайцы привыкли приходить к двери, чтобы погрызть выброшенные картофельные очистки, а их цвет сливался с землей, так что и не разглядишь маневров. Иногда в сумерках я то терял из виду, то снова находил зайца, замершего под окном. Когда дверь вечером открывалась, они с визгом и прыжками улепетывали. Но вблизи это была ходячая жалость.
Как-то вечером один из них сидел у двери в паре шагов от меня, поначалу дрожа от страха, но не желая убегать. Бедное крохотное существо, худое и костлявое, с потрепанными ушами, острым носом, тонкими лапами и куцым хвостиком. Казалось, что у Природы уже не осталось благородных кровей для созидания, и взяли что осталось. Его большие глаза казались юными и больными, почти опухшими. Я сделал шаг, и вот! Он кинулся прочь пружинистыми прыжками по снежному насту, туловище и конечности грациозно вытянулись, и вскоре между мною и им оказался целый лес. Свободная дичь доказала мощь и величие Природы. Не просто так он такой тонкий. Значит, такова его природа (lepus предположительно происходит от levipes – легконогий).
Что за край без кроликов и куропаток? Одни из самых простых и коренных животных, старинные и почтенные семейства, известные и в древности, и сейчас. Цвета самой Природы, сама ее суть, ближайшие родственники листьев и земли, и друг друга, будь у них крылья или лапы. Когда вы вспугиваете кролика или куропатку, вряд ли покажется, что перед вами дикое существо – оно просто природное и ожидаемое, как шорох листьев. Какие бы перемены не произошли, куропатки и кролики продолжат водиться в изобилии, как истинные уроженцы своей земли. Если лес вырубают, укрытием становятся молодая поросль и кусты, и количество их только прибавляется. Местность, где не прокормится заяц, должна быть крайне скудной. И те, и другие в изобилии водятся в наших лесах, и в окрестностях любого болота можно увидеть тропу куропатки или кролика, перегороженную ловушками из прутиков или пастушьими силками из конского волоса.
Пруд зимой
После тихой зимней ночи я просыпался с впечатлением, что безуспешно пытался ответить на заданный во сне вопрос: что-как-когда-где? Но это была рассветная Природа, ее спокойное и довольное лицо заглядывало в широкие окна, а уста не вопрошали. Я проснулся, когда ответ уже был дан Природой и светом дня. На земле, усеянной молодыми соснами, лежит глубокий снег, а сам склон холма с моей хижиной, казалось, говорит: «Вперед!» Природа не спрашивает и не дает ответов никому из нас, смертных. Она уже давно приняла решение. «О, принц! Наши глаза с восторгом созерцают и передают душе разные чудесные зрелища этой Вселенной. Пелена ночи, несомненно, – часть этого великолепного творения; но приходит день, чтобы открыть нам плод великого труда, простирающегося от земли в иные пространства».