[676]. «В наше время, даже если вы жулик и прохвост, вы все равно останетесь звездой, – писал Уорхол. – Вы можете писать книги, мелькать на телеэкране, давать интервью. Вы – знаменитость, и никто вас не подумает презирать за то, что вы жулик и прохвост. Наоборот, вас помещают на небосвод, а все потому, что люди, прежде всего, мечтают о звездах».
Уорхол отлично разобрался в системе, он ее описывал, изобличал. Не из обычного тщеславия он так настойчиво, нахально и цепко воплощал свою мечту – проснуться знаменитым. В глубине души он знал, что для той жизни, которую он хочет иметь, ему надо стать звездой, тогда любой его поступок будет оправдан и даже вызовет желание подражать. Он хотел утвердиться в обществе как свежее, модное веяние: его гомосексуальность и фантазии, его молчаливость и отстраненность, способность организовать работу своей мастерской, его страхи и мании, да просто сам образ жизни.
Когда в поле его зрения попал молодой Баския, в начале 1980-х годов, Энди сразу же разглядел будущую звезду в этом чернокожем рисовальщике граффити, который в то время еще подписывался SAMO и торговал футболками прямо на улицах Гринвич-Виллидж. Уорхол дал 10 долларов и пожелал ему удачи в продаже футболок.
4 октября Баския, словно по волшебству, обрел пристанище в старом промышленном здании на Кристи-стрит, благодаря хлопотам Бруно Бишофбергера[677], который обеспечил ему беззаботную жизнь. Слишком беззаботную, утверждал Уорхол. Он издалека наблюдал за ухищрениями Бишофбергера, приглашенного вместе с Баския в мастерскую Джулиана Шнабеля на 20-ю улицу: «Когда мы подъехали, на улице возле дома уже стояли три лимузина. Бруно знал, как быстро избаловать художников. Джулиан живет в том же доме, что Левайн, я ревную, четыре года назад Джулиан купил ему столько красивых вещей. Он недавно женился, я был представлен красивой женщине. Он занимается чем-то вроде bad painting. Он – карьерист. Собралась целая группа парней, которые занимаются этим bad painting. Я подозреваю, что все они находятся под влиянием Нила Дженни[678]. Появился Бруно и сказал: “Я покупаю все”, и мальчики тут же привыкли к деньгам».
С Китом Харингом, который умел его развлечь и в котором он заметил живой талант, увидел гениального рисовальщика и безошибочно определил человека, умевшего достичь успеха, они иногда совершали «вояжи» по гей-барам. В какой-то вечер они зашли в Rounds, «заведение для педиков, на углу 53-й и 2-й». Жан-Мишель Баския отказался составить им компанию. По его словам, когда-то у него не было денег, он «обслуживал» клиентов в таких барах за 10 долларов, а теперь не хотел об этом вспоминать.
Уорхол не слишком жаловал Шнабеля: «Он стопроцентный карьерист и “вечный двигатель”» – первая его характеристика. «Он не тряпка, это точно» – вторая… «Это Джим Дайн конца 1980-х годов. Он подражает работе других, и у него очень много амбиций», – уточнял Уорхол немного позднее. Этот отзыв ни в коем случае нельзя расценить как похвалу.
А вот Баския – совсем другое дело! Для него Баския – это жизнерадостный ребенок. «Я заметил, что у любого человека, достигшего какой-то вершины, обязательно появляются в глазах искорки. Они так и блестят», – писал Уорхол. Баския не нужно было покорять вершин, он уже излучал сияние.
«Это обжигающее знамя молодость навеки признала своим» – эта эпитафия Андре Бретона[679] на смерть Анто-нена Арто как нельзя лучше подходит к Баския. Баския – это напряжение, это пламя, ликование и гнев, элегантность, смешанная с примитивизмом, резаные раны, ритуальные насечки на коже, растушевывание, рисование линиями-прочерками наотмашь, надписи-граффити, полыхание, порывистость и грациозная пластичность.
Баския живет улицей, сжигает себя наркотиками, но не стоит обманываться на его счет: он отлично знает, чего хочет, и понимает, что делает. Недаром в семнадцать лет, встретив случайно в кафе Гельдцалера, он продал ему переделанные им самим почтовые открытки. Гельдцалер заинтересовавшись, спросил, какие темы он выбирает для рисования. «Монархия, героизм и улица», – заносчиво ответил парень.
Уорхол хотел его, и он его получил. Энди обворожил его, как очаровывал всех художников своего поколения, будь то художники-граффитисты, как Кит Харинг, Жан-Мишель Баския, и неоэкспрессионисты, как Франческо Клементе, Сандро Киа[680], Джулиан Шнабель. Все они были без ума от его загадочных речей, рекламного чутья, манеры говорить о деньгах напрямик. Для них Уорхол был живой легендой, идолом.
В свою очередь Уорхол по-своему был очарован этой нетерпеливой, «шустрой» молодежью, но к Баския его отношение было совершенно другим: «Он один из тех ребят, от которых я теряю рассудок», – говорил он.
Только не надо заблуждаться: их отношения не будут связаны с сексом. Если один из них делал бы попытки придать им такой характер, то им был бы скорее Баския, который оставался бисексуалом, он был способен на все, лишь бы привлечь внимание Уорхола.
