Зная характер Чернобога, я мог бы с уверенностью сказать, что подобная выходка была бы вполне в его духе.
— Сколько же ваших предков нашли свой конец, сидя на этом месте? — несмотря на то, что вопрос звучал риторически, наставник вполоборота взглянул на меня. Его бледно частично сокрытое длинными спутанными черными волосами лицо выглядело жутко.
— Понятия не имею, — выдержав тяжелый взгляд, ответил я. — Но, насколько мне известно, до нашего с ним знакомства, доспех очень долго стоял без дела.
— Ваши близкие родственники страшились проклятья, — подняв руку, Распутин осторожно провел кончиками пальцев по краю забрала. — В наш век для многих это слово звучит, как пережиток прошлого, суеверие или бред сумасшедшего. Но, уверяю вас, граф, проклятье драгуна реально. И теперь, когда я воочию увидел ваш доспех, утверждаю, что он проклят.
— И у вас есть тому подтверждение? — ни мой голос, ни взгляд, не выражали сомнений. Наоборот, я оказался заинтригован словами наставника.
— Абсолют — непростой металл. — Тихо произнес Распутин. — Он прибыл к нам из тех мест, о которых мы ничего не знаем, и обладает такими тайнами, которые не постичь смертному разуму. Скажите, что, по-вашему, есть душа?
— С такими вопросами вам лучше обратиться к настоятелю местного монастыря. Хотите, я вас познакомлю? У нас с ним отношения не задались, но вдруг вы поладите?
Распутин лишь презрительно хмыкнул.
— Душа — есть энергия, заключенная в оболочке тела, — сказал он. — И когда оболочка увядает или погибает, энергия высвобождается. Если мы умираем на поле боя, дома или где-то еще — душа устремляется вверх, так как не имеет веса.
— А грехи тянут ее вниз? — не удержался я от сарказма.
— Оставьте эти мысли священнослужителям, — поморщился Распутин. — Мы говорим о науке, а не о религии, граф. Современные ученые считают, что наша энергия, сознание, если хотите, устремляется в космос.
— Вас бы отец Иоанн тоже невзлюбил, — вынес свой вердикт я.
Распутин пропустил мой комментарий мимо ушей и продолжил:
— Но, если погибнуть внутри драгуна, — он снова провел пальцами по вороненой броне, — абсолют впитает энергию, поглотит душу и присоединит ее к тем, которые в нем уже заключены. Вечная тюрьма, вечное проклятье…
— И как же оно может воздействовать на живых управителей? — у меня пересохло во рту, от чего голос сел и прозвучал глухо и безжизненно.
— Как по-вашему, что испытывает умирающий внутри брони воин? — спросил Распутин, заглянув мне в глаза.
Несмотря на то, что я и сам окончил свою прошлую жизнь в схожей ситуации, делиться этим с наставником было бы глупо.
— У меня в этом не сказать, чтобы большой опыт.
Распутин не оценил мою попытку отшутиться и уйти от ответа.
— Что испытывает управитель, погибая внутри драгуна? — повторил он свой вопрос.
Все, что сохранила моя память, так это желание прикрыть ребят и забрать с собой как можно больше врагов. Никакого страха, только…
— Злость. — Тихо произнес я.
— Именно, — удовлетворенно кивнул мой наставник. — Это основное чувство того, кто решается принять героическую смерть на поле брани. Иногда она смешивается с отчаянием и ненавистью, возможно, с желанием кого-то защитить. Но злоба есть всегда. Она пропитывает покидающую тело душу, черной гарью впитывается в броню, уродливыми шрамами вспарывает ее изгибы, ядом вытравливает темные литании ненависти и проклятья на благородной стали. И все это копится веками. Десятки душ сливаются в одну, формируя сознание драгуна.
— И чем древнее доспех…
— Тем чернее его душа, — закончил за меня Распутин. — Прибавьте к этому закалку кровью порченых и получите своего Чернобога. Это не боевой доспех, не машина войны, а чистое воплощение концентрированной ненависти, которой тут скопилось столько, что она сочится сквозь зазоры да трещины, отравляя все вокруг.
— Да, я помню, что вы говорили о том, как Чернобог сводил моих предков с ума, — длинная и мрачная речь наставника помогла мне лучше понять, что из себя представляет доспех.
— Но не вас, — подметил Распутин.
— Я не так давно стал его управителем. Возможно, все еще впереди.
— Сначала я тоже так подумал, — признал мужчина. — Но теперь вижу, что это не так. В вас мало злобы, Михаил. Благородство, честь, даже доброта. Ничем из этого не могли похвастаться целые поколения Воронцовых. Не могу и я. Но не вы. В вашей биографии хватает темных моментов, но сейчас вы стали совершенно другим человеком. Никто не может окунуться в дёготь и выбраться из него чистым. Как удалось вам?
— Пересмотрел свои взгляды на жизнь, — я пожал плечами.
— Вы можете хохмить сколько угодно, — скривился Распутин. — Мне нет дела до ваших секретов. Меня самого уже ничего не изменит. Слишком поздно. Но до того, как стать частью той ненависти, что питает моего драгуна, я хотел бы узнать правду.
