Я смотрела на прекрасное лицо Джонатана. Его тело еще было теплым. От ужаса у меня сжалось сердце. «Пусть он останется жив! — взмолилась я. — Пусть он останется со мной, чего бы это ни стоило!» Я обняла его крепче. Я не могла позволить ему умереть. А спасти его можно было одним-единственным способом.
Я опустила тело Джонатана на землю, расправила полы его плаща и сюртука. Слава Богу за то, что он был без чувств. Мне стало так страшно, что иначе я бы ни за что не смогла сделать то, что собиралась сделать. Да и получится ли у меня? Может быть, я что-то запомнила неправильно? А может быть, для того, чтобы такое могучее колдовство сработало, были нужны какие-то особые слова? Но на раздумья у меня времени не было.
Я сунула руку за корсаж платья и нащупала крошечный серебряный сосуд, зашитый за подкладку. Одним рывком порвала стежки и вытащила кувшинчик. Дрожащей рукой извлекла из горлышка пробку-иглу и разжала пальцами губы Джонатана. В кувшинчике осталась всего одна капля зелья — не больше капельки пота. Я помолилась о том, чтобы этого хватило.
— Не покидай меня, Джонатан. Я не могу жить без тебя, — прошептала я на ухо моему возлюбленному. Других слов у меня не было. И тут я вдруг припомнила слова Алехандро — те самые, которые он сказал мне в день моего преображения. О, только бы не было слишком поздно!
— От моей руки и по моей воле, — произнесла я, чувствуя себя ужасно глупо. Мне казалось, что я не наделена никакой властью ни над кем и ни над чем — ни на земле, ни в раю, ни в аду.
Я стояла на коленях на земле, усыпанной соломой. Рядом со мной лежал Джонатан. Я убрала пряди волос с его лба. Я ждала знака. Когда такое происходило со мной, я ощутила что-то вроде падения, а потом все мое тело охватил жар; потом же, много позже, очнулась в темноте.
Я вновь обняла Джонатана. Он перестал дышать, его тело начало остывать. Я закутала его в плащ, гадая, смогу ли дотащить его до нашего амбара так, чтобы по пути нас никто не заметил. Вряд ли бы это получилось, но больше никуда я его отнести не могла. Рано или поздно кто-нибудь мог заглянуть в амбар Дотери.
Я заседлала коня Джонатана, с изумлением обнаружив, что уже не боюсь его вороного жеребца. Я не знаю, откуда у меня взялись силы — наверное, их породила нужда, — но я сумела поднять Джонатана с земли и уложила его тело перед седлом. Затем вскочила в седло, распахнула двери амбара и погнала коня по городу. Позднее многие могли утверждать, что видели той ночью, как Джонатан Сент-Эндрю ускакал из города. Слухов и предположений о его исчезновении наверняка должно было возникнуть множество.
Когда мы добрались до нашего амбара, я вошла туда и разбудила нанятого мною кучера, который все эти дни оставался в Сент-Эндрю. Нужно было как можно скорее покинуть городок. Я не могла рисковать и ждать до утра. Утром родные Джонатана могли начать его искать. Я велела кучеру как можно скорее запрячь лошадей. Он начал возражать и говорить, что ехать в такую темень невозможно. Я сказала ему, что луна стоит высоко и что света достаточно, а потом добавила:
— Я тебе плачу, так что изволь слушаться. У тебя есть пятнадцать минут, чтобы запрячь лошадей.
Я решила не брать сундуки с одеждой и все прочее. Нельзя было будить моих родных. В эти мгновения я думала только об одном: как бы поскорее увезти Джонатана из города.
Колеса телеги застучали по подмерзшей дороге. Я выглянула в окошко, не услышал ли шума кто-нибудь в доме, но все спали. Я представила, как мать и сестры просыпаются и видят, что меня нет, как у них рвется сердце, как они гадают, почему я уехала вот так. Мой отъезд должен был стать для них загадкой, как и годы моего молчания. Я очень несправедливо поступала с моими добрыми сестрами и матерью, и у меня сердце кровью обливалось из-за того, что я так делаю, но правда была в том, что лучше было огорчить их, нежели навсегда потерять Джонатана и нарушить приказ Адера.
Джонатан лежал на противоположной скамье, завернутый в плащ и накрытый меховым пологом. Свой плащ я свернула рулоном и подложила ему под голову вместо подушки. Сама я холода не боялась — я его попросту не ощущала. Шея Джонатана как-то неестественно выгнулась. Он не шевелился, его грудь не опускалась и не поднималась. Кожа была бледнее льда. Я не спускала глаз с его лица, ожидая первых признаков жизни, но он был так неподвижен, что я все больше уверялась в том, что потерпела неудачу.
Глава 38
Тянулись предрассветные часы. Мы уезжали все дальше и дальше от Сент-Эндрю. Колеса телеги постукивали по неровной и одинокой лесной дороге. Я молча дежурила около Джонатана. Карета походила на катафалк, а я — на безутешную вдову, которая везла покойного мужа к месту его последнего упокоения.
Взошло солнце, прошло еще какое-то время, и наконец Джонатан пошевелился. К этому моменту я уже почти уверилась, что он не оживет. Несколько часов подряд я просидела, то дрожа, то обливаясь холодным потом, мучаясь от тошноты и мысленно проклиная себя. Дрогнула мышца на правой щеке Джонатана, а потом затрепетали веки. Он по-прежнему был ужасно бледен, поэтому в первый миг я не поверила глазам, но тут послышался негромкий стон, разжались губы Джонатана и открылись глаза.
