Управдом — страница 44 из 45

Как и в начале сентября, Сергей пришел в себя в больнице, только никто его в этот раз не привязывал. Правда, и чувствовал он себя куда хуже и все так же не мог пошевелиться — слабость была неимоверная. Такая, что до браунинга, лежавшего на тумбочке, он так и не дотянулся.

В изголовье сидела Даша, держа руку на его лбу.

— Очнулся, — улыбнулась она.

Сергей попытался дернуться, но только головой чуть качнул.

— Лежи, лежи, дорогой, — женщина надавила ладонью на лоб. — Эта рана посерьезнее прошлой будет. Но ты выздоровеешь, зря, что ли, я старалась, из могилы тебя вытаскивала.

— Так ты Оля Рудницкая? — прошептал Сергей. — Это твоего брата убили чекисты?

— Нет, ошибся ты, Сережа. Мы с Леней не родственники, друзья хорошие, умерла Оленька в гражданскую у меня на руках, тиф ее унес. Не щадил тогда ни белых, ни красных, — Женщина встала, сделала шутливый книксен. — Дарья Павловна Белова, прошу любить и жаловать. Хотя вот с тем, чтобы жаловать, у нас трудности возникают, да? Думаешь, я во всем виновата? Может, и так, Жорж от меня тайн не держал, чем могла, помогала ему. А уж он с Рудницким делился, Карецкий-то вместе с Леней в одном кавалерийском полку служил, в их дела я не лезла, а что умереть кому-то пришлось, так все умрем, рано или поздно. Ты вот молодец, детишек не бросил и дело до конца довел. За это я тебе погадаю, по-настоящему.

Она взяла бессильно лежащую руку Сергея, перевернула ладонью вверх, провела пальцем по бороздкам.

— Думают, что в этих линиях есть что-то, если внимательно посмотреть. Врут, дотронуться надо, прочувствовать, и тогда понимание приходит. Не все сбывается, но доля истины определенно есть, где правда, а где выдумка, кто знает. А теперь слушай, Сережа, скажу тебе то, что вижу, что было, не буду говорить, незачем, а что будет и чем дело успокоится, узнаешь. Проживешь ты на этом свете не очень долго, зато друга верного повстречаешь, он странный какой-то, не от мира сего, и дружба тебе эта боком встанет. Еще страшная война случится, во сне ее вижу иногда, куда там гражданской, во много крат хуже, и вот в эту войну ты этот мир покинешь. А аккурат перед самой войной этой сына своего встретишь, только встреча нерадостная случится, и для тебя, и для него, по разные стороны фронта окажетесь.

— Даша…

— Что, Сережа?

— Дай мне только до вас добраться. Щадить не буду.

— Может, и доберешься, — женщина взяла шприц, посмотрела содержимое на свет, постучала по стеклянному цилиндру пальцем, — свидимся еще, милый, повязаны мы с тобой так, что и не развязать. Только помни, не бывает плохих или хороших людей, любовь моя, человек — он как космос, рядом вот, руку протянуть, но неизведанный и бесконечный. Теперь спи, лейтенант, а то генералом не станешь.

Игла вошла в плечо, Сергея словно парализовало. И потом накатила тьма.


Очнулся окончательно Травин через две недели, словно от тяжелого сна освободился — практически здоровый и даже бодрый. На то, чтобы вернуть ослабшим конечностям былую подвижность, ушло всего два дня под строгим наблюдением доктора Райха. Генрих Францевич и сказал Сергею, что Дарья Павловна взяла расчет и уехала в Ленинград, к дальней родственнице. Адрес не оставила, обещалась писать. Все вещи из ее комнат исчезли, осталась только серебряная пуговица с подковой и шестиконечной звездой; она одиноко лежала на полу шкафа рядом с клочком бумаги, на котором было написано — «Croire a son etoile».

— Верь в свою звезду, — перевел Травин.

Бумажку и пуговицу он спрятал в карман и благополучно о них забыл.

Отлеживаться Сергей не стал, поехал в Москву, к Емельянову, который уже сидел, что называется, на чемоданах. Тот Травина обматерил — ГПУ, после того, как нашли американские револьверы у Рудницкого и агентов угро, на ушах стояло, проверялись их связи с бандой Крапленого и даже кое-какие следы поставок из-за границы нашли, трясли таможню и сотрудников наркомата торговли, адмотдел Рогожска перетряхнули сверху донизу.

Ларина они упустили, словно сквозь землю провалился. В Ленинграде арестовали служащего наркомата, который приторговывал заграничными паспортами, тот уверял, что этот самый Ларин брал у него два паспорта, но в актах о выдаче были совсем другие фотографии.

Про связь его с Дашей никто не слыхивал, Емельянов так и сказал — забудь. Бред, галлюцинации раненого, была Дарья Павловна Белова, вдова красного командира, фельдшер, и сплыла, но по своим каналам проверил — до Ленинграда она так и не добралась, исчезла где-то на полпути, словно растворилась.

— Вот что ты за человек, Сергей, послали тебя колонией детской руководить, так нет, впутался опять в уголовные дела, — попенял Василий Васильевич. — В общем, как я и говорил, переводят меня на какую-то фабрику, или на Моспочтамт, не определились еще. К Осипову не суйся, у него и без тебя забот хватает, к зиме, как все уляжется, я за тебя похлопочу. Чтобы, значит, под присмотром был. Да не смотри на меня волком, мало еще времени прошло. Про Вегенера знаешь?

