Опыт показывает, что, если человек уверенно идет к мечте и пытается жить воображаемой им идеальной жизнью, его непременно ждет успех, недостижимый в обыденности. Он оставит многое позади и пересечет невидимую грань, а вокруг и внутри него сформулируются новые, всеобщие и более свободные законы. А может, старые законы будут переизданы в более свободном формате и истолкуются в его пользу, позволяя жить по праву сильных мира сего. Чем более он упростит жизнь, тем менее сложными окажутся законы Вселенной, и одиночество перестанет быть одиночеством, бедность – бедностью, а слабость – слабостью. Если вы построили воздушные замки, труд не пропадет втуне; именно там им и место. Осталось лишь подвести фундамент.
Англия и Америка предъявляют странное требование: вы должны говорить на их языке. Ни человек, ни поганка так не вырастет. Словно это так важно, и без этого вас никто не поймет. Будто бы Природа поддерживает единый порядок понимания, не делая различий между птицами и четвероногими, летающими и ползающими, а лучшие образцы английского – это «тс-с-с» и «ш-ш», понятные Брайту. Будто бы безопасность только в глупости. Более всего я опасаюсь, что мои выражения недостаточно экстравагантны, смогут ли они выйти далеко за узкие пределы повседневности, чтобы соответствовать истине моих убеждений. Экстравагантность! Она зависит от того, насколько ты загнан. Кочующий буйвол, ищущий новые пастбища в иных широтах, не так экстравагантен, как корова, которая во время дойки переворачивает ведро, перепрыгивает через изгородь скотного двора и бежит к теленку. Я хочу говорить без каких-либо границ, как пробуждающийся человек с такими же людьми, ибо убежден, что не могу преувеличить настолько, чтобы заложить фундамент истинного выражения. Кто, послушав мелодию, впредь будет опасаться, как бы не наговорить экстравагантного? Ради будущего или возможного жизнь должна быть неясной с фасада, а ее контуры – тусклыми и туманными, как тени, мерцающие в испарениях под солнечными лучами. Изменчивая правда наших слов должна обнаруживать несовершенство остатка формулировок. Их правда мгновенно выхолаживается, оставляя лишь могильный камень буквального смысла. Слова веры и благочестия неопределенны, хотя для избранных натур значимы и благозвучны.
Зачем опускаться в низины сознания и превозносить их как здравый смысл? Самый здравый смысл – смысл спящих, выражаемый храпом. Иногда мы склонны относить умников к полоумным, ибо можем оценить всего треть их ума. Некоторые ворчали бы и на утреннюю зарю, просыпаясь достаточно рано. «Ссылаются, – как я слышал, – что стихи Кабира имеют четыре различных смысла: иллюзию, дух, ум и эзотерическое учение Вед»; но в этой части света поводом для жалоб считается сочинение с двусмысленным толкованием. Почему Англия пытается найти средство от болезни картофеля, но всем наплевать на средство от болезни ума, которая распространена намного более широко и опасно?
Не претендую на неясность, но был бы горд, если на этих страницах не найдут других серьезных недостатков, как в уолденском льду. Покупателям с Юга не нравится его голубой цвет, говорящий о чистоте, считая его мутным, и предпочитают кембриджский – белый, но с привкусом водорослей. Чистота, обожаемая людьми, подобна туманам, окутывающим землю, а не лазурной выси.
Некоторые утверждают, что мы, американцы, как и все современники, – интеллектуальные карлики по сравнению с древними, или даже людьми эпохи Елизаветы I. Но разве это важно? Живая собака всегда лучше мертвого льва. Должен ли человек пойти и повеситься, потому что принадлежит к расе пигмеев и не станет более крупным пигмеем, чем есть? Пусть каждый занимается своим делом и пытается быть тем, кем рожден.
Почему мы отчаянно спешим преуспеть, причем в таких же отчаянных начинаниях? Если человек не поспевает в строю, возможно, он слышит другого барабанщика. Так пусть шагает под свою музыку, какой бы неторопливой или отдаленной она ни была. Ему не нужно созревать одновременно с яблоней или дубом. Разве он должен превращать свою весну в лето? Если естественный порядок вещей еще не установлен, какой реальностью его заменить? Мы не должны разбиться о земную суету. Нужно ли биться над возведением небесного потолка из голубого стекла, если мы продолжим любоваться настоящим неосязаемым небом, словно сооружения и не существует?
В городе Кауру жил один мастер, всегда стремящийся к совершенству. Как-то он задумал сделать посох. Решив, что для несовершенного изделия время много значит, а совершенное – вне времени, мастер поклялся, что его творение будет совершенным во всех отношениях, даже если станет единственным в жизни. Он немедленно отправился в лес за деревом, твердо решив, что посох нуждается в лучшем материале. И пока он искал и отвергал одно дерево за другим, его друзья постепенно состарились за своей работой и умерли. Но сам он не состарился ни на минуту. Целеустремленность, решимость и высокое благочестие одарили его вечной юностью, хотя сам он об этом не знал. А поскольку не шел на уступки Времени, оно сошло с пути и лишь сокрушалось в отдалении, не сумев победить.