— Где мы? — еле слышным шепотом спросил он.
— В карете. Не шевелись. Скоро тебе станет лучше.
— В карете? Куда мы едем?
— В Бостон.
Что я еще могла сказать?
— В Бостон! Что случилось? Я… — Видимо, он мысленно вернулся к последнему, о чем помнил, — к тому, как мы с ним разговаривали в пивной Дотери. — Я проиграл пари? Напился и согласился уехать с тобой?
— Мы ни о чем не договаривались, — сказала я, опустившись на колени рядом с ним и укрыв его потеплее. — Мы уехали, потому что так нужно. Ты больше не можешь оставаться в Сент-Эндрю.
— О чем ты говоришь, Ланни?
Джонатан был явно сердит на меня; он попытался меня оттолкнуть, но был слишком слаб. Мое колено уперлось во что-то вроде камешка. Я наклонилась и подобрала с пола свинцовый шарик. Это была пуля, выпущенная Кольстедом из кремневого ружья. Я подняла ее и показала Джонатану:
— Узнаешь?
Джонатан прищурился, разглядывая свинцовый шарик в моей руке. А я смотрела на него и следила за тем, как к нему возвращается память. Он вспоминал о ссоре на дороге у пивной, о выстреле и вспышке пороха. О том, как оборвалась его жизнь.
— Меня застрелили, — пробормотал Джонатан, тяжело дыша от волнения. Он опустил руку и стал ощупывать разорванные края ткани рубашки и жилета. Ткань была пропитана высохшей кровью. Потом Джонатан подсунул пальцы под рубашку и провел ими по коже. Раны не было.
— Раны нет, — облегченно выговорил Джонатан. — Значит, Кольстед промахнулся.
— Как он мог промахнуться? Ты сам видишь кровь, и одежда твоя разорвана. Кольстед не промахнулся, Джонатан. Он выстрелил тебе в сердце и убил тебя.
Джонатан зажмурился:
— Ты говоришь глупости. Все так странно. Я не понимаю.
— Это недоступно для понимания, — сказала я, взяв Джонатана за руку. — Это чудо.
Я попыталась все ему объяснить, но, Господь свидетель, я и сама мало что понимала. Я рассказала ему свою историю и пересказала историю Адера. Я показала ему опустевший серебряный кувшинчик, дала понюхать сохранившиеся зловонные пары. Джонатан слушал, но смотрел на меня как на ненормальную.
— Вели своему кучеру остановить карету, — сказал он мне. — Я вернусь в Сент-Эндрю, даже если мне придется всю дорогу идти пешком.
— Я не могу отпустить тебя.
— Останови карету! — прокричал Джонатан, вскочил и ударил кулаком по потолку кареты.
Я попыталась усадить его, но кучер, услышав стук, остановил лошадей.
Джонатан распахнул дверцу и, спрыгнув, оказался по колено в свежевыпавшем снегу. Кучер обернулся и вопросительно глянул на нас, сидя на облучке. Кончики его усов покрылись изморозью. Лошади, тяжело дыша, выпускали облака пара.
— Мы вернемся. Растопи немного снега, напои лошадей, — сказала я в попытке отвлечь кучера и побежала за Джонатаном. Длинная юбка мешала мне быстро бежать, но вот наконец я поравнялась с ним и схватила его за руку.
— Ты должен выслушать меня. Тебе нельзя возвращаться в Сент-Эндрю. Ты изменился.
Джонатан оттолкнул меня:
— Не знаю, что такое случилось с тобой, пока тебя не было, но… могу лишь предположить, что ты сошла с ума.
Я изо всех сил вцепилась в его рукав, словно вправду могла удержать его:
— Я тебе докажу. Если докажу, ты даешь слово поехать со мной?
Джонатан остановился и посмотрел на меня так, словно я собралась показать ему какой-то обманный фокус.
— Я ничего не стану тебе объяснять.
Я отпустила его рукав, вытянула руку и знаком попросила его подождать. Другой рукой я нащупала в кармане плаща маленький, но острый ножичек. Потом разорвала лиф своего платья и осталась в корсете. Обнаженную кожу обдало морозным воздухом. Сжав рукоятку ножа обеими руками, я сделала вдох и вогнала нож глубоко себе в грудь.
Джонатан едва устоял на ногах. Его руки машинально потянулись ко мне:
— Господи! Ты точно сумасшедшая! Что ты творишь!
Около рукоятки собралась кровь. На корсете образовалось большое алое пятно. Я выхватила из груди клинок, а потом схватила Джонатана за руку и прижала к моей ране его пальцы. Он попытался вырвать руку, но я держала крепко.
— Прикоснись. Почувствуй, что происходит. А потом скажи, что ты мне так и не поверил.
Я знала, что произойдет. Это был наш домашний фокус. Как-то раз нечто подобное нам показал Донателло, когда мы собрались в кухне после вечера, проведенного на светском рауте. Донателло сел у очага, закатал широкие рукава и перерезал ножом обе руки в локтевой впадине. Алехандро, Тильда и я смотрели, как сходятся друг с другом края жутких ран. От порезов не осталось и следа. И этот невероятный трюк можно было проделывать снова и снова. Донателло, глядя на восстановление собственной плоти, горько смеялся. Я, нанося себе раны, поняла, что это особенное, ни с чем не сравнимое ощущение. Мы искали боли, но боль была не так уж сильна. Пожалуй, таким образом мы подходили настолько близко к самоубийству, насколько могли, но даже боли толком не испытывали. Как же мы себя ненавидели — каждый по-своему!