С приближением весны красные белки повадились попарно забираться под дом. Сновали прямо под ногами, когда я читал или писал, странно фыркали и цокали, издавали неслыханно мелодичные и урчащие звуки. Стоило топнуть ногой, они только громче щебетали, позабыв про страх и уважение в своих безумных выходках и отрицая главенство человека. «Нет, нам все равно, цок-цок!» Они оставались совершенно глухими к моим доводам или отказывались признавать их силу, разражаясь убедительной бранью.
Первый весенний воробей! Год начинается с новых надежд. Над почти обнаженными и влажными полями слышится робкое серебристое щебетанье трясогузки, певчего воробья и дрозда-белобровика, словно последнее звенящее падение зимних хлопьев. К чему в это время история, хронология, предания и все писанные откровения? Ручьи поют веселые гимны весне. Полевой лунь низко парит над лугом, уже высматривая проснувшуюся мелкую живность. В ложбинах слышен оседающий талый снег, а на прудах стремительно исчезает лед. Трава вспыхивает на склонах холмов весенним пожаром – «et primitus oritur herba imbribus primoribus evocata» – словно земля исторгает внутренний жар поприветствовать возвращение солнца. И цвет этого пламени не желтый, а зеленый – травинка, символ вечной юности, стройной зеленой лентой устремляется из земли в лето, пока еще удерживаемая холодом, но в скором времени снова спешащая вперед.
Силой новой жизни поднимаются побеги над прошлогодней сухой травой, растущей упорно, подобно роднику, пробивающемуся сквозь землю. В этом они почти одинаковы, ибо в июне, когда день увеличивается, а ручейки пересыхают, травинки превращаются в желобки, и стада пьют из этого вечнозеленого источника, а косари заблаговременно готовят из него зимний корм. Так и человеческая жизнь отмирает только до корня, направляя свою зеленую травинку в вечность.
Уолден стремительно тает. Вдоль северного и западного берегов появились полыньи шириной в два рода, а у восточного берега еще шире. От основного покрова отломилось огромное ледяное поле. Я слышу, как в кустах на берегу щебечет певчий воробей: «олит-олит-олит, чип-чип-чип, чи-чар, уисс-уисс». Он тоже помогает ломать лед. Как красивы гладкие изгибы ледяных окромок, слегка повторяющие изгибы берега, но более правильные! Они необычайно тверды благодаря недавним коротким заморозкам и все в орнаменте, словно пол во дворце. Но ветер впустую скользит на восток по молочно-матовой поверхности, пока не добирается до живой глади за ними. Просто восхитительно созерцать искрящую на солнце водную ленту – голое лицо пруда, полное восторга и юности. Словно он рассказывает о радости живущих в нем рыб, а песок на берегах – серебристые отблески чешуи leuciscus, словно он сам как одна подвижная рыба. Таков зимне-весенний контраст. Уолден был мертв, а теперь снова ожил.
Но этой весной, как уже упоминалось, лед таял быстрее.
Переход от зимней стужи к ясной и мягкой погоде, от темных, еле ползущих часов к светлым и деятельным всегда незабываем, и о нем возвещает все. Мне он показался мгновенным. Жилище вдруг наполнилось потоками света, хоть и приближался по-зимнему хмурый вечер, а по крыше стекал дождь со снегом. Я выглянул из окна – смотри-ка! Там, где вчера громоздился серый холодный лед, сегодня светился прозрачный пруд, уже спокойный и полный надежд. Его дно отражало вечернее небо лета, хотя того еще не было в помине, ожидаемого лишь за далекими горизонтами.
Раздалась трель малиновки, чуть ли не первая за много тысячелетий, и еще столько же я буду ее помнить – все ту же приятную мелодию из прошлого. О, вечерняя малиновка на склоне летнего дня в Новой Англии! Если б я только мог найти ее ветку! Именно ее, и именно ту ветку. А не дрозда Turdus migratorius.
Болотные сосны и молодые дубы вокруг дома, стоявшие поникшими, неожиданно вернули свежесть. Выпрямились, стали выглядеть ярче, зеленее и живее, словно отмытые дождем. Я знал, что он больше не пойдет. Закончилась ли зима или еще нет, можно понять по любой ветке в лесу или даже по собственной поленнице.
Темнело. Стоя у дверей, я неожиданно услышал крик гусей, летевших низко над лесом, словно усталые припоздавшие путники с южных озер позволили себе громкие жалобы и взаимное утешение. Зашелестели их крылья. Направляясь к моему дому, птицы неожиданно заметили свет, тихо описали несколько кругов и сели на пруд. Я вошел в дом, закрыл дверь и провел свою первую весеннюю ночь в лесу.
Утром сквозь туман с порога виднелись плавающие на середине пруда гуси, такие большие и шумные, что Уолден казался искусственным прудиком, вырытым на забаву. Но стоило выйти на берег, они снова поднялись по сигналу вожака, громко хлопая крыльями. Все двадцать девять выстроились в косяк, кружа над моей головой, и потянулись под ритмичное «хонканье» ведущего прямо в Канаду, надеясь разговеться в ее мутных водоемах. Тут же стая уток поднялась и взяла курс на север, по пятам за своими шумными родственниками.
