публики, а не для них».
Сложность заключалась в том, что Дисней, не делавший фильмов для высоколобых, во многих отношениях сам к ним принадлежал. Его простота и прямолинейность, сыгравшие важную роль в тридцатых, не могли сохраняться неизменными в позднейшие годы без некоторого наигрыша. Билл Дэвидсон, взявший у Уолта интервью в 1961 году для TV Guide, заметил противоречия в поведении Уолта: «Публика думает, что Дисней – человек, который играет с моделью поезда и обменивается шутками со своими юными подопечными в “Клубе Микки-Мауса”. В действительности он один из самых начитанных, наиболее грамотно и ясно выражающихся людей в Голливуде, он путешествовал больше, чем другие. Когда я общался с ним за обедом в его личной столовой на его студии, я ощутил это со всей отчетливостью. Сначала он с наивным апломбом сыпал шутками деревенского острослова. Но, когда он говорил о финансовых перспективах на 1962 год, о современном искусстве – Пикассо и Диего Ривере, о фрейдистской психиатрии, его деревенская речь исчезала. А через несколько минут он спохватывался и возвращался к соседским байкам».
К 1962 году Дисней уже сорок лет жил в Лос-Анджелесе, он стал частью голливудской киноиндустрии. Мир кино, его блеск и цинизм гораздо в большей степени влияли на городскую культуру, чем в двадцатые годы, когда Дисней приехал из Канзас-Сити, поменяв, в сущности, один город Среднего Запада на другой такой же. (Калифорнийская версия отличалась лучшим климатом.) Если у Диснея и были настоящие друзья в 1960-е годы, то они занимали высокое положение в киноиндустрии или в сопоставимых по значению сферах деятельности, например, в архитектуре. В Холмби-Хиллз Уолт и Лилиан были соседями известного архитектора Уэлтона Беккета, они путешествовали вместе с ним и его женой. В таком окружении Дисней мог оставаться «деревенским парнем» только с помощью продуманного поведения, а это не вязалось с теплотой и спонтанностью. Постоянно случалось так, что журналисты, бравшие у Диснея интервью, обнаруживали совсем иного человека, чем ожидали.
«Прежде чем мы встретились, – писал эссеист Обри Менен в 1963 году, – его помощники сделали все возможное, чтобы убедить меня, что Уолт Дисней, в сущности, нечто вроде добродушного дядюшки. Он открыт и доступен, говорили мне, с ним легко разговаривать. Но вместо этого я увидел высокого угрюмого мужчину, который, казалось, был одержим каким-то личным демоном. Все на свете знают лицо и фигуру господина Диснея. В частной жизни он улыбается меньше – я видел его улыбку только однажды. Он беспокойный, говорит короткими предложениями, с паузами, во время которых смотрит на собеседника, или, скорее, сквозь него… Руки Диснея постоянно в движении, когда он говорит. Дисней поднимает предметы со стола, проигрывает ими и отбрасывает резким жестом, как если бы они пришлись ему не по вкусу».
В 1964 году подобным же образом описал Диснея Стивен Бирмингем из McCall’s: «Усталый, загнанный человек с длинным скорбным лицом и темными глазами под тяжелыми веками. Человек, который на фото всегда улыбается, в действительности улыбается редко, и когда это все же происходит, то усмешка получается почти горькой. Иногда он отводит глаза и вперяет взгляд в отдаленные, неведомые точки. Его помощник сказал: “Всегда можно понять, если Уолту скучно, или он чем-то недоволен. Глаза у него становятся стеклянными, как если бы он вдруг заметил что-то маленькое и уродливое у вас на затылке”. Руки бегают, он берет пачку французских сигарет “Житан”, которая у него всегда поблизости. За обеденным столом он шумно и бесконечно играет серебряными приборами. Иногда его пальцы начинают отстукивать рубленый ритм по столешнице или подлокотнику – это почти всегда штормовое предупреждение… Одевается он небрежно, обычно одежда на нем выглядит так, как будто он спешно набросил ее на себя утром, взяв со стула, куда он ее кинул, не глядя, прошлым вечером. Несмотря на щедрость южнокалифорнийского солнца, Дисней любит кутаться – в бесформенный кардиган, в мешковатое твидовое пальто, в ветровку».
Молодой щеголь 30-х годов исчез вместе с исполненным энтузиазма мультипликатором.
В эту пору его жизни появляются многочисленные анекдоты о Диснее и спиртных напитках. Никто не считал его алкоголиком, но выпивал он немало. Возможно, к этому располагало ухудшение самочувствия, из-за старой травмы, полученной при игре в поло, и новых болей. В доме Диснеев к спиртному относились как к чему-то совершенно обыденному. Сам Уолт обучал одну из дочерей, предположительно Дайан, смешивать коктейли, когда ей было двенадцать. Однако, по его словам, девочка никогда не пила столько, сколько взрослые. На студии в пять часов вечера перед массажем, который делала студийная медсестра, пропустить стаканчик было обычным делом, но часто стаканчик бывал не один, поскольку Дисней мог засидеться до половины восьмого. Секретарь Уолта Томми Уик беспокоился о том, как босс поведет машину, поэтому пытался свести дело к напитку, состоявшему, в основном, из воды и льда.
Но, оказавшись на пути домой, Дисней освобождался от ограничений. Один из его попутчиков говорил, что «после пяти порций виски он бывал ужасен. Но кто бы не был?» Уолт напряженно работал все день напролет. Вечером это напряжение оборачивалось раздражительностью.
