Но все было не так просто, как казалось. Совместная работа с Баския, как бы малоубедительно это ни звучало, вдохнула в Уорхола новую жизненную силу в очень непростой момент. Тогда он осознал, что все молодые художники из его окружения курят ему фимиам, признают в нем эталон, но в то же время запросто могут отшвырнуть его в прошлое, воздвигнув при этом памятник, на котором увековечат его имя как ушедшего на покой художника.
Рисование картин в четыре руки, даже не обманываясь на счет их настоящей ценности, позволило Уорхолу оставаться в тонусе и сохранить позицию лидера, по крайней мере в компании неблагоразумного Баския… а также следить за движением арт-объектов вокруг своего беспокойного кружка и вокруг других тоже.
С Кастелли Энди заключил соглашение: если он что-нибудь продает, то получает комиссионные, но Кастелли не слишком усердно поднимал цены на Уорхола. Основной доход галерея получала от продажи Роя Лихтенштейна и Джаспера Джонса. «Он мог бы устроить нашу выставку: меня и Жан-Мишеля, но картины ему не нужны, а вот Тони Шафрази[681] картины очень нужны». «Если кто-то по-настоящему чего-то хочет, я всегда на его стороне», – часто говорил он.
Однажды ему позвонил Бруно Бишофбергер. В разговоре выяснилось, что картины, созданные им с Ба-ския и Клементе, о которых известный швейцарский арт-дилер отозвался как о «любопытных вещицах», вряд ли найдется покупатель. Правда, четырнадцать из них он купил у Уорхола за 20 000 долларов, теперь продает от 40 000 до 60 000 долларов за картину! «У меня появилось странное чувство, – сказал он, – что он дал больше Клементе: я не замечал, чтобы он что-то делал за столь низкую плату. Больше должен был бы получить я, потому что мое имя поднимает цену, – и с обычной своей ироничной прямотой добавил: – Ну, конечно, Жан-Мишель вынудил меня рисовать по-другому, и получилось неплохо».
Да, Баския подтолкнул его к другой манере рисования, которая давала возможность уйти от неестественного, жеманного, слегка «женственного» – в духе Кокто, мазка, прорывавшегося время от времени, когда Уорхол позволял себе немного порисовать – оставить свой след в произведении, созданном целиком механически-промышленным способом. Эти изменения стали заметны в его необычных вариациях, первой из которой была «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи.
Существует мнение, что эти упражнения помогли Уорхолу сделать новый шаг в деперсонализации и обезличивании своих картин. Теперь он предлагал использовать граффити Баския в качестве фона к его композициям. Нельзя сказать, что это был неверный ход, но, может, это свидетельствует о какой-то проблеме?
Уорхол «разбирал» себя под микроскопом. У него снова появились свежие идеи. Возможно, в очередной раз на помощь пришла та, давнишняя, радость от работы не в одиночку, которая ему была знакома с детских лет, когда рядом всегда была мама, или от творчества с первыми своими помощниками. У него снова появилась энергия, та особая энергия улицы, которую выплескивал на картины Баския в начале 1980-х годов. Эту энергию молодости Уорхол, как ненасытный вампир, вбирал в себя с большим наслаждением.
Это нисколько не мешало Уорхолу как всегда трезво анализировать все, что происходило и делалось вокруг него, отмечать как положительные, так и отрицательные стороны. 16 апреля 1984 года: «В 6 часов я нарисовал картину “Собака”, потратив на это пять минут. Сфотографировал ее, потом через проектор перевел изображение картины на бумагу и обвел контуры. Сначала карандашом, а потом краской, как делает Жан-Мишель. По-моему, картины, которые мы делаем вместе, только выиграют, если нельзя будет определить, кто какую часть делал». 17 апреля 1984 года: «Пришел в офис, позвонил Жан-Мишелю. Он пришел и стал писать краской что-то свое поверх той части картины, которую делал я. Не знаю, стало ли лучше».
Немного зависти и ревности примешалось к этим хвастливым словам, замечаниям, критическим отзывам, к этим оценкам. Уорхол отмечал, что Бруно Бишофбергер, зайдя к Баския, увидел еще не оконченную его картину и тут же воскликнул: «Я хочу ее, я хочу ее!», сунул ему в руки деньги и унес добычу. «Я испытал странное чувство, – писал он в “Дневнике” 3 октября 1984 года, – потому что вон уже сколько времени никто так не реагировал на мои картины. А ведь когда-то только так и реагировали».
Однажды Баския пригласил на обед своего отца. Уор-хол тоже присутствовал. «Его отец выглядел совершенно нормальным человеком, – с удивлением констатировал Уорхол, – в костюме, не без шика, и теперь понятно откуда у Жана Мишеля такая естественная элегантность».
Элегантность, встретившись с денежным потоком, приобрела слегка показной оттенок. Баския жил как нищий принц. У него были комнаты в двух отелях. Один – Ritz Carlton, другой – Mayfair Regent. Стоимостью 250 долларов за ночь.
