— Так гляди, Василь Василич, — Травин покопался в наплечной сумке, выложил на стол револьвер с коротким стволом. — Американские, только в этом году начали производить. Называются — «кольт детектив спешиал», вроде как полицейские их носят незаметно. Откуда-то у этих мокрушников иностранное оружие появилось, причем новое, неотстрелянное. Значит, есть канал контрабанды, туда наверняка золотишко утекало, обратно — кнуты[1]. Кроме этого, там еще апельсинов[2] целый ящик, бельгийских. Тыльнер к ним на хазу поехал с бригадой, там у них главный схрон, а меня сразу к тебе отослали, Филиппыч сказал, что это дело политическое.
— Сколько таких револьверов нашли? — начальник взял один, повертел в руках. — Удобный, можно носить скрытно, и ствол не надо отпиливать. Нам бы такие.
— Почти четыре дюжины. И апельсинов, то есть гранат, штук пятьдесят.
— Однако. Значит, точно на продажу завозили. Себе сколько взял?
— Обижаете, товарищ начальник.
— Травин! Давай без этих твоих фокусов.
— Один, — Сергей вздохнул, полез в карман, достал такой же кольт, как тот, что уже лежал на столе, но отдавать не спешил. — Красивая вещица, не удержался.
— Гранату тоже как сувенир взял?
— На хрен она мне, пока размахнешься, сто раз подстрелят. То ли дело пистолет. Для дела же, Василь Василич, не для себя.
— Ладно, оставь, только не свети им пока, оформим тебе как служебное. Где задержанные?
— В отделении, под охраной сидят, сюда везти не стали пока. Там казематы еще царские, замки — рулеткой не открыть. А на малине засада, покупателя ждут, с минуты на минуту объявиться должен.
— Хорошо, — начальник снял телефонную трубку. — Науменко, соедини-ка меня с Артузовым, да поскорее.
— Артур Христианович, привет, Емельянов беспокоит из МУУРа. Узнал? Чего так поздно? А есть повод. Ребята мои банду взяли, так там вещички интересные, аккурат по твоей части, ты уж, будь добр, пришли кого-нибудь. Сам будешь? Да, только что вернулся, а тут такие события. Жду. Бандиты? В Сокольниках сидят, в райуправлении. Хорошо, сейчас распоряжусь.
Он кивнул Травину, не отрывая трубки от уха.
— Потапов? Охрану к грузу распорядись усиленную, который внизу, и чтобы смотрели в оба. А теперь обратно на коммутатор переведи. Дайка мне Осипова, он в Сокольниках сейчас.
— Николай Филиппыч, Крапленый не сбежал еще? Ладно-ладно, Травин вот здесь, доложился уже. Значит, слушай, через двадцать минут, а то и раньше, у тебя будут ребята из ОГПУ, сразу им бандитов не отдавай, оформи все как положено. Надоели уже? Ты уж потерпи, только смотри, не напортачь.
Емельянов положил трубку, посмотрел на Травина.
— Если и вправду канал контрабанды нащупали, начальник твой может дырку под знак крутить. Ну и тебе дадут какую-нибудь цацку.
Травин насупился и тяжело задышал. По его мнению, отдавать свежевыловленных бандитов другой службе было неправильно — Крапленого выслеживали почти три месяца, одного агента, который в банду внедрился, подвесили на дереве прямо в сквере напротив Курско-Нижегородского вокзала и еще живому выпустили кишки. Будь воля Сергея, бандиты бы сейчас не в Сокольниках прохлаждались, а лежали трупами там же, где их обнаружили.
— А ты что хотел? Раз живыми привезли, дальше все по законам республики. И да, хорошо, что ты приехал, а не кто-то другой, я уже сам собирался тебя вызвать под каким-нибудь предлогом, — начальник полез в ящик стола, достал оттуда лист бумаги, положил рядом с собой текстом вниз. — Ты сколько в угро служишь, год почти?
— Одиннадцать месяцев.
— Как тебе Тыльнер?
— Отличный парень. Грамотный, цепкий, под пули лезть не боится. Ты к чему это, Василь Василич?
— То, Сергей, что вы с ним одногодки. А ума у Георгия Федоровича в сто раз больше, он в сомнительные дела не влипает и где надо осторожность проявляет. Давай, читай, ты же у нас грамотный.
Сергей развернул сложенный вчетверо лист, исписанный четким ровным почерком.
— Начальнику МУУР Емельянову Василию Васильевичу, — начал он. — Это чего за писулька такая?
— Читай.
— Заявление. Довожу до Вашего сведения, что агент угро Травин Сергей Олегович есть недобитая контра, обманом проникшая в органы. Сволочь эта беляцкая происхождение имеет самое что ни на есть эксплуататорское. Отец его, купец первой гильдии Олег Травин, держал в Выборге завод и рабочих угнетал, а как социалистическая революция победила, драпанул в Америку подальше от народного гнева… Что, правда целый завод?
— Завод, завод, — кивнул Емельянов. — Читай дальше.
— В 1919 году этот Травин воевал на стороне белофиннов в нашей Советской Карелии и только из-за уничтожения документов смог избежать справедливого наказания. — Травин хлопнул по бумажке. — Василич, грамотный человек писал, смотри, как фразы строит. Косит под люмпена, но ведь прорывается же у него гниль интеллигентская!
— Ты читай, Сережа.
