[396]. Там их ждал колоссальный прием, организованный Деннисом Хоппером и около дюжины кинозвезд: Трой Донахью, Сэл Минео[397], Питер Фонда[398], Сюзанн Плешетт[399]. Какое счастье! Ну и что, если настоящие звезды (Джон Уэйн[400], Рок Хадсон[401], Элвис Пресли) не захотели утруждаться. Уорхол воспользовался этим автомобильным путешествием, чтобы заехать в Пасадену, где проходила крупнейшая выставка-ретроспектива, посвященная Марселю Дюшану, с которым он, благодаря этой счастливой случайности, встретился впервые.
Реакция Элеоноры Уорд была совершенно иной. «Катастрофы» вызвали у нее отвращение, и она попросту отказалась их выставлять. Изображения «Коробок Brillo», которые Уорхол предложил ей в 1964 году – тоже, но на этот раз она уступила. Это случилось 21 апреля, открылась одна из самых успешных экспозиций Уорхола: он преобразовал галерею в складское помещение, заполнив его штабелями коробок, хаотично загромоздив ими пространство. Сквозь них едва можно было протиснуться, и это создавало трудности уже при входе, поэтому перед галереей выстроилась очередь. Художественный успех также не подлежал сомнению. Роберт Индиана мне говорил, что для него и для всех нью-йоркских художников-авнгардистов «эта выставка была как нельзя более своевременной», но, поскольку Элеонора Уорд практически ничего не продала, энтузиазм Уорхола в отношении выставки сильно поутих. Она даже с раздражением призналась, что сожалеет, что не отказала выставлять «Коробки Brillo». Отношения между художником и арт-дилером постепенно становились все хуже и хуже.
Эти отказы, напряженность в отношениях, непонимание безусловно сыграли свою роль, когда Лео Кастелли в конце весны 1964 года предложил Уорхолу покинуть Stable Gallery и перейти, наконец, к нему, что Уорхол и сделал, бросив Элеонору Уорд, она еще долго призывала громы небесные на головы неблагодарных художников… и не только. Их противоборство дошло до того, что Элеонора затеяла против него судебное разбирательство по очень темному делу в отношении картины «Мона Лиза», которую Уорхол якобы обещал ей. Сам художник все отрицал.
Уорхол решил показать серию «Катастрофы» в Париже, у Илеаны Соннабенд. Его друзья, с кем он всегда советовался, прежде чем принять какое-либо решение, полагали, что французы плохо встретят «Банки с супом Campbell’s» или «Бутылки кока-колы», что, скорее всего, они осудят их снисходительность к обществу потребления. Уж лучше привезти «Катастрофы». Стараясь приспособиться к обстоятельствам, что случалось крайне редко, Уорхол назвал экспозицию «Смерть в Америке». Отличный ход! Но теперь возле Уорхола бродила смерть, и не только потому, что в 1964 году была предпринята первая попытка покушения на его жизнь. Невысокая женщина в черной кожаной куртке, по имени Дороти Подбер, которая была немного знакома с Билли Неймом[402], жившим в здании «Фабрики», на первом этаже, однажды пришла на «Фабрику» в сопровождении двух мужчин, также одетых в черные кожаные куртки, ведя на поводке датского дога, вынула из сумочки револьвер и выстрелила. Она никого не ранила, но пули пробили четыре, а по другой версии, пять сложенных стопкой шелкографий «Мэрилин». Уорхол, непонятно почему, сохранил эти испорченные картины, а позднее все они были проданы. Эти «Простреленные Мэрилин», ставшие притчей во языцех, были проданы на аукционе по рекордно высоким ценам.
Смерть бродила вокруг него, подбиралась все ближе. Она угрожающе рычала, насмешливо ухмылялась, была гибкой и изворотливой, чуть ли не соблазнительницей лисой.
Вот Фредди Херко[403], двадцать девять лет, «божественный бродяга», неуемный потребитель амфетаминов, которого поначалу Уорхол «обожал», но впоследствии отзывался довольно жестко. В книге «ПОПизм» тот описан как слабовольный человек, попавший в зависимость от наркотиков. Он мог часами сидеть с листком бумаги, компасом, небольшим набором красок и рисовать геометрические фигуры – по его мнению, гениальные, а на самом деле ничего не стоящие. Фредди часто приходил на «Фабрику» повидаться с Билли Неймом. Иногда он играл на фортепьяно в танцевальном зале. Он себя называл танцором, скорее – хореографом, и в этой области даже Уорхол признавал его талант. «Ги, – говорил он, – этот парень невероятный танцор, удивительно сложенный, нервный и по-настоящему одаренный». У Фредди не было постоянного жилья. Свои скудные заработки он тратил то на одно, то на другое, жил где придется, целиком благодаря заботам друзей или случайных знакомых.
