Энди Уорхол и Ингрид Суперстар
Энди Уорхол на фоне своих знаменитых коров
Энди Уорхол с группой The Velvet Underground
Пол Моррисси за работой
Энди Уорхол и Сальвадор Дали
Билли Нейм на «Фабрике» Уорхола
Энди Уорхол, Жан Баския и Франческо Клементе
Дональд Джадд
Энди Уорхол – икона стиля
Генри Гельдцалер
Лео Кастелли, Джон Стюарт и Энди Уорхол
Энди Уорхол и Эмиль де Антонио
Энди Уорхол и Ультра Вайолет
Джексон Поллок
Энди Уорхол и Мик Джаггер
Энди Уорхол и Джон Леннон
Глава шестая. «Фабрика», суперзвезды, Velvet & Co
«Ален Боске[419]: Какое место в совокупности всех направлений вашей деятельности занимает живопись? Сальвадор Дали: Она – всего лишь один из множества способов выражения моего всеобъемлющего гения, который существует, когда я пишу, когда я живу, когда я предъявляю миру, тем или иным способом, свою магию».
Вернемся к одному из самых безоглядных из всех увлечений Уорхола.
8 октября 1965 года Энди приехал в Филадельфию в сопровождении Герарда Маланги, поэта и его ассистента, и Эди Седжвик, богатой наследницы, бывшей в то время в большой моде, андрогинной молодой красавицы, сногсшибательно обаятельной, с потрясающей внешностью, которая задавала тон всему, и ей подражали все. Она охотно позировала для журналов, появлялась с Уорхолом на всех вечеринках, снималась в его необычных фильмах на «Фабрике» и у Чака Уэйна[420], весельчака из Гарварда, блондина с зелеными глазами. Он, не скупясь, давал Уорхолу советы в отношении «карьеры» и вел его дела «крайне скрупулезно». Первая ретроспектива художника состоялась в музее, в Институте современного искусства. То был как раз день открытия вернисажа.
Директор института, Семюэль Адамс Грин[421], подготовил все наилучшим образом. При содействии торгового дома Campbell’s он напечатал пригласительные билеты на оборотной стороне настоящих этикеток суповых банок, а на афишах воспроизвел репродукцию картины «Облигации сберегательного займа S и H». Этот же мотив он использовал для рисунка блузки, предназначенной для Лалли Ллойд, президента института, и для собственного галстука. «Все эти детали, по нашему мнению, должны были подбросить темы журналистам в том случае, если у них не получится рассуждать о работах», – сказал он.
Также Грин пустил в прокат в некоторых кинотеатрах города фильмы Уорхола и командировал в Нью-Йорк, к художнику, репортеров, заверив их, что они могут делать любые, самые скандальные фотографии. Энди, в свою очередь, попросил покрыть стены в музее серебристой фольгой, чтобы создать впечатление о «Фабрике», и предупредил о выступлении эпатажной рок-группы.
Весьма довольный такими приготовлениями к достойной встрече известного художника и его не менее известной музы, Уорхол, разумеется, ожидал самого живого интереса к своей выставке и ее посещения более разнородной публикой, чем обычно, но очень скоро эти предположения были развеяны, скорее даже сметены реальностью. К выставке хлынул не поток зрителей, на нее обрушился торнадо. В выставочном павильоне, при условии его нормальной работы, могло поместиться одновременно максимум семьсот человек, но туда уже набилось около двух, а может, и трех тысяч посетителей. Люди все прибывали, и возникла ужасная давка. Сэм Грин в спешке, ужасаясь происходящему, снял со стен несколько картин. Телевизионных операторов попросту затолкали, и они были вынуждены ретироваться со своей аппаратурой подобру-поздорову. Прибывающие гости повалили осветительные прожекторы, и они, падая, цепляли картины. Это было какое-то безумие! Ситуация вышла из-под контроля. Напуганный и отчаявшийся, Сэм Грин распорядился снять со стен все картины. Это была уже не толпа, а разгулявшаяся стихия.
Как раз в этот момент подъехал лимузин с Уорхолом и Эди. Он был одет в кашемировый черный свитер с высоким воротником, в черные джинсы, черную кожаную куртку и солнечные лыжные очки с желтыми стеклами. На ней было длинное платье из розового джерси от Руди Гернрайх[422] с огромными, завернутыми кверху, манжетами. Каким-то чудом им удалось протиснуться сквозь толпу, чтобы попытаться начать церемонию открытия этой странной выставки без единой картины.
В любом случае, это был фурор! В прямом и переносном смыслах. Каждый из этого бушующего людского моря хотел заполучить автограф или хоть словечко на магнитофон, любой сувенир, пусть даже клочок одежды. К ним тянулись жадные руки! Вот уже не выдержали напора окна. Двое каких-то студентов вывалились наружу, и их увезли в больницу. Машины скорой помощи сновали туда-сюда, время от времени включая свои пронзительные сирены, а толпа продолжала прибывать!
