На следующее утро Макинтош и Сноу приступили к работе. Примерно к полудню Макинтош направился на встречу с Дериком Моханом, вице-президентом по вопросам инвестиционного банковского обслуживания. Мохан только что вернулся из Азии, где занимался регулированием различных операционных вопросов. В изложенных фактах Мохан заметил явные признаки надвигавшейся катастрофы. Найдя Сноу, он надавил на него и потребовал, чтобы тот сообщил ему всю правду.
У Сноу и без того не было намерения скрывать что-либо от Мохана. Он начал говорить, и постепенно перед Моханом возникла совершенно иная картина произошедшего. Оказалось, что в апреле, после того как Мозер сделал свое первое признание о действиях на февральском аукционе, Мэриуэзер настоял на том, чтобы Мозера не увольняли, несмотря на то что Файерстайн был убежден в том, что действия Мозера можно было считать преступлением. Сноу был посвящен в детали при условии сохранения конфиденциальности. Прошел месяц, а Мозер все еще возглавлял отдел по работе с правительственными бумагами. Файерстайн просил Гутфрейнда выступить с заявлением, и Гутфрейнд уверял его, что обязательно это сделает. Однако в итоге никто из них так и не уведомил правительство. Тем временем Мэриуэзеру было поручено наблюдать за Мозером, который, как предполагалось, отказался от прежних привычек.
Затем Мозеру было поручено выставить заявки на сумму свыше 100 процентов выпуска на аукционе по двухлетним облигациям, проходившем в конце мая. И хотя частично исполнение заявки должно было финансироваться компанией в интересах ее клиентов, Джон Макфарлейн, казначей Salomon, забеспокоился. Он посчитал эту ситуацию явно опасным сигналом и созвал встречу с участием Сноу и Мэриуэзера. Сноу направился к своему боссу Файерстайну, который согласился с тем, что эта заявка была возмутительной. Они решили не выделять Мозеру средства на ее исполнение26.
Однако Мозер смог раздобыть деньги и направить заявку409. Он перехитрил своих надсмотрщиков, выставил подозрительную заявку и инициировал невероятный скандал. В итоге Salomon получила контроль над 78 процентами выпуска казначейских облигаций и вместе с небольшой группой клиентов могла контролировать рынок двухлетних облигаций. Цены рванули вверх27. Потери других компаний от этой операции по «сжатию» превысили 100 миллионов долларов, а несколько мелких фирм пострадали настолько сильно, что были вынуждены подать заявление о банкротстве28.
Внутри Salomon это «сжатие» вызвало значительное беспокойство. Конкуренты изображали компанию в прессе как пирата с Уолл-стрит. Члены правления, в том числе и Баффет, выплеснули на очередном заседании свой гнев относительно того, что Salomon загнала в угол рынок двухлетних облигаций. Файерстайн поручил Сноу провести внутреннее расследование июньского «сжатия». Оказалось, что Мозер незадолго до размещения заявки обедал с представителями двух хедж-фондов, и именно эти клиенты разместили заявки, вовлеченные в «сжатие». Можно было предположить, что факт такого совместного обеда свидетельствовал о сговоре с целью манипуляции рынком. Однако при отсутствии четких доказательств Мозер смог найти какое-то иное объяснение29. Гутфрейнд решил встретиться со своими кураторами из Казначейства и ФРС с тем, чтобы согласовать позиции в отношении «сжатия». Когда он пришел к Глауберу в середине июня, тот сидел на диване и дымил сигарой. Гутфрейнд повинился перед Глаубером за последствия «сжатия» и предложил свое сотрудничество в расследовании этого дела, однако всячески защищал Мозера от обвинений в сознательных злоупотреблениях на майском аукционе. Кроме того, он не упомянул о других известных ему вещах, например о фальшивых заявках Мозера на предыдущем аукционе. Однако в ответ на «сжатие» и другие предшествовавшие проблемы с Мозером SEC и антитрестовское подразделение Министерства юстиции втайне от Salomon начали расследовать деятельность компании.
Примерно через неделю после встречи с Глаубером Гутфрейнд, Страусс и Мэриуэ-зер принялись обсуждать, стоит ли компании докладывать казначейству о проблемах на февральском аукционе. Поскольку скандалы вокруг «сжатия» не утихали, они решили хранить молчание. Через несколько дней SEC отправила в Salomon письмо с запросом информации относительно майского аукциона. Это было первым признаком того, что проблема с двухлетними аукционами будет не затихать, а, наоборот, набирать обороты. Любой получивший такое письмо обеспокоился бы внезапным интересом SEC к деятельности подразделения, торговавшего правительственными облигациями.
Еще через два дня Гутфрейнд заехал в Омаху, чтобы повидаться с Баффетом на пути в Лас-Вегас, где собирался изучить некоторые объекты, финансировавшиеся Salomon. Сноу, не знавший об этой поездке, опустил ее в своем рассказе Мохану о случившемся. Позже Баффет поделился деталями этой встречи.
«Я заехал за ним в аэропорт. Джон провел в офисе примерно полтора часа. Он провел час в телефонных разговорах с разными людьми, а потом мы с ним беседовали в течение получаса. Казалось, что он все время ходит вокруг да около. В итоге мы не смогли обсудить ни одной серьезной темы. Ему стоило больших трудов добраться до Омахи, но он так ничего мне и не сказал».
Озадаченный целью этого визита, Баффет пригласил Гутфрейнда на скромный обед, а затем отвез его в недавно приобретенный им ювелирный магазин Borsheim’s, находившийся неподалеку от Furniture Mart. Руководивший магазином Айк Фридман, племянник Миссис Би, был уникальным человеком, сделанным из того же теста, что его тетушка.
