«Мне приходилось раздавать священникам и монашкам полдюжины бесплатных газет, и это меня дико раздражало. Мне казалось, что служители культа не должны интересоваться светскими вопросами. Однако это было частью договоренности. Я обходил в палату за палатой, кабинет за кабинетом.
Женщины, только что родившие детей, приветствовали меня и говорили: “Здравствуй, Уоррен! Я дам тебе что-то куда более ценное, чем чаевые. Я расскажу тебе, когда родился мой ребенок и сколько он весит. Он родился в полдевятого утра и весит шесть фунтов и одиннадцать унций”». Время и вес ребенка были важны для ставок в policy racket, азартной игре с числами, в то время очень популярной в Вашингтоне4.
Уоррен лишь скрежетал зубами, получая вместо заслуженных чаевых бесполезную информацию. Он играл на скачках, но никогда не играл в policy racket. Шансы на выигрыш здесь были ужасно низкими. «Играя в policy racket, можно было получить шестьсот к одному, а человек, выступавший в роли твоего посредника, получал десять процентов от этой суммы. То есть ты получал пятьсот сорок к одному в игре, шансы на выигрыш в которой составляли один к тысяче, а основные ставки составляли либо один цент, либо десять. Если ты ставил цент, то мог выиграть чистыми 5,4 доллара. В этой игре участвовал весь город. Некоторые из подписчиков, которым я раздавал газеты, часто спрашивали меня, принимаю ли я ставки в policy racket. Я никогда этого не делал. Если бы я занялся посредничеством в policy racket, мой отец никогда не одобрил бы этого».
Уоррен уже научился делать ставки так, что мог бы спокойно играть в Лас-Вегасе, однако он никогда не решился бы поставить на успех очередной инициативы своего отца. Говард Баффет проголосовал вместе с 330 другими конгрессменами за законопроект Тафта-Хартли, вследствие чего тот превратился в полновесный закон. Один из наиболее противоречивых, когда-либо принимавшихся в США, закон Тафта-Хартли 1947 года жестко ограничил права профсоюзов. Теперь они не могли проводить забастовки в знак солидарности, а президенты США в определенных случаях 85 получали право объявлять чрезвычайное положение и вынуждать забастовщиков вернуться к работе. Закон Тафта-Хартли получил неофициальное название «закона о рабском труде»85. Профсоюзы играли большую роль в жизни Омахи. Однако Говард никогда не голосовал с оглядкой на жителей города — он всегда руководствовался своими принципами.
Поэтому когда Баффеты летом вернулись домой в Омаху и Уоррен вместе с отцом пошел на матч местной бейсбольной команды, он заметил, насколько непопулярным был теперь Говард среди своих избирателей из рабочей среды. «В перерыве матча зрителям были представлены официальные лица, присутствовавшие на стадионе. Когда встал отец, по всему стадиону пронеслась волна неодобрения. А он просто стоял и не говорил ни слова. Он вполне мог справляться с такими вещами. Однако вы даже не представляете, какой эффект это оказало на меня, его сына».
Детство осталось позади. Родись он на несколько лет раньше, его бы призвали на войну.
Однако вместо военной службы ему предстояло осенью пойти в колледж. Баффеты всегда принимали как должное то, что Уоррен должен поступить в Уортонскую школу бизнеса при Университете Пенсильвании4. Уортон был самым серьезным колледжем в стране, а Пенн8687 — воплощением идеи Бенджамина Франклина, автора таких афоризмов, как «кто любит занимать, тому несдобровать», «время — деньги» и «сэкономил — значит заработал». Теоретически Пенн и Уоррен, энергии которого хватило бы на двоих, вкалывавший как грузчик, в то время как другие дети играли, идеально подходили друг другу.
Однако Уоррену идея с колледжем была не совсем по душе. «В чем смысл всего этого? — спрашивал он себя. — Я знал, чем хотел заниматься. Я зарабатывал достаточно денег на жизнь. Колледж только притормозил бы меня». Однако он никогда не стал бы возражать своему отцу в столь важном вопросе, поэтому согласился с мнением родителей.
Хорошо представляя уровень незрелости своего сына, Баффеты нашли для него соседа по комнате из семьи своих друзей из Омахи. Чак Питерсон, старше Уоррена на пять лет, не так давно вернулся с войны, на которой провел полтора года. Он был миловидным молодым человеком из небольшого города, который любил выпить и каждый вечер назначал свидание новой девушке. Питерсоны наивно предполагали, что Уоррен сможет «успокоить» Чака, а Баффеты надеялись, что старший товарищ поможет Уоррену адаптироваться в колледже.
Осенью 1947 года вся семья уселась в машину и повезла Уоррена в Филадельфию. Там они помогли ему (и его пальто с воротником из енота) разместиться в небольшой комнате общежития с общей ванной. Чак к тому времени уже поселился в общежитии, но в это самое время ушел на свидание с какой-то девушкой.
Баффеты уехали домой, собираясь через некоторое время вернуться в Вашингтон, а их сын остался в кампусе, переполненном людьми, подобными Чаку. Целая армия ветеранов Второй мировой войны маршировала по лужайкам College Green и наводняла парк Quad — два центра университетской жизни. Их отношение к жизни вкупе с разницей в возрасте заставляло Уоррена чувствовать себя одиноким — столь сильного разрыва со своими соучениками он не ощущал с тех пор, как семья переехала в Вашингтон.
