— Так зарплаты-то не будет, вот и пойдут опять громить магазины, весь город об этом знает. Деньги бандиты украли, а виноваты все, кто угодно: власть, коммерсанты, даже вот вы.
— Мы-то с чего?
— А то, что это Афанасия Ларазевича сынок денежки-то пролетарские утащил. Вот разрешение на перенос окна, в прошлом месяце, значит, и подписал товарищ Кац.
Травин внимательно изучил запрос в коммунхозотдел, кивнул.
— При чем тут Афанасий Лазаревич-то? Да и с сыном его пока не известно ничего.
— Уж как известно, — Любомирский опасливо оглянулся, убедился, что никто не слышит. — Город-то маленький, все про всех знают. Мы с супружницей давеча в ресторации ужинали, в «Ливадии», так там Пашка этот с какими-то двумя подозрительными личностями якшался, да так расстилался перед ними, что ясно, не простые это люди. Вот хоть режьте меня, наверняка это ограбление планировали.
— И вы что-то слышали?
— Ни боже мой, хотя мы недалеко совсем от них сидели. Но когда ресторацию обносили, урки с них тоже деньги взяли, и Пашка этот сказал, что, мол, возвернут. Значит, не простые люди.
— Интересно, — протянул Травин. — Так вам, Иосиф Львович, может, в милицию обратиться?
— Да ни за что! — Любомирский всплеснул руками. — Вы, Сергей Олегович, человек хоть и официальный, но не при карательной власти, да и сплетничаем мы просто. А уж как в милицию попадешь, не выберешься оттуда, сначала свидетелем, а потом обвиняемым. Но это строго между нами. Вот, возьмите, не побрезгуйте.
— Взятка? — Сергей подозрительно посмотрел на сверток.
— Нет, что вы, — председатель артели аж закашлялся. — Закрываемся, товар не распродадим, а там калачи. И даже не вздумайте платить, испортятся все равно, считай, так раздаем. Но товар свежий, не сомневайтесь.
Травин усмехнулся. Эти ходы нэпманов он успел изучить, сначала калач, потом фунт масла, потом купюру в карман. Инспекторские проверки проходили раз в месяц, и для нэпманов это не расходы были, а так, копейки, а вот для самих инспекторов — неплохая прибавка к зарплате. Не совсем законная.
— Так эти товарищи, что с Павлом сидели, как они выглядели?
— Да кто ж вспомнит, время было к полуночи, на них внимания-то никто не обращал, а потом этот налет, и они быстро ушли. Вроде в кожанках, вот как товарищи из ГПУ ходят или комиссары, халдеи их видели точно, у них память на клиентов отменная. А вам зачем?
Травин подкинул на ладони сверток.
— Чтобы если сам такое увижу, тут же в органы правопорядка сообщить, товарищ Любомирский. Много налетчики взяли-то с вас?
— Да мелочи, рублей сорок, кажется.
— Треть, а то и половина зарплаты рабочего, — усмехнулся Сергей. — Хорошо, в этот раз замечаний особых нет, через месяц проверю, как вы к зиме отопление готовите.
Любомирский кланялся и божился, что через месяц комар носа не подточит. Насчет этого у Травина были большие сомнения, но он просто попрощался и ушел. По дороге к следующему объекту, небольшой швейной мастерской, он обдумывал услышанное. Любомирский сказал, что те, кто подраздел нэпманов в ресторане, знали налетчика, а значит, и тех, других, в кожанках, могли знать тоже.
Город за день набрал в грудь воздух в ожидании пролетарского бунта, задержал, а на следующее утро облегченно выдохнул. Профсоюзу удалось кое-как успокоить самых активных, нашлись деньги на частичные выплаты, остальное пообещали выдать в течение нескольких дней, самые прыткие погромили десятка два магазинов и теперь сидели в кутузке. Лавки, чайные, парикмахерские и даже похоронные бюро снова засияли огнями и зазвучали зазывалами, да еще ночной ливень окатил город, словно смыл то напряжение, которое копилось.
А заодно показал Сергею, где протекает крыша в доме.
Через неделю разговоры об ограблении утихли, с деньгами рабочим кое-как решили вопрос, и Афанасий вышел на свой участок. Был он каким-то потухшим, словно из человека стержень вытащили, людей сторонился и на вопросы отвечал односложно. Сергей таких видел в армии — жили они недолго, до первой серьезной заварушки. Сам он мог бывшего напарника разве что морально поддержать, так что в душу не лез.
За каждым инспектором закрепили свой участок, но вот четких границ он не имел, объекты были разбросаны по всему городу и пригороду, иногда два инспектора одновременно заходили в два соседних здания для проверки, порядка в этом не было никакого. Травина здорово выручал мотоцикл — на нем он успевал объездить обозначенные в расписании точки за четыре-пять часов, с нэпманами он не торговался, если было за что штрафовать, штрафовал, на незначительные нарушения, которые могли исправить на месте, глаза закрывал, так что ревущий мотоцикл стал среди коммерсантов символом неотвратимого, но справедливого наказания. Подношения продуктами и мануфактурой Сергей брал, но сразу предупреждал, что на результатах проверок это не скажется. Так Кацу и сказал, мол, если думают, что взятки берет, пусть следом за ним другой проверяющий ходит, и если что найдет, он, Сергей, тут же уволится.