Целую неделю туманными утрами я слышал зовущий гогот какого-то одинокого, летавшего кругами гуся, искавшего подругу и наполнявшего лес звуком большей жизни, чем тот смог бы вместить. В апреле снова появились голуби, быстро летающие небольшими стайками, а в положенное время над моей поляной защебетали ласточки. Хотя вряд ли в городе их было так много, что щедро отсыпали и мне. Представилось, что они члены древнего рода, обитавшего в дуплах деревьев еще до появления белого человека.
Почти во всех странах предвестниками и глашатаями весны считают черепах и лягушек. Потом прилетают птицы с щебетаньем и ярким оперением, появляются и расцветают растения, дуют ветры, исправляя колебание полюсов и сохраняя равновесие Природы.
Как любое время года кажется нам лучшим в свою пору, так и приход весны напоминает сотворение Космоса из Хаоса и наступление Золотого века:
Eurus ad Auroram, Nabathaeaque regna recessit,
Persidaque, et radiis juga subdita matutinis.
Эвр к Авроре тогда отступил, в Набатейское царство,
В Персию, к горным хребтам, озаряемым утренним светом.
И родился человек. Из сути божественной создан,
Был он вселенной творцом-зачинателем лучшего мира,
Иль молодая земля, разделенная с горним эфиром
Только что, семя еще сохранила родимого неба?
Один теплый дождь заставляет траву позеленеть. Так и наши чаяния становятся ярче от благородных мыслей. Благословенны живущие настоящим и пользующиеся каждым приятным случаем, как та трава, радостная малейшей упавшей на нее росинке. Не тратили бы время на искупление незамеченных или упущенных возможностей, что именуется исполнением долга. Мы еще живем зимой, а уже наступила весна. Благодатным весенним утром отпускаются все человеческие грехи и утихают пороки. Пока такое солнце сияет, самый закоренелый грешник получит прощение. Наша вновь обретенная невинность способна разглядеть и невинность своих ближних.
Быть может, вчера вы знали своего соседа как вора, пьяницу или сластолюбца. Просто жалели или презирали его, и считали мир безнадежным. Но вот солнце ярко сияет и согревает первое весеннее утро, вновь создавая мир. И вы застаете соседа за каким-нибудь благостным делом и видите, как его иссохшее развращенное тело наполняется спокойной радостью и славит новый день. Как он чувствует влияние весны с младенческой невинностью, и все его проступки забыты. Он излучает не только благожелательность, но и некоторую святость, ищущую выражения слепо и безуспешно, как новорожденный инстинкт, и эхо с южного склона холма какое-то время не доносит ни одной сальной шутки. Вы видите, как невинные чистые побеги готовы вырваться из-под его огрубевшей шкуры и попробовать начать жить заново. Они нежны и свежи, как молодые побеги. Даже он по-библейски «вошел в радость Господина своего». Почему тюремщик не распахнет двери тюрьмы, почему судья не закроет дело, почему проповедник не распустит паству? Потому что они не повинуются божественному указанию и не принимают прощения, свободно даруемые всем.
«Стремление к добру, каждый день создаваемому в спокойном и благотворном дыхании утра, приводит к тому, что человек в своей любви к добродетели и ненависти к пороку немного приближается к первозданности, как ростки появляются на месте вырубленного леса. Подобным образом зло, сотворенное человеком в течение дня, препятствует развитию появившихся зачатков добродетелей и разрушает их.
Раз уж эти ростки добродетели уничтожаются, вечерней благодати недостанет для их сохранности. А как только перестанет хватать, природу человечью уже не отличишь от животной. Люди, видя такого дикаря, полагают, что он никогда не обладал врожденным разумом. Но истинны и верны ли их убеждения?»
Первым век золотой народился, не знавший возмездий,
Сам соблюдавший всегда, без законов, и правду, и верность.
Не было страха тогда, ни кар, и словес не читали
Грозных на бронзе; толпа не дрожала тогда, ожидая
В страхе решенья судьи, – в безопасности жили без судей.
И, под секирой упав, для странствий в чужие пределы
С гор не спускалась своих сосна на текущие волны.
Смертные, кроме родных, никаких побережий не знали.
Вечно стояла весна; приятный, прохладным дыханьем
Ласково нежил зефир цветы, не знавшие сева.
29 апреля я рыбачил с берега у моста Найн-Эйкр-Корнер, стоя на трясунке и корнях ивы, где прячутся ондатры. Услышал необычное дребезжание, немного похожее на колышки, когда мальчишки проводят по ним пальцами. Посмотрев вверх, увидел небольшого изящного ястреба, похожего на козодоя. Хищник то взмывал, как гребень на волне, то падал на род или два, снова и снова, демонстрируя нижние стороны крыльев. Они сверкали на солнце, как атласные ленты или перламутровая изнанка раковины.
Зрелище напомнило соколиную охоту и все благородно-поэтическое, что с ней связано. Птице подходило имя Мерлин, но мне было не до этого. Я наблюдал самый одухотворенный полет в своей жизни. Он не порхал бабочкой и не парил, как большие ястребы, а с гордой уверенностью резвился в воздушных полях. Взмывая снова и снова со странным клекотом, свободно и прекрасно падал, переворачиваясь воздушным зме