23. Он думал, что «этой суммы будет вполне достаточно для того, чтобы они могли заниматься чем захотят, но недостаточно для того, чтобы не заниматься вообще ничем»24. Эта фраза превратилась для него в настоящую мантру, которую он повторял из года в год. «Уоррен, это неправильно, — сказал ему как-то Ларри Тиш, один из его бывших партнеров. — Если дети не испортились до 12 лет, то уже не испортятся»25. Кей Грэхем со слезами на глазах спрашивала: «Уоррен, неужели ты не любишь своих детей?»
По наводке Кэрол Лумис журнал Fortune опубликовал редакторскую статью под названием «Стоит ли оставлять все детям?». Многие говорили, что семья должна стоять на первом месте.
Но Баффет отвечал на это: «Мои дети должны самостоятельно занять свое место в мире, и они знают, что я поддержу их в любых начинаниях». Но «лишь потому, что они вышли из правильной материнской утробы», организация для них специального фонда (который он считал своего рода «пожизненным пособием») могла бы «нанести вред» и казалась ему «актом антисоциального поведения»26. Это был типичный пример баффетовского рационализма. Когда-то, когда его дети были еще малышами, он написал одному другу, что хотел бы посмотреть, «что за фрукты выросли на моем дереве», а уж потом принимать решение о том, давать ли им деньги27.
Несмотря на это, Баффет принял решение, свидетельствовавшее о возникновении не свойственной ему прежде гибкости. В 1981 году он организовал достаточно инновационную программу, в которую Berkshire Hathaway инвестировала по два доллара в расчете на акцию, — акционеры могли передавать сумму в любой благотворительный фонд по своему усмотрению. Berkshire не платила дивиденды, но эта программа позволяла акционерам определять, каким образом компания могла тратить свои благотворительные средства, а не отдавать деньги на откуп руководству, которое могло бы извлекать из благотворительной деятельности репутационные и прочие преимущества лично для себя. Поначалу в рамках программы распределялось не так много денег, однако самым важным в ее деятельности было то, что Баффет наконец-то решил разжать свой кулак. Акционерам эта идея пришлась по вкусу. Степень их участия в программе постоянно колебалась около стопроцентной отметки.
Для Баффета, любившего собирать информацию, эта программа неожиданно превратилась в настоящую золотую жилу. Она дала ему возможность определить круг филантропических интересов каждого акционера, что было бы невозможно сделать никаким иным способом. Сбор информации сам по себе не преследовал никакой цели — точно так же, как сбор отпечатков пальцев монашек, которым Баффет занимался в детстве. Однако Баффет всегда обладал огромным любопытством и хотел побольше узнать о своих акционерах как личностях. Он воспринимал их как членов своей семьи в широком смысле.
В возрасте 53 лет Баффет, который уже дважды «уходил в отставку», начал все больше размышлять о вопросах филантропии и наследства, которые мог бы оставить. Он испытывал явное расстройство из-за того, что когда-то ему придется выйти на пенсию. Он шутил о том, что будет работать и после смерти, и постоянно приводил в пример выдающихся менеджеров старшего поколения, таких как Джин Эбегг и Бен Рознер. Но теперь они оба ушли на пенсию, а Лу Винценти страдал от болезни Альцгеймера. Возможно, поэтому ни у кого не вызвал удивления очередной проект Уоррена, который он затеял с женщиной 89 лет, пережившей почти всех людей, которая, как казалось, была способна пережить всех, с кем ему доводилось встречаться.
Глава 44. Роза
Омаха • 1983 год
Роза Блюмкин (в девичестве Горелик) приехала в Омаху из деревни Щедрин в окрестностях Минска. Она родилась в 1893 году. Вместе с семью братьями она была вынуждена с детства спать на соломе на голом полу в небольшом двухкомнатном домике. Ее отец-раввин не имел денег даже на то, чтобы купить детям матрасы.
«Я мечтала уехать в Америку всю свою жизнь, начиная с шести лет, — вспоминала она. — У нас часто происходили еврейские погромы. Погромщики разрезали животы беременным женщинам и вытаскивали оттуда неродившихся детей. Они разрывали на части мужчин, а затем устраивали пляски на рыночной площади. Когда я впервые узнала об этом, мне было шесть лет. И я поклялась себе, что, когда вырасту, обязательно уеду в Америку»1.
В тринадцать лет Роза прошла босиком больше 25 километров до ближайшей железнодорожной станции — она не хотела стоптать кожаную подошву своих новеньких туфель. В кармане у нее было несколько мелких монет. Чтобы сэкономить, она проехала под лавкой около 400 километров до ближайшего крупного города — Гомеля. Там она обошла двадцать шесть лавок, пока владелец одной из них, торговавшей галантереей, не заинтересовался ее предложением. «Я не нищенка, — сказала девочка ростом меньше полутора метров. — У меня есть немного денег. Позвольте мне переночевать в вашем доме, и я смогу доказать вам свою пользу». На следующее утро она пошла в лавку и стала ждать первого покупателя. «Я доставала рулоны материала и раскатывала его до тех пор, пока покупатели не говорили “хватит”. В двенадцать часов владелец спросил меня, хотела бы я и дальше работать на него»2.