Травин кивнул. В газете «Правда» за третье сентября он прочитал, что Александр Николаевич приговорен коллегией ОГПУ к расстрелу за контрреволюционную деятельность по статье 58‐1бю. Про большой террор в свое время он всякое слышал, так что вполне мог предположить, за что в действительности арестовали начальника авиационной академии, патриота и русского офицера. А поскольку лично Вегенера знал не он, а его реципиент, к новости отнесся двояко. Вроде жаль, что с хорошим человеком так поступили, а с другой стороны тот, кто знал Сережу Травина, уже ничего никому не расскажет.

— Слухи разные ходят, было или не было, — вздохнул Емельянов. — Так что сиди на своем месте тихо, не отсвечивай, а то у нас любят контру искать там, где ее нет.


Новый следователь, прибывший на место Мальцева, несколько раз допрашивал Сергея, но без энтузиазма, для него все дела были раскрыты — виновные в растратах или умерли, или были посажены, предатели из органов уничтожены преданным делу революции субинспектором Карецким, чей портрет с черной лентой висел в административном отделе, схемы хищений государственных средств разгаданы и пресечены. Участие самого Травина в задержании тоже отмечено было, и вроде как даже к награде его хотели представить, грамоту дать, но бывшие грехи не позволили.

Лизу несколько раз пытались отдать в приемную семью, но все как-то не срасталось. А уж после того, как она прибежала обратно с синяками и надорванным ухом и Травину пришлось серьезно побеседовать с несостоявшимся опекуном — почти без переломов, желающих взять к себе девочку больше не находилось.


В коммунхозотделе ждали новое начальство, Кац досиживал последние дни, с арестом Зинаиды Ильиничны в нем что-то надломилось, даже курил не так, как раньше, а через силу, жалкие облачка совсем не напоминали мощные клубы дыма. Совслужащие подотделов старались обходить его кабинет стороной, а вдруг новая метла будет всех его приятелей вычищать.

Новая метла появилась аккурат после праздника Октябрьской революции. Перед дверью кабинета стоял боец ГПУ с винтовкой, подчеркивая статус нового хозяина. Секретарша ожесточенно печатала на машинке новые приказы, кусая нижнюю губу, и бегала в кабинет с папкой на подпись, возвращаясь растрепанная и недовольная.

— Из Москвы, — важно поднимал палец Филькин, который про всех все знал, — с назначением. Сразу дела служащих запросил, изучает, сурьезный человек, а не абы кто. Родственник у него важный, в ЧК работает, ясно, что за заслуги назначили.

— Имя-то у этого сурьезного человека есть? — усмехнулся Травин.

— А как же без имени человеку-то жить при советской власти, имеется оное. Иосиф Соломонович их зовут. Товарищ Беленький.

Сергея вызвали на ковер уже под конец рабочего дня.

— Проходи, дорогой, — словно старого друга, встретил его Йося Беленький. — А ты, боец, возле двери постой и никуда не отлучайся, как только позову, мигом сюда.

Сотрудник ГПУ коротко кивнул и вышел.

— Что же мне с тобой делать, Травин, — вальяжно развалившись в кресле, протянул бывший агент третьего разряда, — увольнять неохота, уж больно ты ценный работник. Дом вон привел в порядок, ребятишек там поселил, даже преступников задержал.

— Петрушку из себя не строй, — посоветовал ему Сергей.

— Петрушку? — Йося покраснел, глаз у него дернулся. — Я тебя, сука, всю жизнь гнобить буду. Мог бы расстрелять, но нет, ты попляшешь, гнида, нахлебаешься дерьма. От себя никуда не отпущу, я твою жизнь, Травин, такой сделаю, что ты застрелиться захочешь. И не сможешь, пистолета тебе никто не даст.

Под конец он уже брызгал слюной, глаза покрылись сеткой лопнувших сосудов. Внезапно Беленький успокоился, постучал ладонью по столу.

— Ну шалман-то мы твой разгоним. Детишек по детским домам раздадим, нечего им тут прохлаждаться, новую социалистическую родину строить надо, есть у нас такие дома, что похлеще тюрем, быстро воспитают из них достойных членов общества. Дом хороший, себе заберу, а то представляешь, выделили какую-то конуру в старом фонде, так там даже туалет на улице. Эх, жалко родственников у тебя нет, на них бы отыгрались, а так — только ты остаешься. Будешь дворником. Нет, дворник — это слишком почетно для тебя, выгребные ямы чистить будешь. В дерьме валяться.

Йося визгливо захохотал. И тут же замолчал, вскочил, выдирая пальцами из кобуры наган.

— Я тебя, — тихо сказал Травин, схватив коллегу за горло, — убью. Только перед этим мучить буду, это я хорошо умею делать, и ты, Йося, от меня никуда не скроешься. Ты меня знаешь, мое слово крепкое. Это я тебя, как клопа, раздавлю, не сомневайся.

Беленький пытался вырваться, но Сергей его держал крепко, на весу. Пережатая гортань издавала хриплые звуки, бывший фотограф достал-таки наган, но Травин его перехватил, приставил к глазу начкомхоза и нажал на спуск.

Раздался щелчок, Йося обмяк, побледнел и свалился на пол, стоило Сергею его отпустить. Одна половина лица у Беленького обвисла, Травин положил наган ему обратно в кобуру, проверил пульс, шлепнул печатью на нескольких пустых бланках, засунул их себе за пазуху и только потом позвал постового.