Уорхол не ограничился одним только Киссинджером, он становится частым гостем у Кеннеди. В отеле St. Regis Роберт, бывший министр, сенатор и брат президента США, хотел даже обменяться с Уорхолом галстуками и, что еще более удивительно, брюками тоже. Он встретился с Кароль Буке, «красавицей и французской актрисой»; с Джоном Траволтой, «настоящим милашкой, чувствительным на вид, крупным фигурой и довольно болтливым, но жутко красивым»; с Паломой Пикассо[659], которая появлялась «со своим мужем и своим любовником, или с его любовником, или с их общим любовником. Не знаю точно, какие роли у этих двух».
Он обожал разузнавать и распространять мелкие (и крупные) неблаговидные подробности и о тех, и о других. С большим интересом он разглядывал шикарных содержанок, суетился вокруг некоторых гетеросексуалов, собиравшихся в Studio 54 или в других модных местах, и с видом знатока наблюдал за всем: «Мало шансов, что Филипп Ниархос женится на Барбаре. Ей бы стоило подразнить его хоть немного и пожить с ним, вытянув максимум возможного, прежде чем он ее бросит».
Трумен Капоте, которым Уорхол когда-то восхищался и мечтал познакомиться, теперь входит в самый близкий его круг, но восхищение им заметно убавилось: его несовершенства стали бросаться Уорхолу в глаза. Например, в феврале 1979 года Трумен Капоте решил немного «переделать» нос, и Уорхол, навестивший его после операции, со своим обычным сарказмом рассказывал об этом событии в «Дневнике»: «Создавалось впечатление, что Трумен побывал в руках доктора Франкенштейна: шрамы вверху, внизу, по всему лицу. Ему недоставало только винтика, скреплявшего лоскутки кожи. Потом мы вызвали такси, чтобы доехать до клиники доктора Орентрайха (4 доллара), вошли через служебную дверь. Это было все равно что прогуливаться с Гарбо. Трумен переоделся до неузнаваемости: косынка на голове, смешная шапочка в мелких складочках, пуховый платок, рот замотан шарфом, солнечные очки, кожаная куртка, а поверх – широченный плащ. Никто не смог бы его опознать».
Жесткие слова? Да, но он и себя не щадил: «Мы все согласились с тем, что Аведон был ужасен, – небрежно заявлял он. – Ричард сказал, что он сразу теряет всякий интерес к человеку, как только выжмет из него все, что хотел. Когда я высказал свое мнение об этом, все как один завопили, что и я поступаю точно так же».
«Я загоняю в самый дальний угол все, что у меня есть хорошего, и выставляю напоказ все, что есть отвратительного», – признавался он. Сгущал ли он краски, говоря об этом? Он нарочно преувеличивал или нес откровенную чушь? Он шутил? Без сомнения, но сквозь эти утрированные черты можно угадать настоящий портрет Уорхола, который проступает из его размышлений и воспоминаний, которыми он делился с Пэт Хэкетт наутро после каждой вечеринки.
Он говорил: «Видимо, я очень неприятный гость, слишком странный для телевидения, потому что всегда происходит одно и то же: они не знают, что со мною делать». «Все, что бы я ни делал, выглядит странно. У меня странная манера ходить, у меня странный вид. Если бы я смог стать комедийным актером, то, наверное, в фильмах выглядел бы как марионетка». Или следующее: «Пришел Рене Рикар[660]. Он заявил, что моя работа – чисто “декоративная”. Меня это разозлило. В итоге я в самом деле смутился, потому что все увидели мое настоящее я. Я весь покраснел от гнева и велел ему убираться вон. (…) Было похоже на наши прежние стычки с Ондином. Все вокруг опешили, увидев меня в гневе, не сумевшего совладать с собой».
Он даже признавался в совершенных кражах. Как ни странно, их было много: «Я украл несколько столовых приборов, и мне стало стыдно потому, что они упали и все увидели это. Эти приборы были фирмы Statler, 1940 года выпуска». «В Страну Басков мы вернулись с тарелками, которые я там украл еще раньше». «Виктор спросил меня, не я ли взял у него книгу о святом Себастьяне. Пришлось сознаться. Но как человек, одуревший от наркотиков до такой степени, как он смог вспомнить, что я стащил у него книгу?»…
Все или почти все вечера в конце 1970-х годов Уорхол проводил в Studio 54, очень модном в то время ночном клубе, популярности которого он немало способствовал. Там его и всю компанию всегда принимали с распростертыми объятиями, бесплатно, включая напитки.
Studio 54 было своего рода зоной свободной торговли, местом одновременно шикарным и гнусным, где «пересекались», постоянно «крутились», сходились и расставались полуночники и проходимцы, юные создания с полудетскими мордашками и немолодые уставшие господа, звезды и новые надежды шоу-бизнеса, известные топ-модели и только начинавшие артисты, старавшиеся быть на виду, подвыпившие политики, – все, кто был в погоне за новыми удовольствиями, встречами и знакомствами, приключениями или – за удачей, кто ждал, вдруг выпадет джекпот.
