о был нужен летом только как место для ночлега. В индейской письменности вигвам служил символом окончания дневного перехода, и ряд их, вырезанных или нарисованных на стволе дерева, обозначал количество привалов. Человек не очень-то крепок и вынослив, потому вынужден искать способ укрыться, и стены весьма для этого подходят. Он появился на свет голым и бездомным, что достаточно приятно в тихую теплую погоду и в дневное время. Дождливый сезон или зима, не говоря уже о жгучем солнце, могли с корнем извести племя человеческое, если бы люди не поспешили обеспечить себя кровом. Если верить преданию, Адам и Ева обзавелись приютом раньше, чем одеждой. Человек хотел дом – место, где тепло и уютно, причем сначала он ищет физическое тепло, а потом тепло своих близких.
Представляется, как давным-давно, в период младенчества человеческой расы, один предприимчивый смертный прополз через дыру в скале в поисках укрытия. Каждый ребенок словно заново открывает мир, и ему нравится быть на улице, даже когда сыро и холодно. Он играет в «домик», как и в лошадку, ведомый инстинктом. Кто не помнит интерес, с которым в юности смотрел на нависшие скалы или что-то, напоминающее пещеру? Это была природная тоска нашего первобытного предка, часть которого до сих пор жива. От пещер мы доросли до крыш из пальмовых листьев, коры, ветвей деревьев, спряденного и натянутого льна, травы и соломы, досок и дранки или камней с черепицей. И теперь мы не знаем жизни на открытом воздухе, совсем оцивилизовавшись. Велико расстояние от родного очага до чиста поля. Возможно, неплохо бы проводить дни и ночи наедине с небесными телами, коль поэт меньше творил бы под крышей, а святой не укрывался ею так долго. Ведь птицы не поют в пещерах, а голубки не лелеют свою невинность в голубятнях.
Если уж намереваешься построить дом, следует использовать немного практичности, свойственной янки. Иначе по итогу соорудишь мастерскую, лабиринт без выхода, музей, богадельню, тюрьму или роскошный мавзолей. Для начала поймите, что абсолютно необходим совсем простой кров. Я видел в этом городе индейцев племени пенобскот, живших в палатках из тонкой хлопковой ткани, в снегах почти с фут высотой. Понятно, что им хотелось бы защиты от ветра, да повыше.
Когда-то вопрос честного заработка при сохранении свободы для истинных стремлений мучил меня сильнее, чем сейчас, – увы, время делает нас бесчувственными. Я частенько смотрел на большой короб у железной дороги, шести футов в длину и трех в ширину, где рабочие оставляли на ночь инструмент. Подумалось, что каждый человек, находящийся в трудном положении, мог бы купить такой за доллар, проделать несколько отверстий для притока воздуха и забираться в него по ночам, или во время дождя. Если закрыть на крючок крышку, можно получить свободу для полета чувств. Это совсем не худший или жалкий вариант. Вы можете засиживаться в нем допоздна и в любое время выходить без опасения встретиться с землевладельцем или домоуправом, требующим арендную плату. Многие из тех, кто просто замучился платить ренту за более роскошный и большой короб, не замерзли бы насмерть и в этом.
Я вовсе не шучу. Хозяйство – предмет, к которому можно относиться легкомысленно, но наладить его не так легко. Хороший дом для крепкого и выносливого народа, проводившего большую часть жизни под открытым небом, когда-то строился почти целиком из материалов, приготовленных Природой. Гукин, служивший суперинтендантом по делам индейцев в Массачусетской колонии, написал в 1674 году: «Лучшие из их домов очень аккуратно, плотно и тепло крыты древесной корой, содранной со стволов в период, когда деревья налиты соком, и собранной в большие куски, пока она еще зеленая… Более простые крыты циновками, сплетенными из камыша. Они не менее крепкие и теплые, хотя и не так хороши, как первые… Некоторые насчитывают шестьдесят или сто футов в длину и тридцать футов в ширину… Я часто останавливался в вигвамах и считаю их не холоднее лучших английских домов». Он добавляет, что обычно они отделывались изнутри добротными расшитыми циновками и вмещали различную утварь.
Индейцы развились настолько, что регулировали силу ветра веревкой и циновкой, подвешенной над отверстием в крыше. Такое жилье строилось, по сути, за день-два, а разбиралось-собиралось за несколько часов. Каждая семья владела таким домом или хотя бы его частью.
Семьи дикарей имеют столь хороший кров, насколько могут позволить, и который удовлетворяет их примитивные потребности. Но, хотя и птицы небесные имеют гнезда, и лисы имеют норы, и дикари имеют вигвамы, в современном цивилизованном обществе своим жильем владеет не более половины семей. В больших цивильных селах и городах число домовладельцев крайне невелико. Остальные ежегодно платят за внешние декорации, ставшие необходимыми круглый год, по цене деревни индейских вигвамов, и потому остаются бедными всю жизнь. У меня нет цели настаивать на недостатках аренды по сравнению с владением, но очевидно, что дикарь владеет своим кровом из-за малой стоимости, в то время как цивилизованный человек снимает жилье потому, что не может позволить себе владение. Не может он в обозримом будущем и позволить себе снять получше. Мне возражают, что за эти деньги бедный цивилизованный человек получает настоящий дворец вместо дикарского вигвама.