Уорхол вспоминал, что как-то, в один нерадостный день, он, его друг и ассистент Герард Маланга и еще двое помощников зашли к тете Фредди. В ее квартире была комната с большими зеркалами, и Фредди принялся выделывать какие-то умопомрачительные антраша, как в танцевальной студии. Каждый раз, едва он останавливался перевести дух, «тетушка Харриет» буквально душила его в объятиях. Она его обожала.
«Когда мы уходили, – вспоминал Уорхол, – она дала Фредди немного денег, а также, и это была самая грустная часть всей истории, сунула каждому из нас по долларовой купюре: она хотела, чтобы друзья Фредди тоже получили, пусть небольшой, гостинец».
Уорхол трижды снимал Фредди в своих фильмах. В первый раз был танец на крыше. Во второй – для серии под названием «Тридцать самых красивых парней». В этом фрагменте Фредди, очень нервный по натуре, должен был неподвижно сидеть на стуле целых три минуты. В третий раз – в фильме под названием Roller-skate. Последний месяц своей жизни Фредди прожил у одной танцовщицы, все больше и больше поглощая амфетамины, почти не выходя из дому, разве что для участия, время от времени, в балетной постановке или ради выступления в Мемориальной церкви Джадсона. Входя в квартиру, где был предоставлен самому себе, он шел своей странной походкой в комнату в конце коридора, ведущего к избавлению…
В конце концов девушка-танцовщица попросила его съехать, и он перебрался в самое захолустье Ист-Сайда. Однажды он пригласил всех, кого знал, на некий перформанс. Тем гостям, которым были интересны его рассказы, он сообщил, что придет день, когда он спрыгнет с крыши этого дома, расположенного на самой окраине города. Ультра Вайолет даже утверждала, что в Village Voice появилось объявление, что Фредди собирается участвовать в так называемом показном самоубийстве.
Некоторое время спустя, 27 октября 1964 года, Джонни Додд, который тоже работал в Мемориальной церкви Джадсона, случайно столкнувшись с ним в Village, поразился, до какой степени Фредди был оборван и грязен, находясь при этом в состоянии крайней нервозной взвинченности. Он привел его к себе домой и заставил принять ванну.
Кто поставил на проигрыватель пластинку с «Коронационной мессой» Моцарта, Фредди – как утверждал впоследствии Уорхол, или Додд – как заявляли многие другие? Все произошло на глазах у всех или же Фредди выставил всех присутствующих за дверь под предлогом того, что он придумывает новый балет и для работы ему необходимо быть одному (как говорил об этом Уор-хол)? Как всегда, правда в словах Уорхола – это тема для обсуждения. Тем не менее он рассказывал, что Фредди был голым, он танцевал под музыку и довольно опасно приблизился к раскрытому окну. Когда хор запел Sanctus[404], танцовщик великолепным прыжком вылетел из него. Он рухнул с высоты пятого этажа.
«Он был самым великим танцором на свете, абсолютной звездой в мире танца на все времена. Он хотел летать. Он умер в полете», – скажет Ондин после его смерти, выразив основные чувства всех завсегдатаев «Фабрики».
На заупокойную службу в церковь Джадсона пришло много народа, еще столько же набилось в помещение «Фабрики», где показали все три фильма с участием Фредди.
В книге «ПОПизм» Уорхол целых две с половиной страницы посвятил описанию этого эпизода, сравнив это падение с полетом ангела, чем произвел сильное впечатление на артистическое сообщество. Буквально каждый хоть раз сталкивался в Village с этим человеком, одновременно отстраненным и «своим в доску».
С тем же маниакальным стремлением к точности, которое побудило его рассказать, как именно проявлялись пороки и слабости Фредди, Уорхол ввел в свой рассказ эмоцию именно там, где было уместно, поскольку она подчеркивала правду. Уорхол «обожал» Фредди. Так он говорил, и его искренность очевидна. Его чувство также. Ему всегда нравились люди подобного склада.
Однако Дэвид Бурдон констатировал, что несколько друзей Уорхола слышали от него слова сожаления о том, что у него в тот момент не было с собой камеры, чтобы снять эту сцену… Без сомнения, эти «слова» были еще одной позой, поскольку Уорхол посвятил Фредди одну из своих новых картин, написанных им для своей первой выставки у Кастелли, открывшейся 21 ноября. Это были белые цветы… словно оборотная сторона его живописной манеры, которая становилась все более мрачной…
Когда-то он рисовал электрические стулья. Теперь он принялся изображать сцены линчевания, самоубийства, обгоревшие автомобили, умерших в результате отравления консервированным тунцом, атомные бомбы, портреты Джеки Кеннеди в трауре после убийства ее мужа. Все чаще говорили о жуткой тоске, передающейся зрителю от лицезрения подобных картин, которые, многократно повторенные, пригвождали человека к месту, превращая его в ледяную глыбу.
Все больше говорили о нервной взвинченности, одержимости Уорхола смертью и даже о его «некрофилии». Дошло до того, что Кастелли задумался, остался ли Уорхол еще художником поп-арта, и очень быстро дает отрицательный ответ: «Уорхол рисовал в стиле поп до 1962 года, пока рисовал “Коробки