Фридман отвел Гутфрейнда в центр Borsheim’s, где выставлялись по-настоящему дорогие вещи. Гутфрейнд выбрал для своей жены Сьюзан украшение за 60 000 долларов. Позднее он вспоминал, что для Баффета был крайне важным этот факт покупки30. Затем он заметил дорогие часы, выставленные на стратегически правильном месте, сразу же за центральной витриной, и направился к ним, чтобы рассмотреть их в деталях. Сам Фридман предпочитал продавать не часы, а дорогие ювелирные изделия. «О, часы... — сказал он Гутфрейнду. — Они постоянно то теряются, то ломаются. Так зачем выкладывать за часы кучу денег?» Он посмотрел на богато выглядевшие часы на запястье Гутфрейнда и спросил того, сколько он за них заплатил. Гутфрейнд ответил.
«Тысячу девятьсот девяносто пять долларов31, — медленно повторил Фридман. — Что ж... тебя облапошили, Джон».
Нужно было видеть выражение лица Джона в этот момент.
Гутфрейнд со своими слишком дорогими часами вернулся в Нью-Йорк в конце июня, чтобы подарить своей жене коробку из Borsheims темно-красного цвета, обитую изнутри шелковой подкладкой.
Через несколько дней, в начале июля, антитрестовское подразделение Министерства юстиции формально уведомило Salomon о том, что занимается расследованием «сжатия» в ходе майского аукциона двухлетних ценных бумаг, о котором компания писала в SEC. Гутфрейнд, по словам Сноу, посерьезнел и нанял компанию Марти Липтона Wachtell, Lipton, внешнего консультанта Salomon, для проведения собственного расследования от имени Salomon относительно обстоятельств майского «сжатия»410. Внутри Salomon царили совершенно противоположные настроения в отношении «сжатия». Кто-то говорил, что рынок казначейских бумаг был изначально спроектирован так, что допускал возможность подобных действий. Работа дилера заключалась в том, чтобы работать со своими клиентами над распределением значительных пакетов облигаций. Небольшие «сжатия» происходили на этом рынке постоянно. В данном случае проблема оказалась чуть шире обычного. Ну и что? Казначейство просто пыталось навесить на Salomon всех собак. Многие годы безумного высокомерия, изображенного в книге «Покер лжецов», вкупе с постепенной эрозией власти превратили Salomon в боксерскую грушу32.
Однако другие были в ярости из-за того, что Мозер опять обманул Казначейство. Их поражало, как он мог осмелиться на такую масштабную махинацию, зная, что его отношения с Бэшемом уже далеки от приятельских. Появились и другие вопросы. Почему Мозер — и без того находясь на испытательном сроке за «возможно преступное» поведение — начал так явно дразнить Казначейство, что его действия заставили всю финансовую прессу писать об этом, что гарантированно привлекало к нему еще большее внимание?33
Сноу, отчитывавшийся перед Файерстайном за все трейдинговые операции, отвечал за внутреннее расследование по майскому «сжатию». Часть июня он находился вне офиса вследствие операции на колене. Ни он сам, ни Файерстайн не участвовали во встрече с Глаубером и не знали о принятом решении отложить предание гласности действий Мозера34. Вернувшись в офис в июле, Сноу быстро понял, что уже выпал из цикла. Люди начали проводить все больше времени на собраниях. Мысли об этой ситуации постоянно преследовали его. Как-то ночью ему приснился сон. На следующее утро он зашел в офис Файерстайна и поделился с ним рассказом о ночном «приключении», в котором они позвонили Уоррену Баффету и рассказали ему о фальшивой заявке, потому что были крайне напуганы бездействием со стороны Гутфрейнда и Страусса.
Файерстайн начал прятать глаза от Сноу. «Нет, нет, — сказал он. — До этого дело не дойдет». Файерстайн все еще пытался повлиять на Гутфрейнда. Рассказ о случившемся Баффету привел бы к разрыву имевшихся связей35. Сноу, поведав о своем сне, совершенно не пытался таким образом обойти своего босса и не думал сам звонить Баффету, однако ему казалось, что Файерстайн мог бы прислушаться к его совету36.
Через несколько дней после начала своей работы представители Wachtell, Lipton сформировали предварительный отчет о майском «сжатии». Только теперь им сообщили, что высшее руководство уже в апреле знало о том, что Мозер разместил на февральском аукционе неавторизованную заявку.
С учетом этих данных поведение руководства Salomon выглядело значительно хуже. Узнав о фальшивой февральской заявке Мозера (размещение которой, по словам Файерстайна, было «преступлением по своей природе»), руководители тем не менее позволили Мэриуэзеру поручиться за Мозера и приняли на веру слова самого Мозера о том, что он никогда прежде не занимался подобными вещами. Действия Мозера не были расследованы надлежащим образом, а сам он не понес никакого наказания. Они оставили его на своем месте, что и позволило случиться майскому «сжатию». В итоге Salomon попала в гораздо более серьезную западню. Теперь, если бы они рассказали правительству о том, что знали о прежних прегрешениях Мозера, но предпочли умолчать о них, в глазах правительственных чиновников вся компания выглядела бы бандой мошенников. Хуже всего было то, что Гутфрейнд встречался с Бобом Глаубером в середине июня и обсуждал проблему майского «сжатия», но при этом ничего не сказал о предшествовавших событиях. Теперь же, как Сноу рассказывал Мохану, когда информация начала всплывать на поверхность, все вовлеченные в это дело люди стали наперебой говорить о том, что задержка с информированием была вызвана тем, что ошибка Мозера была незначительной, не принесла вреда ни одному клиенту и ничего не стоила правительству