Она считала, что любой жаждет манипулировать ею в политических целях или чтобы отобрать у нее газету. Она привыкла думать, что в этом мире все и каждый хотят использовать ее в своих интересах. И все, что вам оставалось сделать, — это сыграть на ее страхах. Вы могли заставить ее чувствовать себя неуверенно и обвести вокруг пальца. Причем, даже зная ваши намерения, она ничего не могла бы поделать». «Она постоянно сомневалась в себе, — говорил член правления Post Арджей Миллер. — Она могла влюбиться в человека и сразу же его разлюбить. Ее было легко запугать. Она восхищалась некоторыми бизнесменами и была настолько ослеплена ими, что советовалась с ними по любым вопросам.
Она думала, что мужчины знают о бизнесе все, а женщины не соображают в нем ничего. И это была настоящая и глубоко спрятанная в ее душе проблема. Эти мысли вдалбливали ей сначала мать, а потом муж»12. Грэхем стала искать всевозможную информацию о Баффете. Она его практически не помнила после короткой встречи двухлетней давности13. Она купила экземпляр книги Supermoney и внимательно изучила главу, посвященную ему, задаваясь вопросом, что же готовит ей человек из Небраски. Недоброжелатели Баффета подсунули ей статью в журнале Forbes от 1 сентября о том, каким образом Баффет планировал купить акции компании San Jose Water Works, что бросало тень на безупречную репутацию человека-загадки, изображенного в Supermoney.
Эта статья в Forbes описывала Баффета совсем не таким тоном, как другая, опубликованная двумя годами ранее. Речь в ней шла об одном акционере компании San Jose Water Works, который хотел избавиться от своих акций и, следуя совету одного из директоров компании, отправился к Баффету. Статья намекала на то, что Баффет, по всей видимости, знал, что город планирует выкупить водопроводную компанию по более высокой цене, чем он платил за акции. Причем этот вывод делался лишь на основании того факта, что директор отослал к нему продавца. У него были связи, значит, он что-то знал, не так ли? Статья заканчивалась словами: «...Американская фондовая биржа и отделение Комиссии по ценным бумагам и биржам в Сан-Франциско наводят справки и пытаются выяснить реальное положение дел»14. Но в том, что директор отправил продавца акций их потенциальному покупателю, не было ничего противозаконного275. Более того, Баффет так и не купил предлагавшиеся ему акции. Однако любой, кто собирал о нем сведения, натыкался на эту статью, которая была самым значительным недавним публичным упоминанием его имени после Supermoney15. Баффету казалось, что журналисты просто решили потренироваться и поточить о него свои когти. Если бы эта статья вылилась в целую обличительную серию, его недавно заработанная репутация могла бы в одночасье рухнуть, несмотря на то что сама история была высосана из пальца. Баффет был не из тех людей, которые будут кричать и бесноваться. Он предпочитал сесть, подумать и составить план действий. Поэтому даже в ярости он понимал, что в открытой конфронтации с журналом и безымянным журналистом не было смысла. Он хотел полностью оправдаться, поэтому обратился напрямую к издателю журнала Малкольму Форбсу, написав ему тщательно выверенное письмо, в котором рассуждал о трудностях журналистики, хвалил журнал за «хороший средний уровень» в сфере журналистских расследований за все прошедшие годы (называя статью о San Jose Water Works неудачным исключением) и упоминал Пулитцеровскую премию, которую выиграла Sun16. В этот же день он написал более строгое письмо без какой-либо лести редактору, в котором указывал на факты, доказывающие его невиновность.
Конечно, Forbes опубликовал опровержение. Но Баффет знал, что опровержения никто не читает; а если и читают, то они не дают того эффекта, как первоначальная история. Поэтому он послал одного из своих доверенных лиц — Билла Руана — на встречу с редакторами, попросив представить его, Баффета, как человека, способного написать статью об инвестировании17. Затея — по крайней мере первая попытка — провалилась.