Годовая арендная плата от двадцати пяти до ста долларов – таковы цены в нашей местности. Она дарует удобства, достигнутые за века: просторные комнаты, чистые обои и штукатурку, румфордский камин, лепнину, венецианские шторы, медные трубы, пружинные замки, просторный погреб и множество прочих. Но как случилось, что их пользователь обычно бедный цивилизованный человек, в то время как дикарь, у которого их нет, богат? Как может быть богатым дикарь? Если утверждается, что цивилизация действительно улучшает общественное положение человека (это действительно так, хотя улучшить его может только мудрец), то она обязана улучшить и жилища, не удорожая их. Ведь цена вещи равна количеству жизни, которое требуется отдать взамен, немедленно или на протяжении времени. Обычный дом в наших краях стоит около восьмисот долларов, и на сбор этой суммы уйдет от десяти до пятнадцати лет жизни рабочего, даже не обремененного семьей. Мы исходим из материальной цены труда, равной доллару в день, – у кого-то больше, у кого-то меньше. То есть он должен потратить в среднем более половины своей жизни на то, чтобы заработать себе на вигвам. Так что уплата арендной платы будет худшим выбором из двух зол. Обменяет ли дикарь вигвам на дворец при таких условиях?
Таким образом преимущества владения дорогой собственностью сводятся к инвестиции на будущее, чтобы отложить деньги на похороны. Но, возможно, человеку и не потребуется хоронить себя самому. Тем не менее в этом разница между цивилизованным человеком и дикарем. Имеется в виду благо цивилизованной жизни как института, поглощающего жизнь отдельного человека ради сохранения и улучшения жизни всей расы. Но я хочу показать, каких жертв требует это преимущество, и предложить по возможности способ жизни с его сохранением, но без страданий от всяческих недостатков. Что вы имеете в виду, возглашая библейски, что нищие всегда рядом, или что отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина?
«Живу Я! – произносит Господь Бог, – не будут вперед говорить пословицу эту в Израиле».
«Ибо вот, все души – Мои: как душа отца, так и душа сына – Мои: душа согрешающая, та умрет».
Когда я размышляю о своих соседях, фермерах Конкорда, не менее зажиточных, чем иные классы, представляется, что в большинстве своем они усердно трудятся двадцать, тридцать или сорок лет, прежде чем могут оформить настоящее владение своей фермой, обычно унаследованной по закладной или купленной в долг. Треть этого труда идет на оплату домов, но расплатиться до конца, как правило, не удается. Правда, обременения иногда превышают стоимость фермы, так что она сама превращается в одно большое обременение. И все же находится наследник, хотя он осведомлен об издержках. Наведя справки у податных чиновников, я с удивлением узнал, что они не могут с ходу назвать дюжину жителей города, свободно и полностью владеющих своими фермами. Если вы хотите узнать историю поместий, спросите в банке, где они заложены. Человек, который уже расплатился за свою ферму, работая на ней, – явление настолько редкое, что каждый сосед покажет на него пальцем. Я сомневаюсь, наберется ли в Конкорде хотя бы трое таких. То, что говорят о торговцах – мол, подавляющее большинство, чуть ли не девяносто семь из ста, обязательно прогорит, – справедливо и о фермерах. Так и с негоциантами: один из них рассказал, что, по сути, большинство банкротств не материальны, а всего лишь служат отказом от выполнения обязательств, из-за их неудобства. Другими словами, провалы следует искать в моральной плоскости. Но это никак не красит ситуацию и позволяет предположить, что даже оставшиеся трое из ста не преуспели в спасении своих душ, а обанкротились еще сильнее тех, кто честно разорился. Банкротство и отказ от выплаты по обязательствам – мостки, с которых большая часть нашей цивилизации летит кувырком, в то время как дикарь стоит на неупругой доске голода. При этом Мидлсекская выставка рогатого скота проводится у нас ежегодно с большим успехом, словно все суставы сельскохозяйственной машины работают исправно.
Фермер старается решить проблему источника существования более сложным путем, чем сама проблема. Для покупки шнурков он торгует стадами скота. С непревзойденным мастерством расставляет силки с волосковой пружиной, чтобы поймать удобство и независимость, а потом, поворачивая назад, сам попадает в них ногой. В этом причина его бедности, и по той же причине все мы бедны, несмотря на окружающую роскошь, – по сравнению с дикарями, которым доступны тысячи благ. Как говорит Чапмен,
Фальшивое общество людей —
Из-за суетного величия
Вся небесная радость улетучивается.
И когда фермер получает свой дом, он становится не богаче, а беднее. Не он получил дом, а дом получил его. По моему мнению, Момус справедливо отвергал жилище, построенное Минервой, потому что она «не сделала его переносным, во избежание нежелательного соседства». Это и сейчас так, ибо дома стали такой неподъемной собственностью, что мы чаще отбываем в них срок, а не проживаем. Плохое соседство, которого следует избегать, обусловлено нашей собственной никчемной личностью. Я знаю в городе по меньшей мере одну или две семьи, уже давно продающих свои домики на окраинах, для переезда в поселок, но все безрезультатно, и только смерть освободит их.