Помявшись и закусив губы, Рита предложила с проглянувшей сквозь свойственную ей робость надеждой:
— Даша, а давай не будем ему ничего говорить — дяде Андрею? Ну, о том, что он твой начальник, и мы его прячем. А вдруг он не вспомнит никогда, что мы ему неродные?
Что-то должно было произойти этим утром, о чем я еще не знала и, увидев мою приподнятую бровь, племянница призналась:
— Я сделала ему бутерброд и кофе, чтобы он не ушел голодным, а он сказал, что у меня его уши, представляешь? И что он тоже любит читать книги. Много разных книг, я о таких даже не слышала! И что я в этом похожа на него, как две капли воды. — Риточка помолчала. — Даш, а что, если он сам не захочет ничего вспоминать? Ведь такое может быть с человеком?
Теоретически возможно, наверное. На самом деле о человеческой психике нам известно не так уж и много. Но я бы не хотела стать для Воронова ангелом забвения и навсегда лишить его настоящей жизни. Это было бы слишком жестоко по отношению к нему. И Рита это тоже понимала не хуже меня, потому и сверкала сейчас грусть в серых глазах.
Сказать будет необходимо, а вот думать, когда и как это сделать, так же, как племяшке, мне не хотелось совсем.
Только не сейчас. Не после «такой» ночи, когда тело все еще звенело от пережитого удовольствия, а за спиной порхали крылышки счастья, обдувая все вокруг теплым ветерком. Не в тот миг, когда, проснувшись, я продолжала ощущать, что сегодня для Андрея была не очередной женщиной, а кем-то больше. Во всяком случае он сделал все, чтобы я в это поверила.
— Сегодня мы ничего ему не скажем, я тебе обещаю.
— А завтра?
— А завтра… — я задумалась, но мне отчаянно не хотелось грустить. — Завтра всё может измениться, Рита, но для меня ты всегда останешься самой замечательной девочкой, которую я очень люблю. Давай сегодня не будем думать о завтра, договорились?
— Ну, — Риточка вздохнула, — хорошо.
И почему даже маленькие женщины такие умные? Еще так мало видели в жизни, а уже все понимают. Еще не потеряли, а уже тоскуют. Только Степка да Сонечка знай себе беспечно играют, словно завтра никогда не наступит.
Племяшка ушла, а я, обмотавшись одеялом, встала с кровати и неожиданно охнула, ощутив вдруг слабость в ногах и легкое головокружение. Прыснула от удивления, сообразив в чем дело: вот это ушатал меня «муж»! Ну и силен в любви Воронов оказался, ничего не скажешь! После такой ночи надо сутки отсыпаться, а не пару часов дремать. Сам-то Андрей наверняка совсем не выспался.
Я вышла из спальни и наткнулась в коридоре на бегущего из кухни с трансформером в руках Стёпку. Остановила сына, чмокнув в щеку.
— Привет, егоза!
— Ой, мам! — рассмеялся тот. — Ты такая смешная! Как Снеговик! А что у тебя с волосами? Они похожи на домик для пчел! — хохотнул и убежал.
С волосами у меня, и правда, было бог знает что! Сын не зря заметил. И с сердцем тоже творилось что-то необыкновенное. Оно горело в груди — разбуженное и живое, билось сильно и ровно, согревая тело особым теплом, при котором не ощущаешь ни холода, ни сожаления. Мне хотелось улыбаться и не только Степке, а всему миру.
Так и стояла под душем с глупой улыбкой на лице, вспоминая ласки Андрея и свою смелость. Наши взгляды, горящие в темноте общим желанием, и тихие слова нежности. А потом уже с феном в руке у зеркала, улыбаясь своему отражению. Удивляясь сияющим глазам, припухшим губам и зацелованной шее.
Неужели-таки колдунья? Скажет тоже. Но теперь на работу только одежду с застегнутым воротником и носить, иначе разговоров о бурной личной жизни Петушок не избежать!
В кухню вошла, обняла Риточку со спины и поцеловала в щеку.
— Даша, ты чего? — заулыбалась светловолосая племяшка, поеживаясь от щекотки.
— Ничего. Ушки мне твои нравятся — ух, хороши! Так бы и съела. Дай укушу! И щечки!
— Тебе тетя Тома звонила — ты телефон здесь оставила. А кусать меня не надо, лучше рулет ореховый попробуй, он вкусный! Чай я тебе уже сделала — вот, остывает.
Ну до чего ж мой человечек!
— Умница моя! Сейчас позавтракаем и отвечу.
Тамарке позвонила, но о продолжении ночи рассказала без подробностей — мол, случилось и все. Но думаю, что по моему голосу подруга и без деталей поняла, что я не жалела.
— Ну, слава богу! Одной проблемой меньше, — выдохнула. — Боюсь больше такой стресс мы с Синичкиной не перенесем! Лизка-то наша до сих пор спит, нервную систему восстанавливает. И это мне еще предстоит ей рассказать, что она вчера вытворяла — невинная звезда соблазна! — хмыкнула Мелешко и уточнила: — А ты-то как сама, Дашка?
— Да вроде ничего, Тома.
— Жива? — Тамарка тут же навострила уши. — Воронов на тебя вчера смотрел, как голодный кот на румяного зяблика. Разве что не облизывался, а так глаз не сводил. Не съел целиком, когда мы ушли?
— Нет, — я хохотнула. — Но перышки пообщипал!