Внутри, сдавленные со всех сторон, с оттоптанными ногами, лишенные возможности пошевелиться, находились Гельдцалер, Маланга, Карп, Бурдон и еще несколько друзей Уорхола. Призванная на помощь служба охраны, совершенно растерявшаяся, проталкивала, тянула, несла Уорхола и Эди к двери, расположенной в самом конце зала. Толпа не отступала от них ни на миллиметр. Среди криков ужаса раздавались пронзительные вопли и восторженные возгласы: «Эди! Энди! Эди! Энди!» Уор-хол был мертвенно-бледным. Эди в полубезумном состоянии, не отдавая себе отчета, повышала накал страстей в публике до градуса истерии.
Охрана, решившись в конце концов на крайние меры, резиновыми дубинками проложила им путь до двери запасного выхода, и Сэм Грин вытолкал их на металлическую пожарную лестницу. «Топор! Все равно что! Вышибите пол, но дайте нам выбраться отсюда!» – страшным голосом орал Сэм Грин.
В полу прорубили дыру. Эди, Энди и Сэм пролезли сквозь нее. Далее их путь к спасению лежал через крыши домов. Перепрыгивая с одной на другую, они миновали таким образом опасный участок, кубарем скатились по внешней пожарной лестнице и прыгнули в полицейскую машину, которая уже давно ждала их и тут же рванула с места.
Уорхол шепнул Эди: «Это был главный выход твоей жизни» – и чуть позже добавил: «Мы были не на выставке, мы сами были выставкой».
Конечно, все эти студенты и восторженные тинейджеры явились сюда посмотреть на них, на «Эди и Энди». Они были «парой года в стиле “поп”». Это был образ. Образ молодости. Секси. Он был привлекателен. Новый взгляд. Новое понимание. Новый стиль жизни.
Уорхол никогда до этого не видел ничего подобного в артистической среде. Только Элвис и «Битлз» вызывали в публике такие же «зашкаливающие» эмоции! Теперь, он был уверен в этом на сто процентов, они – звезды. Он – звезда!
Звезда… Разумеется, все относительно, и если Уорхол в глубине души упивался этой известностью, о которой он так долго мечтал, то впасть в эйфорию и позволить себя одурачить мешают разум, получивший прививку гротеском, возможно, еще в Центральной Европе, да и пришедшее постепенно и оставшееся с ним на всю жизнь умение сохранять дистанцию при любых обстоятельствах и его шаловливый юмор.
Вспоминая этот случай, он писал в книге «ПОПизм»: «Спустя неделю я получил настоящий урок из области шоу-бизнеса и стиля “поп”. Как только вы начинаете считать себя знаменитостью, как тут же появляется кто-то, кто очень ясно дает вам понять, что вы всего лишь любитель-дилетант. В моем случае это был визит Папы Павла VI в Нью-Йорк». Далее Уорхол любопытно описал очень медийное, прекрасно распланированное шоу не только за всю историю появления на публике высоких религиозных персон, но, возможно, и за всю историю шоу-бизнеса. Вот она, настоящая известность, вот он, настоящий успех. «Впервые в этой стране!», «Только на один день!» – такие заголовки пресса с энтузиазмом размещала на первых страницах своих изданий. Даже не было необходимости упоминать имя Папы или называть его нейтральным «он», рассказывать о его действиях.
Окруженный эскортом священников, помощников, секретарей, советников, журналистов, фотографов, Папа прибыл ранним утром и уехал вечером.
Тем временем он, по всей видимости, побывал в Гарлеме, встретился с президентом Линдоном Джонсоном. Разговор с ним длился немного менее часа, он обсудил мировые проблемы, произнес речь на ассамблее Объединенных Наций (мир, разоружение, «нет» контролю рождаемости), отслужил мессу на Янки-Стэдиум перед девяноста тысячами католиков и уже перед самым отъездом ответил на вопросы репортера из Tutti buoni, что ему больше всего понравилось в Нью-Йорке. «Вот в этом и заключается философия поп-арта», – делает вывод насмешливый и восхищенный Уорхол…
Все это кажется тем более забавным, что насквозь католическая «Фабрика» имела собственного «папу» в лице некоего персонажа по имени Ондин, извергавшего неиссякаемые потоки слов, имевшего привычку раздавать «буллы» всем проходящим мимо, способного часами беседовать о римском праве, особенно с Полом Моррисси, режиссером фильма Flesh, который воспитывался в иезуитском колледже. По выражению Уорхола, он, по отношению к «настоящему папе», мог бы носить звание «поп-папы».
Уорхол был переполнен мечтами и фантазиями. Слава тоже была мечтой. Вкупе с Голливудом, маячившим на линии прицельного огня самой желанной целью. Так же, как вихрь светских презентаций, вечеринок, праздников и званых вечеров. Вкупе со страхом оказаться никем, который исчезал, как по волшебству, когда рядом оказывался Кое-кто…
Уорхол познакомился с Джуди Гарленд, одной из «богинь» его молодости. Он ценил ее за «нереальную реальность», ту самую Джуди Гарленд, на закате своей славы и самой жизни, почти разрушившую себя алкоголем и наркотиками. Она предпочитала часами ожидать шикарного лимузина, вместо того чтобы взять такси и доехать до дома, находившегося в восьми кварталах от «Фабрики». Джуди была вне себя от ярости, когда «доброжелатели» пересказали ей слова Теннесси Уильямса, полагавшего, что она уже не способна играть на театральной сцене.