К шестнадцати годам она уже возглавила магазин и управляла работой шести солидных, женатых мужчин. «Не беспокойся насчет мужчин, мама, — писала она матери. — Они все меня боятся!»3 Еще через четыре года она вышла замуж за Исидора Блюмкина, гомельского продавца обуви4. В том же году разразилась Первая мировая война, в России начались беспорядки, и Роза решилась. В семье были деньги всего на один билет до Америки, поэтому она отправила туда мужа, а затем начала копить деньги на билет себе. Еще через два года, в декабре 1916 года, был убит Распутин. Боясь возможного хаоса больше, чем жестокости царского режима, Роза уже через две недели на транссибирском экспрессе начала свое путешествие в Америку.
Она ехала в поезде семь дней, пока не столкнулась с пограничными стражами в городе Забайкальске, на самой границе с Китаем. Пограничнику она сказала, что едет в Китай закупать кожу для армейских нужд, и пообещала подарить по возвращении бутылку сливового вина. Он был то ли слишком наивен, то ли ленив, но в итоге пропустил ее через границу. Она пересела на другой поезд, на котором проехала через Харбин и всю Маньчжурию в сторону Тяньцзиня. Ей хватило денег, чтобы купить в Тяньцзине билет до Японии. Проехав через Хиросиму и Кобе, она наконец прибыла в Иокогаму, где после двух недель ожидания ей подвернулся «Ава Мару», грузовой корабль, который вез арахис в Соединенные Штаты. «Ава-Мару» плыла в Сиэтл шесть недель. «Я никогда не видела так много арахиса в одном месте, — говорила она впоследствии. — И еще мне казалось, что я никогда не доплыву до Америки»5. Единственной ее едой на борту были ржаные сухари, но большую часть путешествия она проболела морской болезнью и была слишком слаба, чтобы есть6.
Прибыв еле живой после трехмесячного путешествия в Сиэтл как раз к еврейскому празднику Пурим, Роза сразу же попала в объятия представителей Общества помощи еврейским иммигрантам (HIAS). Ее накормили кошерным обедом и предоставили комнату в гостинице. «Прибыв в эту страну, — сказала она, — я поняла, что теперь я самый счастливый человек на свете»7. Представитель HIAS повесил Розе на шею жетон с ее именем и названием «Форт-Додж, Айова» — там поселился ее муж, работавший мелким разносчиком. Организация отправила ее на поезде через весь Миннеаполис до Форт-Доджа, где ее встретили представители Красного Креста. Соединившись со своим мужем Исидором, Роза вскоре забеременела и родила дочь Франсис. Она не знала по-английски ни слова.
Даже два года спустя она говорила по-английски с большим трудом. Ощущая свою изоляцию, Блюмкины решили переехать в другое место, где Роза могла бы спокойно общаться на русском и идиш. Они направились в Омаху, город с 32 000 иммигрантов, которые наводнили железную дорогу и склады8.
Исидор открыл ломбард. «Никто никогда не слышал о том, чтобы ломбард обанкротился», — сказал он9. Роза сидела дома и растила четверых детей — Франсис, Льюиса, Синтию и Сильвию. Отправив в Россию 50 долларов, она смогла забрать в Америку десятерых своих родственников. В отличие от мужа она все еще скверно говорила по-английски. «Я была слишком тупой, — вспоминала она. — Английские слова нельзя было вбить в меня даже молотком. Меня учили собственные дети. Пойдя в детский сад, Франсис сказала мне: “Я буду показывать тебе, что такое apple, tablecloth или knife”»10. Тем временем дела шли не особенно хорошо, и семья чуть не обанкротилась во времена Великой депрессии. Роза решила взять бразды правления в свои руки. «Я знаю, что нужно делать, — нужно добавить к ломбарду магазинчик и продавать товары по ценам чуть ниже цен больших магазинов, — сказала она мужу. — Мы покупаем товар за три доллара и перепродаем его за три доллара тридцать центов. Это десять процентов прибыли!» Когда старомодные костюмы перестали продаваться, Роза дала рекламу во всех периодических изданиях Омахи. В рекламном объявлении говорилось, что она может всего за пять долларов одеть любого мужчину с ног до головы — белье, костюм, галстук, ботинки и соломенная шляпа. После этого заведение заработало 800 долларов всего за один день — больше чем за целый год работы11. Постепенно в нем появились ювелирные украшения, подержанные меховые изделия и мебель. Затем Роза привела в бешенство все универсальные магазины в округе, начав продавать новые меховые изделия по сниженным ценам на условиях консигнации12. У нее была своя философия: «Пусть лучше меня ненавидят, чем жалеют».
Вскоре клиенты начали просить ее продавать больше мебели. Поначалу она сопровождала их к оптовикам и покупала требуемую мебель от их имени, прибавляя к цене оптовика 10% за услугу. Она заметила, что мебельный бизнес выгоден, так как связан со «счастьем людей», поэтому в 1937 году одолжила 500 долларов у брата и открыла магазин (получивший название Blumkins) в подвале около ломбарда. Однако мебельные оптовики не хотели иметь ее в числе своих клиентов, потому что их собственные дилеры жаловались на то, что она постоянно переигрывает их по цене. Поэтому Роза направилась в Чикаго, нашла одного симпатичного человека и заказала у него товаров на 2000 долларов на условиях 30-дневного кредита. Наступило время платежа, а она не успела продать все запасы. Тогда она продала с большой скидкой мебель из своего собственного дома, чтобы рассчитаться с кредитором. «Когда дети вернулись домой, то плакали так, будто кто-то умер, — вспоминала она. — Кто забрал у нас кровати и холодильник? Кто оставил наш дом совершенно пустым?» Я сказала им, что мои кредиторы были ко мне столь добры, что я не могла нарушить данного им обещания»