— Да ну, пойдем покажу, — Даша встала, потянула Сергея за собой по коридору к запертой комнате, ключом, лежащим за цветочным горшком, отворила ее, щелкнула выключателем.
Травин точно знал, что по плану в этой комнате находится окно, его можно было и снаружи увидеть, но вот внутри стало понятно, что по сути его и нет — внутренние стекла были прикрыты чем-то плотным, почти не пропускающим солнечный свет. Деревянный пол, выкрашенный в черный цвет, переходил в темно-красные стены, на белоснежном потолке, с которого свисала вычурная хрустальная люстра, были нанесены красной же краской какие-то знаки, похожие на готический шрифт.
Посредине комнаты стоял круглый стол, покрытый скатертью в цвет стен, на нем три толстые свечи разной высоты, хрустальная жаба, стеклянный шар на деревянной подставке и колода карт, да не простых, а двойного размера.
— А ну, отвернись, друг мой любезный, прикрой глаза руками и считай до двадцати, да не подглядывай, — приказала Дарья.
Сергей послушно прижал ладони к лицу и начал считать.
— Не части. Помедленнее, — послышалось шебуршание.
Досчитав до двадцати, Травин повернулся и вздрогнул.
За столом сидела совсем другая женщина — на вид старше, с черной помадой на губах, с тенями под глазами, волосы были заколоты булавкой с черепом, на тонких пальцах — такое же кольцо. Белоснежная шаль, расшитая непонятными символами, покрывала плечи. Но Даша изменилась не только внешне, но и внутренне, от нее исходила какая-то неведомая сила.
— Садись, — и голос стал ниже, приобрел густоту.
Сергей послушно уселся на стул.
— Смотри мне прямо в глаза, сделай вдох, потом выдох, еще вдох. Выдох. Глубже. Глубже. Почувствуй, как тяжелеют веки, как пульсируют виски. Вдох, выдох, вдох, выдох.
Сергей и вправду почувствовал какую-то сонливость.
— Давай руку, — приказала Дарья и уколола Травина булавкой в протянутую ладонь, размазала каплю крови по стеклянному шару. От неожиданности он вздрогнул, но туман, образовавшийся в голове, не прошел.
— Все вижу, что с тобой случилось. Вижу несчастную любовь, потерю горькую. Страдаешь ты до сих пор. Смотри в шар. Смотри не отрываясь.
Сергей ошарашенно вгляделся в стеклянную поверхность.
Внезапно Даша рассмеялась.
— Что, поверил?
— Ну, не знаю, — Травин растерялся — бывало такое, что ему пытались задурить голову, но он даже цыганкам не поддавался, а тут чуть не поплыл. — Такое ощущение, что прямо изнутри что-то тянешь.
— Это, мой дорогой, психология, — соседка довольно сощурилась, превратившись в себя прежнюю, — сначала легкий транс, потом резкое воздействие, и когда сознание человека не знает, в каком состоянии он сейчас находится, какое-нибудь банальное откровение. У каждого обязательно несчастная любовь и страдания, к гадалкам радостью поделиться не ходят. Ну а потери — в гражданскую кто только кого не потерял. Беспроигрышный вариант. Но ты молодец, держался, хотя с вами, мужиками, всегда сложнее. Женщины сразу чуть ли сознание не теряют.
— И что, каждой придумке верят? — Сергей окончательно пришел в себя.
— Почему придумке, — Дарья покачала головой, — все взаправду. Я ведь, Сережа, не с одной женщиной разговариваю, их много сюда ходит. И они садятся на твое место и все-все рассказывают, но не про себя, а про мужа, про подруг своих заклятых, кто с кем гуляет, у кого что в жизни произошло, кто кому какую подлость сделал. Тут только запоминай и нужному человеку говори, ничего сложного. Поэтому я и беру по червонцу за сеанс, что еще до того, как сюда клиентка вошла, я о ней все почти знаю и, если могу помочь — помогу, а нет, хуже не сделаю. Врач, он скальпелем режет организм, а с душой так тонко не получается, приходится где-то прижечь горьким известием, где-то советом восстановить. Просто так люди сокровенное выкладывать не станут, но если суевериями их подтолкнуть, выложат все как на духу.
— Сегодня слесаря искал, чтобы он мне трубы опломбировал, — поделился Травин, — так вот его жена тебя ведьмой и назвала. Сказала, была у них соседка, кассирша какая-то, убили ее недавно, так она тебе все деньги сносила, как привороженная. А Петелькина эта, слесарева жена, к какой-то гадалке за рубль ходит, так значит, те тоже обманщицы?
Даша поморщилась. Сравнение с конкурентками по ремеслу ей явно не понравилось.
— Так вот ты откуда про гадание узнал. Этим дешевкам только голову задурить, — жестко сказала она. — Что они могут людям дать, кроме бредней о своей якобы силе? Вот ты в Бога веришь?
— Нет, — признался Сергей.
— А в приметы?
— Иногда верю. Ну там кошка дорогу перебежит или баба с пустым ведром. Понимаю, что чушь собачья, но, видимо, в детстве крепко в голову вбили.
— Вера в чудо. Все верят и, даже если понимают, что пустое это, все равно где-то в глубине души сомневаются, а вдруг взаправду. Большинство примет не сбывается, потому что на самом деле это только суеверия, но это мы не помним, а вот то, что случайно совпадет, сразу в сознании помечается как доказательство того, что чудеса существуют. И тогда человек себя сам уже настраивает, и даже если нет никакого повода чему-то случиться, сделает, чтобы так и произошло. Очень многое, Сережа, мы не осознаем, а мозг работает, перелопачивает информацию. Вот ты сейчас сидишь, меня слушаешь, а на самом деле внутри твоей головы что только ни происходит, то, что ты днем видел и пережил, накладывается на предыдущий опыт, он где-то корректируется, а где-то корректирует твои сегодняшние воспоминания.