— Да кто бы в нем сомневался? — подхватила смех подруга. — Уж точно не я! Я тебе сразу сказала: хорош морочить мужику голову. Да и себе тоже! Лучше уж сделать, чем потом «не сделать» и ногти от досады сгрызть. Надеюсь, хоть теперь вам обоим станет проще…
Ой, не знаю. Вот насчет последнего я очень сильно сомневалась. И хотя еще полдня после разговора с подругой порхала по квартире в приподнятом настроении, но чем ближе приближался вечер, тем заметнее я грустнела, и тем серьезнее становились мысли. Прошлая ночь, под мрачным пологом вернувшихся укоров, постепенно обретала новый смысл, а с этим смыслом вернулись и сомнения.
Что я делаю и для кого?
Для Андрея? Или уже… для себя?
В середине вечера, когда сидела со Степкой за уроками, я едва ли слышала, о чем сын меня спрашивает, и совсем не помнила, что ему отвечала. Я думала о том, что завтра мне все-таки придется объясниться с Вороновым, и понимала, что теперь это будет сделать в сто раз сложнее.
Андрей вернулся домой около восьми вечера и почему-то вместо того, чтобы открыть дверь своим ключом, позвонил в звонок и дождался, когда я ему открою. За эти две минуты, пока я шла из детской в прихожую, смотрела в глазок и отпирала замок, у меня перед глазами вся жизнь пролетела! Клянусь, я уже приготовилась к худшему! А Воронов вдруг, сильный и красивый после долгого дня, за который я успела по нему соскучиться, улыбнулся и вытащил меня на площадку. Обняв за талию, поцеловал в губы, достал из-за спины букет цветов и вручил в руки. Сказал, не отпуская от себя и глядя в глаза:
— Дашка, пошли в ресторан! Я денег заработал.
Что? Я уже успела покрыться холодным потом, ожидая увидеть перед собой не Андрея, а своего шефа, поэтому поняла не сразу:
— Куда? — удивленно ахнула.
— В ресторан. Только мы вдвоем! С детьми я договорюсь!
— Но… я не готова, Андрей. И-и не знаю в чем идти, — не сразу нашлась, что сказать, но мой лепет его не смутил.
— Не нужно готовиться, просто одевайся и пойдем! Я совсем не помню, как ты танцуешь, а я хочу помнить, Даша! Разве я многого прошу?
— Я т-танцую?
Такого я тоже не помнила. Слишком рано у меня появился Степка, чтобы куда-то ходить. Нет, конечно же, в моей жизни были какие-то танцульки с девчонками на первом курсе университета, но так давно, что я успела о них забыть. Обо всем забыть.
И в какой это ресторан он собрался меня вести? Я только в Макдональдс и привыкла ходить. И то раз в месяц! Но ведь там не танцуют.
— Ты серьезно, Андрей?
Глава 43
Оказалось, что да. Очень серьезно. И главное дети восприняли новость, как должное. Выслушали и согласились слушаться Риту, и вовремя лечь спать, пока мы уйдем на целый вечер.
Говорил с ними Воронов, а я одевалась. Точнее тыкалась носом из угла в угол по квартире, ничего не понимая и не в силах решить, пока села на кровать и чуть не разревелась. Ну что я надену вот так с бухты барахты? И ни прически у меня нет, ни макияжа, ни… настроения.
— Даша, перестань суетиться. — Андрей пришел из душа и нашел меня в спальне. Открыв шкаф, надел рубашку (я давно погладила парочку и повесила вместе с одеждой), подошел ко мне и поднял на ноги. Посмотрел в глаза. — Что ты в самом деле испереживалась вся? В ресторане, что ли, никогда не была? Это же не для кого-то, понимаешь? Это для нас.
Для нас?
Я так на него посмотрела, что он сглотнул. Но ведь не специально, честное слово. Просто иногда взгляды бывают очень красноречивы. Слов не хватает, а на лице, пожалуйста, все мысли написаны — читай, не хочу!
Андрей снова открыл шкаф и достал из него мое трикотажное платье — синее и закрытое, в котором я его из больницы забирала (довольно симпатичное, но далеко не вечернее). И вручил в руки.
— Вот держи и надевай! Потом лучше купим! А волосы не трогай, оставь как есть, мне так нравится. Но шапку надень!
Сам тут же застегнул на брюках ремень и остался стоять и смотреть, как я одеваюсь. В другую комнату сбежать не дал, загородил путь.
Ох, ну и ладно — что уже прятать-то? Но все равно вздрогнула, когда пальцы, ласково погладив голую спину, скользнули вниз и сжали ягодицу.
Я сказала вздрогнула? Чуть сердце не выскочило! Но с помощью Андрея собраться вышло минут за двадцать. Так и пошли, держась за руки, дети только носы высунули — сначала из комнаты, а потом выстроились, как горошины, у подоконника, и смотрели в окно.
При взгляде на них грусть обернулась печалью.
Куда я иду? Зачем? Совсем с ума сошла? У меня дети! Какой еще ресторан?
Этот мужчина мой шеф, а не… не любовник. И уж точно не муж.
— Андрей, стой! Я не могу!
— И не подумаю!
— Но я хочу поговорить!
— Сейчас? — мы вышли со двора и Воронов остановился у дороги. Обняв меня рукой за плечи, вскинул руку, останавливая такси.
— Да!
— Нет! — ответил категорично и твердость в голосе прозвучала знакомая, бескомпромиссная. Наткнувшись на нее, я растерялась.