Всегда отличавшая Уолта погруженность в свои мысли стала более заметна. Писали, что его единственная яркая черта – это «способность быть постоянно озабоченным чем-то». Один журнал писал, что Уолт «никогда не слушает собеседника внимательно».
Томми Уик, вспоминая Уолта, говорил об «огромной силе сосредоточения»: «Иногда он сидел в кабинете, я входил и говорил ему что-то, а он меня просто не слышал. Он мог замкнуться в себе, уйти от всякого шума, телефонных звонков и прочего, и думать». Аниматор Милт Каль рассказывал, что Дисней, случалось, отключался, слушая, что ему говорят: «Надо было выбрать другое время или подождать, пока он вернется мыслями к тебе и опять начнет слушать». Уолт размышлял вслух, ему нужна была аудитория, а не отклик, нужен был кто-то, кому говорить, а не с кем. Эту роль регулярно брала на себя Лилиан, но она всерьез не прислушивалась к тому, что он говорит. Другие люди, как, например, Уорд Кимбел и Билл Пит, тоже играли эту роль. Дисней мог делиться воспоминаниями и рассуждать на протяжении многих минут, но, когда слушатель пытался как-то ответить ему, он резко прекращал разговор.
По воспоминаниям подчиненных, Дисней бывал разным – сдержанным или раздражительным, великодушным или мелочным, в зависимости от обстоятельств и настроения: вполне обычный человек, иногда и более порядочный, чем многие, и вызывающий симпатию. Однако он редко проявлял подлинный интерес к другим. Здесь он не исключение среди предпринимателей, которые, по определению, почти всегда люди, поглощенные делом. Прайс говорил: «Он был нетерпелив с теми, кто не находился с ним на одной волне, или с теми, кто не мог помочь ему в чем-то, или с теми, кто пытался хитрить с ним. Но если вы могли оказать ему услугу, все были прекрасно». Рассказывали, что на студийных рождественских вечерах он восторженно и возбужденно рассказывал мальчишкам-рассыльным о своих проектах. Но эти рассыльные были всего лишь публикой.
Один из сотрудников вспоминал, что, если Дисней увлекался какой-то мыслью, когда он говорил с подчиненным, и ему говорили: «Подожди, Уолт, ты только что сказал…» – его лицо омрачалось, «как будто вы облили его холодной водой». «Он мог потом обдумать ваши слова и принять к сведению, но в тот момент вы были кем-то, с кем ему невыносимо работать».
Дисней все еще был способен в 1960-е годы загораться энтузиазмом. В New York Times писали: «Его сухой голос уроженца Среднего Запада становится почти неслышным, когда кто-то просит его обсудить то, что его не интересует. А перечень таких тем огромен». Но если его спрашивали о рождественском параде в Диснейленде, он оживлялся: «Его голос грохотал, лицо озарялось сияющей улыбкой. “У нас будут гигантские куклы и грибы, – объяснял он воодушевленно. – Внутри грибов люди будут ездить на мотороллерах. Парад может влететь нам в четверть миллиона долларов, но это будет самый лучший парад за всю нашу историю”».
К концу первого десятилетия существования парка Уолт все еще говорил о нем со страстью влюбленного: «Нужны парни с хорошо заточенными карандашами, но нельзя позволять им всем распоряжаться. Я вложил в Диснейленд 25 миллионов уже после его открытия. Для меня это кусок земли. Я могу снести там все и отстроить заново, чтобы освежить обстановку. Парк – это мое детище, и я на все готов ради него». Зрители телевизионного шоу Диснея не могли представить себе его оживление и внимательность, когда он входил в парк. Оператор одного из аттракционов Майкл Броджи рассказывал: «Он не мог пройти мимо соринки, он нагибался и поднимал ее, и от остальных ждал того же». Подчиненные наблюдали за тем, как он придирчиво инспектирует парк. Он следовал одному и тому же маршруту, когда сопровождал важного посетителя по Диснейленду. Броджи рассказывал журналу «Билет “Е”»: «Он шел в салун “Золотая подкова”. Если он выходил и поворачивал направо, это означало, что он направляется на Шахтерский поезд. Если налево, то на площадь Нового Орлеана или в свои апартаменты. За его передвижениями следили по двусторонней радиосвязи и сообщали, где он находится. Это происходило без его ведома, поскольку все хотели предстать перед ним в лучшем виде».
Парк наполняли сотрудники, жаждавшие – как сотрудники студии в 1930-х годах – исполнять желания босса. Диснею недостаточно было просто добавлять новые аттракционы, которые будут похожи на аттракционы в других парках, или же в самом Диснейленде. Ему хотелось изменений, которые сделали бы парк забавнее.
После того как аниматор Марк Дэвис закончил работу над «Сто одним далматинцем», Дисней послал его в свой парк взглянуть на аттракцион, где поезд проходил по территории, называвшийся «Страна чудес Природы». Там были установлены механические животные. По словам Дэвиса, Уолт знал, что он знаток мира животных: «Я сделал груду рисунков с ними». Как выяснилось, Диснею просто хотелось, чтобы Дэвис «посмотрел и сказал ему, как это прекрасно»: «А я стал рассматривать там все критически и пришел к нему со множеством замечаний». Дэвис и не относился к числу поклонников парка: «Впервые попав в Диснейленд, я сразу понял, что там мало увлекательного или забавного для меня. Это всего лишь куча вещей, как Всемирная выставка… Но когда я начал работать с этим собранием вещей, я попытался найти способы добавить что-то, над чем люди могли бы посмеяться».