Staatsgallerie в Штутгарте. Хотя сам рисунок выполнен в несколько «артистичной» манере и в нем использованы четыре основных цвета: светло-зеленый, белый, черный и охра, зато сам объект расположен в точности так же, как «Банка супа Campbell’s», прямо в фас и слегка наклонена вперед, чтобы показать, что банка закрыта. Потрясающе.
Как мы уже говорили, в случае Энди Уорхола обычную биографическую правду (впрочем, гипотетически) замалчивают, изживают, украшают небылицами. Будет ли эта правда более интересной? Может, стоит перестать создавать более удачный вымысел, наполненный значением, тем более что сам Уорхол уже сделал это. Приведя в соответствие со своей работой, он предъявил всему миру результат необъятной лжи, сдобренной крупицами подлинных фактов!
Теперь изложим другую версию мифа. Она принадлежит Виктору Бокрису. В конце 1961 года, говорит он, Уорхол оказался там же, откуда начинал. Он только что выкарабкался из депрессивного состояния и боялся, что попадет опять во что-то похожее. Увидев в начале декабря великолепную экспозицию Класа Олденбурга The Store в Нижнем Ист-Сайде, представлявшую магазинные полки, на которых были расставлены вылепленные и крикливо раскрашенные фигурки наиболее популярных товаров: мороженое, печенье, нижнее белье, он впал в такое уныние из-за того, что не ему первому такая идея пришла в голову, что когда Тед Кери пригласил его поужинать, Уорхол сослался на плохое самочувствие и отказался выходить из дома.
Тем же вечером, позднее, Тед зашел его проведать вместе с дизайнером по интерьерам, у которой были какие-то трудности финансового характера в управлении своей галереей. Звали ее Мюриэл Латоу. Энди обычно любил общество таких жизнерадостных людей, как Мюриэл, но в тот вечер он не обратил на нее внимания, а Тед и Мюриэл заметили, что он боится. «Я просто в отчаянии, – сказал он, – я должен что-то сделать. Рисовать комиксы – слишком поздно. Я должен сделать что-то такое, что вызовет огромный шум, что будет совершенно отличаться от работ Лихтенштейна и Розенквиста, что будет очень персонифицированным. Я не знаю, что делать! Мюриэл, у тебя всегда блестящие идеи! Можешь подкинуть мне какую-нибудь одну?
– Могу, – ответила она. – Но только за деньги.
– Сколько? – спросил он.
– Пятьдесят долларов.
Уорхол без звука выписал чек на 50 долларов и сказал:
– ОК, говори свою блестящую идею.
– Что ты любишь больше всего в жизни? – спросила Мюриэл.
Но Уорхол ответил не “очень быстро”:
– Я не знаю, что я люблю больше всего.
– Деньги, – ответила она за него. – Ты должен нарисовать картину, на которой были бы изображены деньги.
– Точно! – воскликнул Уорхол. – В самом деле, отличная мысль!
Воспользовавшись повисшим молчанием, Мюриэл Латоу продолжила:
– Ты должен нарисовать что-то такое, что люди видят каждый день, что для них привычно и узнаваемо, как банка супа».
Вот тут впервые Энди улыбнулся, свидетельствует в конце своего повествования Бокрис, оказавшийся отличным рассказчиком.
На следующий же день Уорхол попросил свою мать купить в ближайшем магазине коробку с тридцатью двумя банками супа Campbell’s и приступил к работе над этой идеей, пробуя различные ракурсы и комбинации.
«Идеи ко мне всегда приходили после общения с другими людьми. Несколько раз я даже ничего не добавлял от себя», – признавался Уорхол в разговоре с Малангом, своим главным ассистентом, работавшим на «Фабрике». Потом с чисто дюшановской логикой он пояснил: «Не входя в подробности, я думал, что преобладание невозмутимой пассивности – неотъемлемая часть реакции на абстрактный экспрессионизм и на его принцип экспрессивной жестикуляции».
Выпрашивать идеи – Уорхол действительно не гнушался таким способом подбора сюжетов. Ему было не важно, к кому обратиться: к первому встречному, к случайному посетителю или к близкому другу. «Я слышал какое-нибудь слово или думал, что слышал, и тут же выходил на след, ведущий к собственной идее. Самое главное, чтобы люди вокруг продолжали разговаривать. Рано или поздно проскальзывало еще одно слово, которое подсказывало мне другую идею. Так, Генри подсказал мне идею создать серии о смерти и авариях. Однажды, это было летом, мы обедали в Serendipity, на 60-й улице, у нас на столе оказалась Daily News, в ней – заголовок большими буквами “129 человек умерли в самолете” (в авиакатастрофе). Он-то и натолкнул меня на мысль сделать серии работ о смерти: “Автомобильные аварии”, “Катастрофы”, “Электрические стулья”… Каждый раз, когда я вижу эту страницу, вздрагиваю от ее даты: 4 июня 1962 года. Через шесть лет, день в день, катастрофа случилась лично со мной»…
Также Уорхол рассказал, каким образом ему оказался полезен Айвен Карп. «Я расспрашивал его насчет идей, и однажды он мне говорит: “Знаешь, люди хотят видеть тебя, понимаешь, тебя. Твой внешний вид много значит. Он дает пищу фантазиям”. Поэтому я нарисовал свои первые автопортреты. В другой раз он сказал мне: “Почему бы тебе не нарисовать коров: этот сюжет так очаровательно пасторален и так часто использовался в истории искусства?” (Айвен говорил в точности так). Я не знал, что он имел в виду под словом ”пасторальный”, но когда он увидел мои бумажные обои для стен, на которых я нарисовал блестящей розовой краской огромные головы коров на сияющем желтом фоне, он просто остолбенел. Придя в себя, он воскликнул: “Они просто суперпасторальны! Они такие забавные! Они такие бесподобно сверкающие и такие вульгарные!” Ему очень понравились эти коровы, и для моей скоро открывающейся выставки мы поклеили стены галереи этими обоями».
