— Он хороший, я буду по нему скучать. Он катал меня на санках, — вздохнула Сонечка и уронила горошины слез на альбомный лист.
— М-да, — совсем по-мужски поддакнул сестре Степка. — Я тоже. Он обещал мне надрать уши, а еще показать настоящую пещеру.
Мы тоже с Ритой переглянулись и вздохнули. Квартира показалась неожиданно пустой без Воронова. Но ведь как-то же мы жили без него раньше?
Уроки с детьми делать не было ни сил, ни настроения. Все мысли крутились вокруг Андрея. Привычно приготовив ужин, искупала младших детей и немного убралась в комнатах. Двигалась скорее машинально, стараясь не думать, где он сейчас. То, что в больнице не останется, было сразу понятно. Со мной его больше ничего не связывало. Так где же?
И с кем?
Уже когда ушла в спальню и легла в постель, включив сотовый, увидела в мессенджере сообщение от Андрея, отправленное им с того самого смартфона, который я ему купила. Как раз под предыдущим сообщением из пяти букв.
«Я улетел».
И все. Всего два слова. И что я должна думать?
Куда и на сколько дней? Что сказать на работе?
Означает ли это, что я по-прежнему его секретарь?!
Утро в «Сезаме» началось со всеобщего переполоха — шутка ли, полиция задержала самого Куприянова! Слух по зданию управления разнесся быстро, но где именно задержала старшего внука директора и за что, пока никто толком не знал. А я решила помалкивать — хватит с меня вмешательства! Ничуточку не удивившись новости, включила свою технику и приступила к работе (раз уж мое увольнение откладывалось на неопределенное время). Но вещи свои собрала.
Воронов ожидаемо в офисе не появился, зато с утра сам успел сделать несколько важных звонков своим замам и управленцам, и уже к обеду ко мне в приемную потянулся народ из разных отделов: с привычными отчетами, нормативными актами, заявлениями, просьбами и требованиями. Только и успевай все принимать, сортировать и учитывать. За навалившейся работой голову поднять было некогда, но если учесть, что завтра всех ждал последний рабочий день в этом году, то становилось понятно, почему все торопились завершить свои дела пораньше.
А к часу дня на сотовый пришло новое сообщение от Андрея.
«Петушок, объявите и подготовьте на завтра срочное совещание совета директоров. Явка обязательна. Буду в офисе к 10»
И ни «Здравствуйте» тебе, ни «До свидания». Хотя на этот раз гораздо больше двух слов.
Ну и почему я сижу и смотрю на экран уже несколько минут, как будто не могу уловить их смысл?
Наверное, затем, чтобы прочесть еще одно сообщение, упавшее следом:
«P.S. И все-таки у тебя дурацкая фамилия!»
Когда выключила телефон и убрала на тумбочку, подумала: зато не Петухова. Теперь он вряд ли ее забудет.
Глава 50
Засыпала долго. Сердце болело не на шутку, душу щемила тоска, а телу было одиноко. Невыносимо одиноко в моей не такой уже и большой кровати.
За мыслями и укорами совести не заметила, как подушка под щекой стала мокрой. Я не могла себе позволить плакать при детях, но оставшись наедине дала волю слезам. Чтобы остановить их — тихие и колючие, попробовала крепко зажмуриться, но не помогло — от мыслей все равно не спрячешься. Пришлось вставать и идти в ванную комнату. Долго умываться холодной водой, но и здесь Андрея оказалось слишком много: бритва, зубная щетка, футболка… Сейчас каждая мелочь бросалась в глаза, словно хотела крикнуть и заявить, кому она принадлежит.
Даже удивительно, как быстро и как много места Андрею Воронову удалось занять в моей жизни.
Горячий кофе не успокоил, а Тамарке звонить было уже поздно. А вот вставать утром предстояло рано — недаром шеф меня заранее уведомил о предстоящем совещании. Следовало учесть каждую деталь, важность мероприятия и подготовить кабинет к собранию главных лиц компании. Вчера я встретилась с менеджером клининговой службы и созвонилась с флористами, обсудила меню с шеф-поваром близлежащего ресторана, который находился в соседнем здании, и предупредила охрану на входе держать подъезд к управлению свободным. Иногда такие совещания могли длиться до восьми часов, и мне, как секретарю, необходимо было все учесть.
Когда утром открыла глаза, было еще темно и показалось, что я и не спала вовсе. Воронов вновь возник в мыслях и стоило представить его лицо — гнев и обиду в ледяном взгляде, и идти на работу не хотелось. Пожалуй, впервые за все время моей службы в «Сезаме», было стыдно и страшно.
Я понимала, что в больнице у Андрея еще был шок, поэтому он не успел до конца осознать все, во что я его втянула. Теперь же ему с лихвой должно было хватить времени, чтобы все вспомнить, разложить по полочкам и преисполниться ко мне не только гневом, но и чем-нибудь похлеще — вроде презрения или даже ненависти. Человеку с таким обостренным чувством гордости и собственного достоинства, как у Воронова-младшего, трудно будет понять мои мотивы. Недаром и Матвею Ивановичу сложно было найти с внуком общий язык. И все же я надеялась, что когда-нибудь это случится.
Вот мысль о старике-Воронове и помогла. А еще понимание, что скорее всего сегодняшний день окажется для меня не только последним рабочим днем в этом году, но и вообще последним рабочим днем в этой компании.