Во взгляде Распутина проскользнуло нечто похожее на печаль. Но оно появилось и исчезло настолько быстро, что мне не удалось разобраться. На краткий миг мне стало жаль этого человека. Он заслуживал правды. Но не понял и не принял бы ее. Услышь он историю о переселении души, то счел бы, что я над ним попросту издеваюсь.
Но и оскорблять его молчанием было бы не лучшим решением.
— Простите, Григорий Ефимович, но у меня нет ответа на ваш вопрос. В первое наше знакомство Чернобог едва не убил меня, а потом… я будто проснулся ото сна. И все изменилось.
— Что же, — задумчиво протянул Распутин. — Похоже, древние драгуны хранят куда больше тайн, чем мы думаем. Благодарю, что показали мне ваш доспех. Теперь пора нам возвращаться в Академию. Вы одолжите мне своего шофера?
— Одолжить? — не понял я. — Но мы же поедем вместе.
— Вы приведете с собой Чернобога, — заявил мой наставник. — Как я уже говорил — другие драгуны вас не примут, да и ваш не простит измены. Мне придется обучать вас править именно Чернобогом. Кто знает, возможно, он откроет нам свои темные секреты.
— А захотим ли мы их узнать? — от взгляда Распутина мне стало не по себе.
Он же тяжело вздохнул и произнес:
— Меня мучит иной вопрос: какую цену придется заплатить за эти знания.
— Но не вы ли недавно сказали, что достойная цель оправдывает любые средства? — парировал я.
— Это так, — не стал спорить Распутин.
И в этот момент я четко осознал, что он легко разменяет на тайны Чернобога не только мою жизнь, но и свою тоже.
7. Лиха беда начало
Распутин дозволил мне вернуться в Академию чуть позже, а сам уехал обратно вместе с Федором сразу же, как только покинул подземелье. Стоило машине выехать за территорию парка, как стоявшие за моей спиной порченые с облегчением выдохнули.
— Очень жуткий дяденька, — прошептала Акулина. — И сам страшный, и вещи страшные рассказывал.
— Ну-ка цыц! — прикрикнул на ученицу Петрович. — Тебя не учили про благородных господ дурного не говорить?
— Учили, дедушка, — поспешно закивала девчонка. Она глядела на старшего порченого глазами доверчивого теленка. — Бранили за это, на чем свет стоит. И пороли даже. Но вы же сами сказали, что наш барин так не поступит.
— Ну, это он сейчас так не поступает, — почесал косматую голову Петрович, — а раньше-то, конечно, порол — только в путь. Слуги на конюшнях так выли, что даже в подвалах слышно было.
— Прохор говорил, — красные глаза Ксении зловеще прищурились, когда она наклонилась к младшей помощнице, — что прошлая горничная случайно разбила чашку, так барин ее в конюшне привязал и плеткой всю ночь лупил, да так, что кожа со спины слезла! Демидка потом два дня кровь смывал со стен и пола.
— Батюшки! — Акулина спрятала лицо в ладошках. — Страх-то какой!
— Во-первых, — я резко развернулся на каблуках и окинул слуг суровым взглядом, — прекратите говорить обо мне, словно меня тут нет. Во-вторых: хватит меня демонизировать. В-третьих: не надо пугать ребенка. Иначе Демидке придется снова отмывать конюшни.
Порченые побледнели так, будто вот-вот грохнуться в обморок. У Акулины так и вовсе подбородок затрясся, а на глаза слезы навернулись. Наверное, я чуть перегнул палку с устрашением.
— Да ладно, я просто шучу, — в силу чуть заостренных и хищных черт лица, моя улыбка больше походила на оскал. — Но впредь вtдите себя приличнее. Не заставляйте меня жалеть о том, что дозволяю вам куда больше, чем положено порченым в других домах.
— Совсем они распустились, Ваше сиятельство, — поддакнул Прохор, который, подобно Дее, оказался на крыльце невесть откуда. — Балуете вы их! Пряники, конечно, хорошо, но и кнута надо бы давать, чтобы не запамятовали, какого это.
Актер из Прохора был паршивый — несмотря на тон и слова, в его глазах читалась забота о порченых. Проявлял он снисхождение и к Демидке, и к Евдокии. Даже Дею принял и возомнил себя защитником всех слуг в этом доме.
Я ничего против не имел, но не мог не напустить на себя строгий вид и не подшутить над ним:
— И почему про меня полно скверных историй, но нет ни одной про моего жестокого и сурового дворского? Вот уж кто в действительности цепной пёс Воронцовых, не ведающий жалости ни к себе, ни к окружающим.
— Ась? — Прохор шумно сглотнул и отвел взгляд. — Дык… ну я ж это… Там… туда-сюда…
— Ага. — Я с улыбкой смотрел на дворского.
— Прошу простить, барин, дел полно, — Прохор начал пятиться к дверям. — Но, ежели работнички забалуют, так я с них три шкуры спущу. Не извольте беспокоиться!
— И чтобы Демидка потом конюшни три дня отмывал? — прыснула в ладошку Ксения, за что сразу же получила легкую затрещину от Петровича.
— Избаловал ты девку, порченый! — буркнул Прохор. Он зло зыркнул на Ксению из-под кустистых бровей, показал ей кулак и пыхтя, как паровоз, удалился.
Порченые откланялись и последовали за ним.
— Без вас здесь было куда спокойнее, барин, — заметила тенью появившаяся за моей спиной Дея, — и скучнее.
— К сожалению, мн