По словам Дэвида Бурдона, Баския, в первую очередь, собирался настроить в свою пользу Пейдж Пауэлл, молодую энергичную женщину, которая отвечала за рекламу и продажу в Interview. Хотя не в ее принципах было общаться с наркоманами, перед обаянием молодого художника она устоять не смогла, и он почти сразу переехал к ней жить. Как-то вечером, вернувшись домой, она увидела, что весь пол в квартире устлан книгами, журналами и газетами со статьями об Уорхоле: «Он читал мне вслух все эти заметки и задавал бесконечные вопросы, – вспоминала Пейдж Пауэлл. – Он делал небольшие зарисовки-портреты Энди. Позже я поняла, что была только нитью, связывавшей его с Энди, кем-то вроде посредника».
Именно так. В 1983 году Уорхол взял его в короткую поездку по Европе. Молодой художник попал в сказку, перед ним открывались все двери. «Он завоевывал престиж, – говорила Пейдж Пауэлл Дэвиду Бурдону. – Он страстно желал слиться с этим обществом. Проникнуть в него стало его наваждением».
Сам Уорхол, как всегда, испытывал «коктейль» чувств из возникшей приязни и делового чутья. Он дал Баския возможность жить в его доме, на улице Грейт Джонс. Плата: 4000 долларов в месяц. Это много, слишком много, но Уорхол не шел ни на какие уступки, не предлагал никакой помощи и даже, напротив, звонил ему по телефону, если тот запаздывал с платежом. Баския в то время зарабатывал очень много и полагал, что ему будут по силам такие расходы, но к условленному сроку ему никак не удавалось собрать нужную сумму. Мало того, он тратил деньги бездумно и беспорядочно, ему требовались 4000 долларов каждый месяц на кокаин, не считая героина…
5 сентября 1983 года Уорхол написал в «Дневнике»: «Звонил Жан-Мишель. Ему захотелось пофилософствовать. Он пришел, и мы поговорили. Я сказал ему, что это не тот случай, когда надо беспокоиться, но сам я испугался, потому что если он занимает нашу квартиру на Грейт Джонс и сам на мели, то не сможет вовремя заплатить за нее».
Уорхол и Баския – это немножко «черный Бог и белый Дьявол». Филипп Пиге в каталоге к выставке работ Баския в Марселе 1992 года осмелился провести параллель: Гоген – Ван Гог. Почему бы нет, но в ком он видел Баския, в Ван Гоге или в Гогене?
Рисование в четыре руки
Уорхола ошеломлял талант Баския, его головокружительный успех, но до крайности раздражала и отталкивала пристрастность к наркотикам. Его ужасало то, как Баския сжигает свою жизнь: «Жан-Мишель пришел в мастерскую, чтобы рисовать, – рассказывал он. – Но заснул прямо на полу. Вид у него был, как у оборванного бродяги. Я его разбудил. Он нарисовал два настоящих шедевра». В другой день: «Явился Жан-Мишель в сильном возбуждении под действием наркотиков. Он принес какую-то таблетку, которую непременно хотел мне показать. Он рассказал, что хотел купить пачку сигарет, что набросал какой-то рисунок и продал его за 75 долларов. Спустя неделю позвонили из его галереи и сообщили, что этот рисунок у них и что они выкупили его за 1000 долларов. Жан-Мишель решил, что это забавно. Это действительно так. Он поднялся этажом выше, чтобы спросить соседей по дому, купит ли кто-нибудь что-то из его рисунков, хотя бы за 2 доллара, потому что картины его сейчас продаются по 15 000 долларов. Ему любопытно было узнать, согласится ли кто-нибудь приобрести его работу за пару долларов». Все это одновременно притягивало и отталкивало Уорхола. Иногда он бросал такую фразу – «Он отвратительно пахнет», но Уорхол никогда не мог устоять перед грацией молодого художника, когда тот спит.
Тем не менее иногда он держал своего «любимца» на расстоянии. Абсолютно хладнокровно Уорхол рассказывал (запись от 14 декабря 1983 года), как он жестко выбранил Джея за то, что он дал Баския номер его личного телефона: «Он сказал: “Ой, а я и не знал, что ты не хотел бы…” Я ему крикнул: “У тебя есть голова на плечах?” Он же прекрасно знает, что я не приглашал Жан-Мишеля к себе домой – он ведь наркоман, а значит, ему нельзя доверять».
Как раз перед тем, как приняться за знаменитые (и переоцененные) картины, созданные ими совместно, он пересказывал следующий разговор, произошедший 11 января 1984 года: «Жан-Мишель позвонил с Гавайских островов. Он сказал, что там не такие уж задворки цивилизации, потому что первый же человек, с которым он познакомился, спросил: “Вы случайно не Жан-Мишель Баския, нью-йоркский художник-граффити?” Потом сказал, что в разговоре с какими-то местными хиппи упомянул мое имя. Они сказали: “О, вы имеете в виду этого обдолбанного наркотиками полуживого-полутрупа?”». Разъяренный и оскорбленный, Уорхол восклицает: «Это они про него должны были так говорить…»
Когда в сентябре 1985 года они сделали совместную выставку своих работ в галерее Шафрази, пресса весьма сурово оценила их опыт рисования в четыре руки. Один из репортеров даже назвал Баския «фетишем художественного мира». Для большинства журналистов Баския «приклеился» к Уорхолу, подражал ему, использовал его, стремясь поглубже проникнуть в круг его знакомых.