Теперь у Баффета была новая причина заниматься этим делом: предвзятость и необъективность журналистов при освещении фактов возмущали его чувство справедливости и подогревали интерес к журналистике. То, что репортер может перевирать факты или опускать их в своих сообщениях, не неся за это никакой ответственности, выводило Баффета из себя. Он знал, что даже самые респектабельные издания зачастую защищают сомнительное поведение своих репортеров, делая упор на мораль и независимость прессы. Эта точка зрения, как он узнал позже, была описана в Washington Post как «защитная стойка»18. В результате Баффет начал финансировать Национальный совет по новостям, некоммерческую организацию, которая рассматривала жалобы на злоупотребление служебным положением журналистами и репортерами. Члены Совета считали, что СМИ контролируются несколькими монополиями; отсутствие конкуренции означало, что право на свободу печати, которую гарантировала первая поправка к Конституции, дало издателям «власть без какой-либо ответственности». Совет предложил выплатить возмещение жертвам, которых «оклеветали, неверно процитировали, дискредитировали, необоснованно высмеяли, или тем, чьи вполне разумные взгляды были проигнорированы в сообщениях». К сожалению, те самые монополии и издатели, которые контролировали СМИ, были совсем не заинтересованы в публикации правил Совета, которые выставляли бы напоказ необъективность, небрежность и некомпетентность их репортеров. В конечном счете Совет по новостям прекратил свое существование из-за того, что результаты его работы постоянно отвергались свободной и независимой прессой, которая, как предполагалось, должна была публиковать их19. Идея с Советом была достойной, но обогнала время, как и многие другие проекты, на которые Баффет обращал свой взор. Однако к 1973 году, по словам Сьюзи Баффет, муж стал расходовать свою энергию на самые разнообразные кампании. В то время как многие люди со временем меняют свои интересы, застенчивый, неуверенный человек, за которого она вышла замуж, постоянно переходил от одной навязчивой идеи к другой. Помимо разоблачений махинаций в мире журналистики и сохранившегося с детства хобби собирать номерные знаки автомобилей, в жизни его интересовали три вещи. Первая — неустанное «коллекционирование» и расширение империи денег, людей и власти. Вторая — проповедование, распространение идеализма в умах других. А третья — желание прищучить «плохих парней».
Идеальный бизнес позволил бы ему делать все сразу: проповедовать, играть в полицейского и сидеть за кассовым аппаратом. И этим идеальным бизнесом было издательское дело. Именно поэтому ему было недостаточно одной Sun, он хотел большего.
Однако все их с Мангером попытки купить основные городские газеты с треском провалились. Но теперь появилась Кэтрин Грэхем, не уверенная в своем собственном бизнесе, легко подпадающая под влияние людей, которые ее окружали, в вечном поиске спасательного круга. И все же, несмотря на ее неуверенность и уязвимость, тот факт, что она была у руля Washington Post, позволил ей стать одной из самых влиятельных женщин в Западном полушарии. А Баффета всегда тянуло к влиятельным людям.
Грэхем боялась его. Она поинтересовалась у Джорджа Гиллеспи, был ли Баффет замечен в каких-либо махинациях. Она не могла позволить себе сделать ошибку. В течение нескольких лет правительство Никсона вело решительную войну с целью дискредитации Post. Комитет Сената по уотергейтскому делу проводил слушания. Вудворд и Бернштейн раскопали «черный список» Никсона. Ряд недавно обнаруженных
записей бросал тень на президента, отказывавшегося предоставить информацию, которой от него требовали и которая могла пролить свет на то, что же произошло на самом деле, и тех, кто был в этом замешан. Грэхем каждый день работала над уотергейтской историей. В некотором смысле она поставила на карту всю судьбу Post.
Очень большим авторитетом для нее был искренне верующий, чрезвычайно респектабельный Гиллеспи. Он работал на семью Грэхем с тех пор, как в возрасте двадцати восьми лет, будучи штатным адвокатом в Cravath, Swaine & Moore, составил завещание Юджина Мейера, засвидетельствовав подпись умирающего старика. «Он собирается забрать у меня Washington Post», — запаниковала Грэхем, имея в виду Баффета. «Кей, он не сможет ее забрать, — сказал Гиллеспи. — Успокойся. Это невозможно. Неважно, сколько акций класса Б он купит. У него все равно не будет прав. Все, что он сможет сделать, — это стать членом правления, и то при условии, что у него будет нужный процент акций». Гиллеспи позвонил директору San Jose Water Works и убедился в том, что у Баффета не было никакой инсайдерской информации. Он сильно рисковал, противореча Андре Мейеру, с учетом положения и связей последнего. Он посоветовал Грэхем лично поговорить с Баффетом20. Дрожа от страха, Грэхем продиктовала письмо Баффету, в котором предложила встретиться где-нибудь в Калифорнии, куда она поедет по делам в конце лета. Он сразу же согласился. Приехав в офис, предоставленный Los Angeles Times, информационным партнером Post на Западном побережье, Кей выглядела точно так же, как и два года назад: безупречное, сшитое на заказ платье спортивного покроя, залакированная прическа в стиле паж, скромная улыбка. По ее словам, когда она увидела Баффета, то «очень удивилась его внешнему виду».
«Самым большим благословением и самым большим проклятием в жизни моей матери, — говорил ее сын Дон, — были очень высокие стандарты во всем, что касалось вкуса. Она вращалась среди чрезвычайно напыщенных людей. Она считала, что одеваться, есть, жить можно только так, и никак иначе, а общаться — только с определенным кругом. Уоррен нарушил все ее стандарты, но ему до этого не было никакого дела»21. В костюме, будто надетом с чужого плеча, с ежиком на голове, «он не был похож ни на кого с Уолл-стрит и совершенно отличался от того образа бизнесмена, к которому я привыкла», писала Грэхем позже. «Он скорее производил впечатление не очень образованного провинциала со Среднего Запада, обладающего при этом необычной комбинацией качеств, которая привлекала меня всю жизнь, — ум и юмор. Он понравился мне с самого начала»