Пока мастер нашел подходящую деревяшку, город Кауру превратился в древние развалины. Он уселся на один из могильных холмов, чтобы обстругать заготовку. Но пока создавалась нужная форма, закончилась местная династия Кандагаров. Концом палки он написал имя последнего из правителей на песке, а затем продолжил трудиться. К тому времени как посох отшлифовался и отполировался, погасла путеводная звезда Кальпы. Прежде чем он приделал наконечник и украсил набалдашник драгоценными камнями, Брахма бесконечно просыпался и засыпал. Но почему я решил рассказать об этом? С последним нанесенным штрихом на глазах изумленного мастера посох неожиданно превратился в удивительнейшее из всех творений Брахмы. Он создал новую систему изготовления посохов, целый мир с совершенными и привлекательными пропорциями, в котором на место старых городов и династий пришли более справедливые и славные. Сейчас же груда все еще свежих стружек у ног говорила об иллюзорности времени, и его прошло не более чем требуется одной искре разума Брахмы, чтобы упасть на фитиль смертного разума и воспламенить его. Материал был идеален, как и его искусство. Разве мог результат не быть совершенством?
Любая видимость дела в конечном счете не сравнится с пользой истины. Истина единственная не знает износа, но мы обычно питаемся иллюзиями. Подчиняясь собственным слабостям, придумываем сущности, ставим себя в неестественное положение, оказываясь таким образом в ситуации двойственности, выбраться из которой труднее вдвойне. В минуты просветления же принимаем во внимание только факты, видим ситуацию, как она есть. Так говорите, что должны, а не ожидаемое другими, ведь любая истина лучше выдумки. Когда Том Хайд, лудильщик, стоял у виселицы, ему разрешили последнее слово. «Передайте портным, – произнес он, – чтобы не забывали завязывать на нитке узелок перед первым стежком». А молитва его товарища по несчастью давно забыта.
Какой бы жизнь ни была жалкой, примите ее и живите ею, не сторонитесь и не ругайте. Она не настолько плоха, как вы сами. Она кажется беднее всего, когда вы утопаете в богатстве, а критикан найдет изъяны даже в раю. Любите свою жизнь в любой бедности. Порой самые отрадные и незабываемые часы проводятся даже в ночлежке. Заход солнца отражается в окнах богадельни так же ярко, как и в особняке богача, а снег у ее двери тает той же весной. Спокойный духом человек может жить и там, и там с одинаковым удовольствием и приятными мыслями.
Мне часто кажется, что городская беднота наиболее независима. Возможно, ее дух достаточно высок, чтобы радушно принимать дары. Большинство считает недостойным получать поддержку от города, но еще чаще не чурается нечестных заработков, что куда постыднее. Культивируйте бедность как садовую траву, как шалфей. Не беспокойтесь о новом, будь то одежда или друзья, лучше перелицуйте старое, вернитесь к началу. Вещи не меняются, меняемся мы сами. Продайте одежду, но храните разум. Бог позаботится о том, чтобы вы не остались в одиночестве. Если бы я до конца своих дней был заперт на чердаке, мир оставался бы таким же огромным, будь со мной мои мысли.
Философ сказал: «Армию из трех дивизий можно лишить одного генерала, и тем расстроить ее ряды, но человека, даже самого презренного и грубого, невозможно лишить мыслей». Не стремитесь развиваться нетерпеливо, подвергаясь множеству влияний и направлений – все это суетное. Униженность, как и темнота, открывает божественный свет. Вокруг сгущаются тени бедности и скудости, «но вот – мир ширится пред удивленным взором». Даже если ты разбогател, как Крез, цели должны оставаться неизменными, как и средства к существованию. Более того, если бедность ограничивает возможности, – например, не хватает денег на книги и газеты, – оставь самые важные и жизненно необходимые дела, дающие организму больше сахара и крахмала. Жизнь у самой косточки слаще всего, и не даст пропасть от безделья. Истинное великодушие выигрышно даже в нищенском бытии. На излишние деньги можно купить только излишества, а потребности души за деньги не продаются.
Я живу в углу свинцовой стены, в чей состав подмешали немного колокольной бронзы. Часто в полуденный отдых до ушей извне доносится сбивающий с мысли tintinnabulum. Это судачат современники. Соседи рассказывают о своих интрижках с известными джентльменами и дамами, о знаменитостях, с которыми они отобедали. Но сейчас подобные вещи интересны мне не более чем сплетни «Дейли Таймс». Все интересы и разговоры крутятся вокруг нарядов и манер, но гусь останется гусем, под каким соусом его ни подай. Мне говорят о Калифорнии и Техасе, об Англии и обеих Индиях, о достопочтенном г-не N из Джорджии или Массачусетса, обо всех мимолетных явлениях, пока я не захочу выпрыгнуть из их двора, как тот мамлюк. Мне нравится осознавать свою миссию – не идти во главе торжественной процессии, с помпой и тщеславием, но спокойно занять место рядом с Создателем мира, если позволят. Не жить в беспокойном, нервном, шумном и пошлом девятнадцатом веке, а задумчиво провожать его мимо.