Я приняла душ и высушила волосы. Привычно привела себя в порядок, собрав длинные пряди в пучок на затылке. Подкрасила глаза и губы, чтобы не казаться совсем уж бледной после бессонной ночи. Надела белую блузку и светло-синий костюм с прямой юбкой и узким жакетом на одну пуговицу. Машинально воспользовалась туалетной водой. С трудом собрав Сонечку в садик, поцеловала еще сонную Риточку в щеку, взяла с грустного Степки слово не вредничать в школе, и пошла на работу.
Совещание совета директоров я объявила на 10:30, взяв во внимание тот факт, что генеральный директор возвращался из поездки и мог задержаться. Каждую минуту, приближающую стрелку часов к десяти часам утра, сердце билось, как сумасшедшее, словно это я приближалась к краю обрыва. Я уговаривала себя держаться профессионально, но все равно, когда без семи минут десять дверь в приемную распахнулась и на пороге возникла высокая фигура Воронова — в строгом костюме при галстуке и дорогом пальто, безупречно сидевшем на широких плечах, я с этого обрыва сорвалась и затаила дыхание…
Не задержался. Сердце замерло, и стало совершенно ясно, что мы еще не готовы оказаться лицом к лицу.
Вернее, что я еще не готова.
Андрей успел подстричься, и темные волосы лежали надо лбом идеально. А судя по тому, что в них посверкивали нерастаявшие снежинки — шеф нигде не замешкался и вихрем пронесся через все здание на свой этаж. Войдя в приемную с кожаным портфелем в руке, он замер на пороге и впился в меня взглядом коршуна, сдвинув к переносице черные брови.
— Андрей Иг-горевич? — я поднялась из-за стола, чувствуя слабость в ногах. — З-здравствуйте.
Он стоял и молчал. И было в его глазах столько всего, а самое главное, осуждения, что я не выдержала и отвела взгляд первой. Захотелось тут же сесть и прикрыть лицо рукой, чтобы не видеть в них обвинения, и не помнить, какой они меня видели.
Андрей не поздоровался. Так же молча твердым шагом прошел мимо к своему кабинету, распахнул дверь… Я выдохнула и села. И вдруг, остановившись, громыхнул этой дверью о дверную коробку так, что я взвилась на ноги, а в приемной задрожали стекла (ну, образно выражаясь, как принято в книгах). Повернулся и в два шага оказался у моего стола. Навис над ним, едва не касаясь своим носом моего.
— Ты сказала, что твой начальник редкий сноб и дала понять, что его терпеть не можешь!
Ну, не совсем так, но в общем-то близко. Однако ответить ничего не успела, потому что вслед за рыком Воронов швырнул портфель, и он буквально впечатался в стул, на котором еще недавно сидел Долманский.
— Ты меня обманула, и я тебе не муж!
Ну вот, говорю же, успел разложить по полочкам.
— Д-да.
— И это не мои дети!
— Не твои.
— И я никогда тебя не совращал в шестнадцать лет!
Щеки вспыхнули ярче прежнего. Ну зачем так кричать-то?
— Никогда.
— И цветов не дарил и не пел под школьным окном песни, как последний дурак, срывая уроки!
— Что? Я такого не говорила.
— Неважно! Зато Костя сказал! И я не был у тебя первым. И ты у меня не была!
Дверь в приемную оставалась открыта и сюда в любую минуту мог кто-нибудь войти. Я с беспокойством покосилась за плечо шефа.
— Андрей Игоревич, пожалуйста… — попробовала вернуть Воронова к действительности. — У вас совещание.
— Да плевать! — но ему точно было не до него. — Петушок, как ты могла?!
Слова болезненным укором осели на совесть, и я опустила глаза.
— Не знаю, я только хотела тебя спасти. А потом, я старалась, но ты сам первый начал. Я бы никогда…
— Конечно, сам! Ты же была моей женой и ходила меня совращала!
— Что? — ну вот, и мой взгляд поднялся и сверкнул изумлением: — Это не правда!
— Правда!
— Нет!
— Мне виднее, Петушок, я мужчина!
Ничего себе. Я ахнула.
— Ну, знаешь… — выдохнула, пыхнув от возмущения. Вот чего не было, того не было, что это он придумал? — А я женщина, если ты не заметил! И знаю, что если бы хотела тебя совратить, то ты бы…
— Что, я бы?!
— Был бы моим еще в первый день, вот! — ошеломила себя признанием и испуганно закусила губы.
— Как интересно! — сузил взгляд Воронов. — И как бы это выглядело?
— Мне что, тебе продемонстрировать?
— Да уж, покажи на что способна! Горю желанием это увидеть!
Я не горела. Поэтому, ответив опрометчиво: «Не здесь!», опомнилась. Отшатнулась от шефа, постаравшись взять себя в руки.
— Андрей, я прошу, если сможешь, прости. Я уволюсь из «Сезама», и ты больше никогда меня не увидишь. Это ужасная ложь, понимаю. Но я была уверена, что ты не примешь семью! Ты меня едва выносил, только поэтому я согласилась на предложение Лешенко! Я всегда помнила, кто ты такой и как привык жить. Ни я, ни дети ни на что не надеялись, это правда! Я бы уже рассказала тебе обо всем, но не успела…