Симпатичные официанты, так восхитительно мало одетые, сновали между посетителями, обслуживая и одновременно заигрывая с ними. Дэвид Лашапель в девятнадцатилетнем возрасте начинал там официантом, и Уорхол напечатал в Interview его первые фотографии. Предлагались все существующие виды удовольствий, даже самые запрещенные. В первую очередь – самые запрещенные. Для этого надо было спуститься в подвальный этаж по лестнице, рядом с бойлерной. Для забав менее пикантных, но последствия которых могли оказаться довольно тяжелыми, поднимались на чердак. Здесь так называемые подарки – наркотики (особенно знаменитый quaalude, так часто упоминаемый Уорхолом) продавались совершенно свободно. В любом случае, их обращение никем не контролировалось.
Studio 54 было также местом, где показывали себя, изо всех сил старались привлечь внимание фотографов, кинорепортеров. Пространство, где создавались новости.
Сам Уорхол очень кратко охарактеризовал все, что там происходило, «диктатурой замочной скважины, паркетной демократией».
«Стив Рубелл[661] был от меня без ума», – говорил он. Это правда. Было от чего: Уорхол притягивал, увлекал за собой как раз ту публику, которую хотел видеть Рубелл в своем клубе. Это была приманка. Уорхол – почти рекламный слоган, очень дорогой, но эффективный.
Взамен Стив Рубелл оказывал ему множество мелких знаков внимания. Он постоянно снабжал его водкой, которую Уорхол прятал, а потом потчевал ею других: «Она не стоила мне там ничего», – признавался он. Стив приглашал его в маленький кабинет, когда мимо проходил Майкл Джексон «со своим высоким пронзительным голосом». Он подарил Энди на день рождения подарок – ведро, полное долларовых купюр.
Уорхол, который во всех своих книгах и прочих интервью изо всех сил открещивался от причастности к наркотикам (единственное, что он признавал, – это употребление валиума), вдруг заявлял: «Теперь очень сложно достать кокаин. Его больше не продают».
Постоянно и везде, едва речь заходила о наркотиках, на него нападала скромность. Как мы должны относиться к этой записи, сделанной 8 апреля 1978 года: «Поехали в Studio 54, но когда наконец появились там, было уже очень поздно, я об этом даже не подумал. Джейн и Стив Грэм сказали, что умирают от желания наглотаться quaalude, и я взял немного у Стива, но потом испугался – больше никогда этого делать не буду. Это плохо для моего имиджа. Кстати, Боб сказал, что видел, как я якобы нанес немного кокаина себе на десны, пока мы были в комнате Мика, но это неправда. То есть мой палец действительно побывал у меня во рту, но… В конце концов, я ушел не раньше 4 часов. Когда входил в дом, мои собаки проснулись и подняли лай, поэтому Джед узнал, в котором часу я заявился домой». Впрочем, он однажды признавался в том, что принял дозу наркотиков, но то было случайностью: «В Studio 54 была вечеринка по поводу Хеллоуина. Стив не останавливаясь наливал мне выпить, потом кто-то сел рядом и сунул прямо в рот таблетку quaalude. Я хотел ее выплюнуть, но она прилипла к небу. Чтобы избавиться от нее, я хлебнул водки и проглотил злосчастную пилюлю. Не буду рассказывать, каким был результат. Бриллиантовое колье сдавило мне шею: ненавижу драгоценности. Как женщины могут их носить. Это в самом деле очень неудобно!»
Описана сцена повседневной жизни, какую вело окружение Энди Уорхола в Нью-Йорке в конце 1970-х годов, в то время, когда он начал работу над замечательной серией «Инверсии».
Другая сцена той же повседневной жизни: во время одного полицейского осмотра Studio 54, более тщательного, чем предыдущие, стражи порядка арестовали всю бухгалтерскую документацию. Вскоре владельцев клуба вызвали в полицию, где они подверглись допросу сначала в мягкой, затем в жесткой форме.
30 октября 1979 года Стив Рубелл сообщил Уорхолу, что он только что разговаривал с чиновником из правительства и тот сообщил, что они готовы прекратить преследование за употребление и распространение наркотиков, если он признает себя виновным в неуплате налогов. 17 января 1980 года все сейфы Стива Рубелла были опечатаны. 18 января он был приговорен к тюремному заключению сроком на три с половиной года. Клуб Studio 54 закрылся, потом был продан. «То был конец эпохи», – лаконично прокомментировал событие Уорхол.
Фред Хьюз практически не появлялся. «Без блестящего окружения сильных мира сего он скучает», – пояснил Уорхол.
К Уорхолу все обращались только «Энди», его звали по имени, как Мэрилин или Элвиса. Он всегда на вершине славы, тем не менее все еще тщеславился мелкими пустяками, взбивавшими вокруг него пену преклонения, делая его заметным, подтверждая его известность. Например, он отправился с Бриджит Полк в салон красоты на 3-й авеню: «Прохожие, – говорил он, – заглядывали в окна и вдруг видели меня. Они не могли поверить своим глазам». Или еще, когда он остановился у Schrafft, на углу 58-й улицы и Мэдисон, Энди, испытывая явное удовольствие, заметил: «Все официанты шушукались: “Это правда он?”, “Это он”, “Нет, это не он”. Тогда, уходя, я громко сказал: “Это я”. Они пришли в восторг». Как-то раз его попросили расписаться на тельце новорожденного малыша в надежде, что автограф Уорхола на правой ягодице ребенка магическом образом превратит его в произведение искусства…