Порой, и даже чаще, чем об этом говорят, Уорхол отклонял поступавшие ему предложения, например, от Раушенберга. Увидев «Двести десять бутылок кока-колы», он посоветовал Уорхолу оставить с правой стороны холста широкую чистую полосу, «чтобы показать, что автор хотел нарисовать именно 210 бутылок и ни одной больше». От этого совета Энди пришел в восторг, сердечно поблагодарил, посмеялся, но оставил все без изменения. Напротив, он так натянул холст на подрамник, что изображение бутылки немного «выползло» за площадь картины, создав впечатление бесконечности ряда бутылок с кока-колой.
Он не стал слушать Генри Гельдцалера, убеждавшего Уорхола не отказываться от рисования комиксов, когда он принял решение не работать больше в этом направлении. Вскоре после того, как Айвен Карп показал ему комиксы, нарисованные Лихтенштейном, Уор-хол в самом деле решил, что раз Лихтенштейн «старожил» в этом жанре, то ему не стоит идти этой дорогой. «Я нашел другое направление, где я смог быть первым: количество и повторение. Генри мне твердил: “О, твои комиксы совершенно потрясающие, они не лучше и не хуже, чем у Роя, людям понравятся ваши работы, они такие разные”. Однако позже Генри признал: “С точки зрения выработки и принятия стратегического решения, ты оказался прав. Территория уже была занята”».
«Потрясающими» ли были комиксы Уорхола? Нет. Давайте сравним хотя бы «Супермена» Энди и изображение, взятое за образец. Композиционное решение не претерпело никаких изменений, сам рисунок – также. Различия есть только в деталях: раздутая от мощного вдоха грудь героя слегка уплощена, текст в «пузыре» местами замазан белой краской и поэтому не везде хорошо читается. Автор бросил несколько штрихов голубым карандашом между «пузырем» и густыми клубами дыма от пожара, который задул Супермен. Элегантная, свежая идея комиксов Лихтенштейна не имеет ничего общего с робкими и тусклыми попытками Уорхола. Его использование бумажного поля более смелое и выразительное, чем «почти неуклюжие» попытки – по словам некоторых обозревателей – Энди в «До и После».
Первая настоящая выставка
Генри, как и Айвен Карп, приводил сам или посылал с предварительным уведомлением к Уорхолу своих друзей. Так, осенью 1961 года к Энди пришел некто Ирвинг Блум, родившийся в Нью-Йорке, владелец галереи Ferus Gallery в Лос-Анджелесе. Пользующийся в этом городе блестящей репутацией, но никому не известный в других городах, Ирвинг Блум регулярно наведывался в Нью-Йорк, чтобы своими глазами увидеть, что здесь происходит, и поискать молодых художников, с работами которых стоило бы познакомить жителей Западного побережья.
Здесь опять свидетельства очевидцев событий расходятся. Вальтер Хоппс[322] рассказывал, что первое посещение мастерской Уорхола в компании Ирвинга Блума состоялось благодаря Герберту, «молодому, проницательному арт-дилеру», который посоветовал связаться с Энди через владельца ресторана Serendipity.
Уорхол работал, по его воспоминаниям, у себя дома, на Лексингтон-авеню, в комнате, которая выглядела скорее, как помещение для кружка по интересам или частный клуб, чем мастерская художника. Они прошли через комнаты, загроможденные разными предметами, через длинный коридор, пока не оказались в просторном, обшитом панелями зале. «То было ошеломляющее зрелище, – говорил он. – Комната была абсолютно пустой, если не считать океана журналов и иллюстрированных обозрений, которые покрывали пол таким слоем, что в них тонули ноги (…). Фанатичное накопление самых разных журналов, но одной направленности: зрелища и развлечения. В комнате сесть было решительно не на что, разве только соорудить из этих изданий пирамиду и взгромоздиться на нее». Его поразила, помимо бледной, как у лунатика, кожи, странная особенность Уорхола говорить с пулеметной скоростью, едва кто-нибудь к нему приближался. Эта говорливость, очевидно, была одной из защитных реакций художника. К огромному удивлению Блума и Хоппса, Уорхол буквально засыпал их вопросами, причем ответов он и не ждал. Вопросы лились беспрерывно. Что делается в Лос-Анджелесе? Как у них там идут дела? Знакомы ли они с Раушенбергом? Знают ли Джаспера Джонса? Что они думают о них? А Голливуд? Какое направление в искусстве сейчас в моде? И так далее.
Хоппс и Блум, сбитые с толку, слушали и усмехались, отвечали через раз, пока, наконец, улучив момент, не спросили Уорхола, может ли он им что-нибудь показать из своих работ. Уорхол, как обычно, заставил себя поуговаривать, после чего принес комиксы «Дик Трейси» и «Супермен». Хоппс, рассказывая о том посещении, утверждал, что они «выдавили» из себя одобрение, но Уорхол сам говорил о гробовом молчании, которым были встречены его рисунки. Разумеется, они обменялись адресами и номерами телефонов, но Энди был встревожен и расстроен. В самом начале карьеры ему не везло с арт-дилерами.