В деловом, организованном и социально активном кампусе его мешковатые футболки и поношенные теннисные туфли сильно выделялись — Уоррен был мало похож на целеустремленных мужчин, одетых в спортивные куртки и начищенные до блеска оксфордские туфли. Вся жизнь в университете вращалась вокруг футбола. Начиная с осени все основные события привязывались к датам футбольных матчей, после которых обычно проводились вечеринки студенческих сообществ. Уоррен любил спорт, но связанное с ним общение было ему не по силам. Он привык проводить время дома, лелея свои идеи, считая деньги, разбирая свои коллекции и слушая музыку в уединении. А в университете его одиночество постоянно нарушалось полутора тысячами флиртующих, обнимающихся, танцующих, пьющих пиво и активно болеющих за футбольные команды новоиспеченных студентов 1951 года5. Он чувствовал себя бабочкой, попавшей в пчелиный улей.
У Чака была привычка к военной аккуратности и постоянной чистке и полировке обуви. Когда он впервые встретился со своим новым соседом, ужасный вид вещей Уоррена его буквально шокировал. Из-за того что Лейла чрезмерно заботилась о Говарде и делала всю работу по дому, Уоррен так и не научился даже элементарным навыкам ухода за собой.
В первый же вечер после встречи Чак с друзьями, как обычно, засиделся в баре до поздней ночи. Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что ванная комната находится в полном беспорядке, а его новый сосед уже ушел на утренние занятия. Встретившись с Уорреном вечером того же дня, он сказал: «Убери-ка за собой, слышишь?» — «О'кей, Чейзо», — ответил Уоррен. «Я зашел в ванную утром и увидел, что твоя бритва лежит в раковине, — продолжал Чак. — Ты оставил мыло в ванне, полотенца были разбросаны по полу, а в комнате было скользко, как на катке. Я люблю, когда в моей ванной чисто». Уоррен дал понять, что со всем согласен.
На следующее утро, когда Чак проснулся и пошел в ванную, ему пришлось для начала перешагивать через полотенца, разбросанные по полу, а затем наблюдать, как в раковине вперемешку с волосами плавает новенькая электробритва, не отключенная от розетки. «Уоррен, послушай меня хорошенько, — сказал Чак тем же вечером. — Отключай эту чертову штуку. Рано или поздно кого-то стукнет током. Я не собираюсь вылавливать ее из раковины каждое утро. Ты просто сводишь меня с ума своим разгильдяйством». — «О'кей, о'кей, хорошо, Чейзо», — ответил Уоррен.
На следующей день картина повторилась — бритва вновь лежала в раковине. Чак понял, что его слова просто выскакивают у Уоррена из головы. Он потерял терпение и решил принять меры: отключил бритву, наполнил раковину водой и бросил в нее злополучный электроприбор.
Но на следующее утро Уоррен, как ни в чем не бывало, купил новую бритву, включил ее в сеть и... оставил ванную в том же состоянии, что и всегда.
Чейзо сдался. С тех пор ему пришлось жить в хлеву вместе с гиперактивным подростком, который постоянно двигался и барабанил по любой подворачивающейся ему поверхности. В то время Уоррен был увлечен творчеством певца Эла Джолсона и проигрывал его записи днем и ночью88. Он постоянно пел, имитируя голос Джолсона: «Мамочка, милая мамочка, я бы прошел миллион миль ради твоей улыбки, мамочка!»6
Чаку нужно было учиться, а за песнопениями Уоррена он не слышал собственного голоса. У Уоррена же была масса свободного времени. Он не покупал новых учебников. В начале семестра перед началом занятий он приобрел несколько штук, пролистал их, словно иллюстрированный журнал, а затем забросил в угол и никогда больше не открывал.
Это давало ему достаточно сил для того, чтобы распевать песни про «Мамочку» даже посреди ночи. Чаку казалось, что его сосед свихнулся. Уоррен понимал, что ведет себя как незрелый юнец, но ничего не мог с этим поделать.
«Думаю, что в то время я бы чувствовал себя чужаком где угодно. Я не был синхронизирован со всем остальным миром. Кроме того, был моложе всех остальных, причем не только по возрасту. Я просто не укладывался в социальные рамки».
С другой стороны, социальная, общественная же жизнь Чака, напротив, была в полном разгаре — он вступил в братство «Альфа-Тау-Омега». Уоррен не особенно интересовался «греческой жизнью»", однако присоединился к тому же братству, в котором в свое время состоял и его отец, — «Альфа-Сигма-Фи». Прием в братство новых студентов не сопровождался жестокими ритуалами, однако некоторые из них заставили его краснеть. Секретный девиз «Альфа-Сигмы» звучал так: «Рвение, умеренность, смелость»7. Что касается первых двух качеств, то Уоррену хватало их с избытком, а вот смелость была его ахиллесовой пятой. К примеру, новичок должен были купить себе пару женских трусиков и бюстгальтер самого большого размера, и Уоррен провел долгое время в отделе женского белья магазина Wanamaker перед тем, как предстать перед глазами своих соучениц, подрабатывавших в нем продавщицами