— И откуда ты все это знаешь? — восхитился Сергей.
— Я же сказала, психология. Наука такая о человеческом поведении, когда-то увлекалась ей, ходила на лекции профессора Лазурского, но не доучилась, вот сейчас фельдшером работаю. В больнице, мой дорогой, люди часто на грани смерти находятся, им не только медицинская помощь нужна, иногда и словом лечить приходится. А кассиршу я эту недавно в морге видела, Генрих Францевич ее вскрывал. Жуткая смерть, жалко ее, приходила просто поплакаться, душу излить, одинокая она была, несчастная. Работа ей не нравилась, жизнь в этом городе — тоже, сестра в Ленинграде только деньги с нее тянула, а к себе не звала, в общем, несладко ей жилось. Да еще и неприятности с начальством, директор банка какие-то делишки заставлял ее обделывать, я так и не поняла, что именно и зачем, что-то мелкое, но противное. И вот за десять рублей она получала душевное спокойствие, хоть и временное, выговаривалась, отталкивала от себя проблемы. Но я ее уже месяца полтора не встречала, она заявилась когда в последний раз, сказала, что благодаря мне жениха нашла, и все у них ладится. Только счастьем светиться начала, и тут такой конец.
— Так ты точно не ведьма? Приворожить не можешь? — уточнил Травин.
— Ведьма, не ведьма, а приворожить очень даже могу, — ответила Дарья и тут же продемонстрировала Сергею, как она умеет это делать. Жаль, что недолго, Травина ждала работа, и так вон сколько времени потерял.
Иван Миронович Гирин курил одну папиросу за другой. Особоуполномоченный ЦАУ НКВД Якушин в очередной раз позвонил и спросил, как идет поиск денег и подозреваемых в ограблении банка. А сказать ему было нечего, все, кроме этого проклятого Яшки Каторги, были мертвы. Только вот потянулась ниточка с этим мужиком, который к инспектору коммунхозотдела залез, и на тебе — тоже помер.
— Ты так все легкие себе выкуришь, — Карецкий сидел напротив и мастерил из выдранной из дела бумажки самолетик. — Ваня, послушай еще раз, все выгорит. Сам посуди, деньги мы нашли. Неважно, что они наверняка не из банка этого, но логично ведь выходит. Бандит целковые вынес, не расхаживать же ему с мешком банкнот пронумерованных, вот и поменял на золотишко. Так ведь, Пал Евсеич?
— Про то, что деньги не из банка, я, считай, не слышал, — Мальцев стоял у окна, мрачно глядя куда-то вдаль. — И подозреваемый есть у меня. Расколоть его только, вон, к уркам в камеру посадить, они его быстро обломают, скажет все, что знает и не знает. К тем, что машиниста убили литерного поезда, им все равно десять лет светит, если они и этого инспектора немного потреплют, та же десятка и выйдет.
— Ох и жесток ты, Паша, — Гирин покачал головой, — вот дался тебе этот Травин. Я тебе как старший товарищ скажу, ты уж выслушай. Сам виноват, ходил вокруг фельдшерицы, слюни пускал, весь город на тебя смотрел, а этот малец взял нахрапом, подход нашел.
— Да чем он лучше меня? — вырвалось у следователя.
— Ничем, — согласился Карецкий. — Только женщинам это не объяснишь, им не чувства подавай, не восходы при луне там или прогулки под звездами, они вот таких проходимцев любят, чем хуже, тем лучше. Но мысль хорошая, в камеру его подсадить. Тут главное, чтобы он не проболтался в случае чего, потому как наш дорогой товарищ Травин — единственная ниточка к событиям той ночи. Будет молчать, отдадим деньги и труп этого крестьянина, можем и протокол допроса подложить, что он в том банке на подхвате был. Не будет, тогда уж кумекать придется, где эту кассу искать.
— Подлог предлагаешь сделать? — Мальцев исподлобья посмотрел на субинспектора.
— Можешь не делать, — Карецкий растянул синеватые губы в улыбке, — только ты посуди, Паша, отвечать-то нам всем придется. И вместо одного раскрытого дела будут у нас два глухих висяка. А за это по головке не погладят и леденец к Рождеству не дадут. Ты на это с другой стороны посмотри, мы ж не невинных обвиняем и выгоду свою имеем, а наоборот, для пользы дела стараемся. И так понятно, что Бондарь этот давно уже пузо греет где-нибудь на югах, долю свою в картишки проигрывает, и денег этих нам не видать как своих ушей. Поймают его, тогда придумаем, что делать, но если за столько лет не смогли, то и сейчас навряд ли. Сегодня он Липин, завтра — Берлага или Рубинштейн какой, голову побрил, усы отрастил — и другой человек. Скажи, что я не прав.
— Прав, — вздохнул Мальцев. — Только вот чую, что нехорошо это, неправильно.
— А невинного человека в камеру правильно сажать? — сказал свое веское слово Гирин. — Не знаю как ты, Пал Евсеич, а мне ясно, что деньги эти явно к банку отношение имеют. Так и криминалист наш написал, что возможно! Подчеркиваю, возможно, что эти вот золотые кирпичи совсем недавно заложили, а сажу сверху нанесли. И это он столько дней сидел и чего-то там своей головой думал. Если уж такой опытный человек говорит, что недавняя это закладка может быть, то как мы ему не поверим.