— После войны эта контрреволюционная гнида обманным путем проникла в ряды доблестной рабоче-крестьянской милиции и до сих пор скрывает свою гнилую сущность, маскируясь под честного агента московского угро. Прошу разобраться и вывести на чистую воду. Агент третьего разряда Иосиф Соломонович Беленький. Погоди, это же тот Йося Беленький, бывший делопроизводитель, который сейчас у нас сидит фотографом? Я-то чем ему навредил?
— Это я уж не знаю, с чего он на тебя взъелся. Может, жену ты у него увел или мотоцикл твой ему понравился, на котором ты везде раскатываешь. Но, скорее всего, не сам он это придумал, подсказал кто-то. Потому что ты, Сережа, пижон — на мотоциклетке по Москве рассекаешь, с сомнительными людьми дружбу водишь, по кино шастаешь, а в пивнушку не заглядываешь.
— Ты же знаешь, что все это неправда, — Травин перестал дурачиться, серьезно поглядел на начальника. — Василич, у меня к белофиннам свой счет, как я мог им помогать? Ты-то этому не веришь, так?
— Ты еще расскажи всем, друг мой, что и не купец вовсе. Если бы ты мальчонкой у нас в авиаотряде не околачивался всю империалистическую, стал бы я с тобой возиться, сам посуди. Я ж тебя с тринадцати лет как облупленного знаю. И остальное тоже помню, про происхождение твое и про то, как финны твою невесту в Выборге порешили, после чего ты на фронт мстить отправился. Так?
Травин насупился и не отвечал.
— Молчишь? Правильно, сказать-то нечего. Слушай, что умный человек тебе скажет, сложные времена наступают. Скоро реорганизация начнется, наш угрозыск выводят из ЦАУ и передадут в прямое подчинение в наркомат. Начнутся новые чистки, как в двадцать четвертом, и всех бывших, кого тогда в органах оставили, в этот раз уже не пропустят. А там и меня сместят, некому будет тебя прикрывать по вот таким вот ложным доносам. Может, и правда тебе лучше в ремонтных мастерских было оставаться и не переходить в угро, там, среди работяг, поспокойнее.
— Так и сместят?
— Отправят на хозяйственную работу, — кивнул Емельянов. — На ответственную должность. Вопрос уже решенный, может, до дня революции, но скорее всего — зимой. Новое начальство придет, будет все дела проверять, тогда и за тебя ухватятся, и Беленького этого вспомнят, и других — ты же выеживаешься, а таких у нас не любят. Вон как сейчас записку эту читал, гладенько, почти на бумагу не глядя, а не по складам, водя пальцем по строчкам. А в свободное время? Нет чтобы, как все нормальные люди, выпить, погулять, морду кому набить по пьяни, ведешь себя так, что прям белая кость торчит.
— Не берет меня водка, организм такой, — Травин покачал головой. — Чего ценный продукт переводить.
— Ты бумажку-то мне верни, ей еще ход давать. Сейчас недосуг, но через неделю будем разбираться, кто тут контра недобитая.
— Да чего уж там, — Сергей отдал донос. — А Беленького я прикончу. Эта падла на задержания иногда выезжает, хоть и трясется, как заяц. Правильно делает, против судьбы не попрешь, настигнет его случайная бандитская пуля.
— Не глупи, — строго сказал Емельянов. — Чтобы пальцем никого не трогал, а то дури в тебе полно, после ранения только прибавилось, если что случится — выгоню из органов в момент. И чтобы глаза здесь не мозолил, со следующей недели работаешь в Замоскворецком райотделе у Рудольфа Лациса, там тебя почти никто не знает — новых сотрудников понабрали из пролетарского резерва, он уже с неделю у меня какогонибудь опытного агента требует.
— Как же так, Василич, мы с ребятами сдружились, и вообще, карманников ловить — не мое это.
— Ты мне поговори еще. Куда скажет начальство, туда и пойдешь. Тыльнер на тебя вон тоже жалуется, говорит, руки распускаешь при задержании, две недели назад человека чуть до смерти не забил.
— Так то насильник был, мразь такая, малолеток зажимал. Пристрелить его по-хорошему было надо, я только и ударил-то два раза.
— Ему хватило, до сих пор не узнает никого, кормят с ложечки, доктора говорят — чисто овощ. Так что посидишь в отделении в секретном столе, ума понаберешься. Писульку эту я на контроль поставлю, но дело твое чистое, как-никак классово близкий революции элемент, потомственный крестьянин Сальмисского уезда Выборгской губернии, бывший красноармеец, герой Карельского фронта, под пули ходивший за революцию, только немного заблудившийся по причине ранений и тяжелой контузии, верно я говорю?
Травин кивнул.
— А Беленький этот — из семьи торгашей, такие только выгоду чуют, на наше дело им плевать. Да и родственничек за ним иногда присматривает, который самого Ленина охранял. Так что не связывайся, и сам цел будешь, и другим хлопот меньше.
— Все равно я его придушу.
— Травин, хоть одно замечание, и поганой метлой тебя из органов выгоню. Лично приказ подпишу. Все понял?
— Служу трудовому народу, — Травин выпрямился, щелкнул каблуками.
— А вот эти замашки отставь. Забудь, словно не было никогда. Прорвется что-то такое, и никто тебя не вытащит, свои же по подвалам затаскают. Возвращайся к Осипову, а я с Артузовым разговаривать буду, чую, ночка веселая предстоит.