— Ох, встанет тебе боком твоя вольница, — только головой покачал Лев Аверьянович, — это я уже старый и, считай, на заслуженном отдыхе, а придет новая метла, быстро тебя выметет, не любит начальство вот таких свободных и независимых.
На что Травин ответил, что тоже не любит начальство, которое угодничество и подхалимство ставит вперед трудолюбия и ответственности. Кац недоверчиво хмыкнул, переубеждать не стал, про молодость пробормотал, да и только.
Петра на следующий день после ограбления Сергей допросил с пристрастием. Но парень ничего не знал, договаривался на складе с грузчиком, которого, как говорят, убили в том самом банке, деньги получил заранее и после определенного сигнала должен был уйти домой. На бакалейном складе к тому, что среди работников были налетчики, по словам мальчика, отнеслись равнодушно. Их зарплаты от похищенных денег не зависели, только у одного из складских жена работала на той фабрике, где выплаты задержали, и он единственный возмущался.
Зато оказалось, что Петя отлично знал брата Любы Акимкиной.
— Это ж Сенька Рябой, — сказал он. — Раньше обычной шпаной был, вроде нас, а сейчас с серьезными людьми связался, говорят, они палаточников обносят.
— Что за серьезные люди?
— Да я только кликухи знаю, Кучер там главный и еще Весло. А Сенька — это тот рябой пацан, которого вы искали?
— Ну да, выглядит он чуть тебя постарше.
— Сенька всегда дохлый был, — сказал паренек, — наша мать с его родителями дружила, пока не спилась, он мне часто раньше уши драл. А как я подрос и окреп, так он и перестал, я, если что, пришибить его могу.
— Ты, герой, лучше о жизни своей поразмышляй. Был бы один, и ладно, а так брат у тебя на руках, надо головой думать.
— Да разве я не понимаю, деньги-то, считай, шальные были, — совсем по-взрослому ответил Петя. — Постоять, а потом убежать, делов-то, мало ли кто на улице свистит, всех в каталажку тащить, места там не хватит. А так Емеле с Митяем обувку справлю, не босиком же им в школу ходить.
Травин мог бы многое порассказать парню о том, как вот такие же шкеты в лихие годы сначала просто на улице стояли, потом просто тащили за ворами хабар, потом на подхвате врывались в ювелирку или магазин с модным барахлом, ну а потом с дыркой в голове отправлялись в могилу. Но не стал, помнил себя в его возрасте, когда взрослые кажутся скучными и занудными, а их наставления — дурацкими.
— С вещами решим вопрос, выбью в СПОНе[8]. В доме криминал не потерплю, узнаю, что подобным промышляешь, сначала прибью, а потом выгоню, — просто пообещал он. Угрозы, они куда действеннее всяких побуждающих речей.
Кроме СПОНа, делами несовершеннолетних занималась прокуратура. Травин это вспомнил, когда в законное воскресенье под вечер шел на очередное свидание с Любой. Прошлое закончилось не очень хорошо, так что Сергей решил взять реванш и послать комсомольцев на хутор ловить бабочек — не могла, по его мнению, молодая и достаточно привлекательная девушка проводить столько времени на бесполезных собраниях вместо того, чтобы лежать в постели с молодым сильным парнем. Тем более что и место для таких встреч у него теперь было.
Выйдя из калитки, он столкнулся с соседкой, Дарьей Павловной. Фельдшерица в шляпке, розовых туфельках и приталенном платье в горошек, облегавшем ее соблазнительную фигурку, шла под ручку с местным следователем.
— Здравствуйте, Сережа, — окликнула она его. — Куда торопитесь?
— В киношку фабричную, — не стал скрывать Травин, протянув руку Мальцеву.
Тот слегка скривился, но ладонь пожал. Рукопожатие у следователя было крепкое, не будь он таким засранцем, подумалось Сергею, они могли бы подружиться. Хотя нет, не могли бы… Даша смотрела на Травина с интересом и даже каким-то вызовом, и Мальцеву это, судя по его кислому лицу, не очень нравилось.
— А мы с Павлом Евсеевичем идем послушать Ханаева, он будет сегодня петь Тибальда из «Ромео и Джульетты». Вы представляете, Никандр Сергеевич сразу после революции тут жил и пел в «Колизее», и жена его из местных, из мещан. Вы любите оперу, Сережа? Могли бы с нами пойти, у Павла Евсеевича пропуск в театр есть.
— Не нравится мне опера, я больше кино люблю, — честно сказал Травин. Следователю этот ответ понравился.
— А я без ума от классической музыки. Она заставляет душу петь и отзываться на красоту этого мира, не так ли? Вот и Павла Евсеевича приобщаю.
— Ну и как, нравится? — спросил Сергей у Мальцева.
— Очень, — ответил тот. — Каждый раз душой отдыхаю.
Даша отвернулась, чтобы что-то разглядеть на другой стороне улицы, и Мальцев покачал головой. Оперу он явно не переносил, и Травин его хорошо понимал. Но что не сделаешь, чтобы перейти с любимой женщиной от простых рукопожатий, прогулок под ручку и поцелуев в щеку к чему-нибудь более серьезному. И следователям дурная кровь бьет в голову, хотя казалось, посмотри кругом, сколько девушек, готовых к простым и необременительным отношениям.