Журнал The Village Voice писал, что он был самым многообещающим художником. «Они хотя бы, в отличие от New York Times, не советуют ему пореже бывать у меня», – вздыхал Уорхол. На аукционных торгах Christie’s 31 октября 1984 года картина Баския была продана за 20 000 долларов. «Полагаю, что вскоре он станет великим чернокожим художником, – предсказывал, в свою очередь, Уорхол, объясняя свои слова так: – Мне кажется, что его дебютные работы были лучше. В то время ему не надо было ни о чем думать – только рисовать. Теперь он должен думать о том, что рисовать, чтобы продать. Сколько орущих негров можно сделать? Надо делать их постоянно, но… Вчера он купил мексиканскую маску за 700 долларов для Хеллоуина, растратил все деньги. Ушел из своей комнаты в Ritz Carlton, не пользуется больше лимузинами, и это уже прогресс».
Прогресс довольно относительный: очень скоро они уже в Вашингтоне, в Madison Hotel. Они встретились с принцессой Югославии и ее дочерью Кэтрин Оксенберг[682], которая дебютировала в сериале «Династия». Сильно раздосадованные тем, что не получили приглашение в Белый дом (это был день выборов), они остались обедать в номере отеля, возможно размышляя над фразой графа Бомона: «Настоящий праздник состоялся у всех, кто не был приглашен на праздник». Баския заказал бутылку Chateau Latour 1966 года за 200 долларов. Изысканные блюда – 500 долларов. Выбор Баския оказался отменным: Latour 1966 года после великолепнейшего Latour 1961 и ему не уступавшего 1970 года – одно из лучших вин, имевшихся в ассортименте. На следующий день, сделав несколько снимков Баския, просыпавшегося, вставшего с кровати с явными признаками полового возбуждения, Уорхол и Жан-Мишель вернулись в Нью-Йорк. По приезде они сразу же направились в ночной клуб, где встретили Мадонну, уже преобразившуюся в суперзвезду. Уорхол познакомился с Мадонной, когда она еще работала официанткой в баре. У Баския с ней была когда-то интрижка. Она чрезвычайно обрадовалась, увидев своего бывшего любовника и, обняв его, поцеловала в губы. «Жан-Мишель сделался угрюмым, – писал Уорхол, – потому что Мадонна стала такой недосягаемой звездой и он ее потерял». Еще через день, у Дианы фон Фюрстенберг[683], он встретился с Анинной Нозей, галеристкой из Сохо: «Жан-Мишель в своем подвале рисовал картины, – рассказывал Уорхол. – А она созвала гостей и привела их к нему вниз, посмотреть на него, как на циркового медведя. Он взорвался и принялся орать: “Пошли все вон!” И одним махом уничтожил картин двадцать. Он швырял их об стены, и только после того, как она принялась увещевать его, вспоминая о добрых старых временах, он успокоился и почувствовал себя совершенно исключительным, да еще хозяином шикарного дома в uptown. Он уже не чувствует себя счастливым, несмотря на то, что принадлежит к uptown, потому что весь его мир остался за дверью и он не знает, что ему делать. Я ему сказал: “Слушай, как ни крути, эта твоя ярость не настоящая”. Он приуныл».
В это же время Уорхол продолжал наносить частые визиты лицам, не внушавшим доверия, например Имель-де Маркос. Если он и смущался, так это только для того, чтобы достичь определенной цели. С помощью Руперта он нарисовал «Детали». «Я их ненавижу, – писал он. – Как детали “Венеры” Боттичелли. Но люди их обожают. Вопрос – за что?» Баския писал картины в черном цвете. «Супер», – отзывался Уорхол, жалуясь на то, что Баския безостановочно твердил: «Ты меня используешь, ты меня используешь».
У Жан-Мишеля Баския телефон звонил каждые пятнадцать минут. «Мне это напомнило “Фабрику”. Жан-Мишель отвечает фразами наподобие: “Послушай, старина, почему ты не позвонил до того, как это произошло?” Какой-то тип, которому он отдал свои рисунки, в один прекрасный день, когда ему понадобились деньги, чтобы решить проблему с жильем, продал их за целое состояние – за 5000 долларов. Жан-Мишелю стало ясно, что, наверное, стоит открыть свое дело и что такое положение вещей перестало его забавлять. И вот, вы задаете себе вопрос: “Что же такое искусство?” Это то, что действительно исторгает ваша душа, или это всего лишь какой-нибудь продукт? Это очень сложно».
Увидел ли Уорхол в Баския того парня, каким был сам когда-то? Возможно, что нет: характеры Жан-Мишеля и Энди, их манеры существования очень различались. Однако бросается в глаза обоюдное сходство – понимание с полуслова и непреодолимое влечение друг к другу, а еще нежность. Любовников? Отцовская? Материнская? Многоопытного художника к начинающему художнику?
Как объяснить такой крик души, выплеснутый на бумагу 14 октября 1985 года: «О, как вчера вечером я начал скучать по Жан-Мишелю! Я позвонил ему, но он либо старался сохранить дистанцию, либо уже принял наркотик. Я сказал, что мне его очень не хватает. Он теперь часто встречается с Дженнифер Гуд[684]. Я представил, что когда они расстанутся, он снова будет свободен». Или такая запись, спустя шесть недель: «Жан-Мишель не звонил мне целый месяц, я вообразил, что на нем надо уже ставить жирный крест. Он летал на Гавайи и в Японию, но теперь он в Лос-Анджелесе, так что мог бы и позвонить. Возможно, он находится в стесненных обстоятельствах, возможно, уже не швыряет деньги в окно, как прежде».