В Ганновере большинство пассажиров вышли, но зашел итальянец с замасленными волосами и маслянистой улыбкой, у него было зарезервировано место напротив Хелены. Он сразу же принялся заигрывать с ней, и поскольку она отвечала только односложно и не обращала внимания на его неуклюжие комплименты, то он становился все более назойливым.
Ей нужно как-то от него избавиться. Но как?
В конце концов у нее появилась идея просто начать кашлять. Кашлять и кашлять, как следует, – еще со школьных лет она хорошо помнила, как это делается. Когда через некоторое время он смотрел на нее скорее раздраженно, чем романтично, она прервала кашель, наклонилась вперед и сказала:
– Извините. У меня был туберкулез в течение трех лет, но я вылечилась. – Еще один приступ кашля не мог навредить драматическому эффекту. – Не волнуйтесь. Врачи заверили меня, что я больше не заразна.
Она продолжала кашлять, в то время как глаза мужчины становились все больше и больше. Наконец, не говоря ни слова, он пересел на свободное место в дальнем конце вагона, а когда она позже взглянула на него между сиденьями, он все еще был занят тем, что протирал платком каждый квадратный сантиметр своего костюма.
Впоследствии она сказала себе, пусть это и было весело, но маневр был довольно рискованный. Что, если бы мужчина поднял тревогу и обратился к проводнице, а та вызвала кого-нибудь из эпидемиологического управления? Все ее планы нарушились бы.
Но ничего подобного не произошло. Она прибыла вовремя и села в поезд до Роттердама, который отправился с точностью до минуты. Внутри было довольно пусто, купе было полностью в распоряжении Хелены. На улице уже темнело. Теперь осталось недолго. Наверное, можно позволить себе небольшой вздох облегчения.
Вероятно, не следовало так делать, потому что вскоре поезд вдруг стал замедляться и замедляться и наконец остановился на свободном пути, посреди бесконечной пустоши.
Что бы это значило? Хелена открыла окно, выглянула наружу. На горизонте что-то светилось, как будто там пожар, в небе дергались светящиеся следы яростного зенитного огня, и даже можно было представить, как тут и там в ночном небе появляются очертания самолетов.
Чрезвычайно взволнованная, Хелена вышла из купе и отправилась на поиски молодой румяной проводницы, которая пробила ее билет, не устраивая из этого представление.
Она нашла ее в соседнем вагоне, с телефоном у уха.
– Я не знаю, – сказала она, хотя Хелена даже не задала вопрос. – Они никогда не говорят нам о том, что происходит. – Она прислушалась к телефону, что-то ответила по-голландски, а затем завершила разговор: – Нас перенаправляют.
– А как это отразится на нашем прибытии в Роттердам? – спросила Хелена.
– Он думает, мы опоздаем на час, – сказала проводница, не пояснив, кого имела в виду.
Позже на час. Ну, еще ничего.
Только… час спустя они по-прежнему стояли на том же месте. А когда поезд пришел в движение, он поехал назад!
Хелену пронзила ледяная дрожь. Она ведь не пропустит корабль?
А если все-таки да? Что тогда она будет делать? Она не знала. Попыталась построить планы на такой случай, определить порядок действий, выделить различные случаи, вспомнить схему набора, применимую к похожей ситуации, но ей ничего не приходило в голову. Ее мозг словно парализовало, а все тело охватила дрожь, которая не хотела ослабевать. Так просто не могло случиться! Потому что это было бы так несправедливо!
Она вспомнила Мари, которая верила в доброго Бога, хранящего ее, и завидовала ей.
И тем не менее они ехали. Иногда медленно и нерешительно, так, словно поезд не доверял рельсам, по которым катился, затем снова быстро и уверенно.
В какой-то момент вновь появилась проводница и сказала:
– Сожалею. Вероятно, мы опоздаем в Роттердам на три часа.
– Три часа! – в ужасе повторила Хелена.
Она начала подсчитывать. Если они опоздают не более чем на три часа, то все еще могло получиться. С натяжкой, но могло получиться.
– Произошел налет английской авиации на железнодорожном узле, – рассказала женщина. – Но они их обратили в бегство, и теперь мы на другом пути. Машинист делает все, что может.
В Роттердам приехали непроглядной ночью, на два часа и пятьдесят минут позже, чем было предусмотрено расписанием. Поэтому план Хелены отправиться в порт пешком, чтобы не оставлять денежного следа, провалился. Она взяла такси, ей посчастливилось его поймать, и сказала себе, что это вполне уместно, поскольку портативные платежные устройства изначально хоть и сохраняли списания, но не передавали их в Рейхсбанк до тех пор, пока не подключались к глобальной сети. Так что, если повезет, до завтрашнего утра поездка на такси не отразится на ее счете – а к тому времени она уже давно будет за пределами германских территориальных вод!
Внезапно появились полицейские, грузовики, военный транспорт, и они оказались в пробке.
– Мы можем ехать побыстрее? – попросила Хелена.
Таксист, на вид далеко за шестьдесят, вздохнул.
– Делаю все возможное, фройляйн.
Хелена глянула на часы на приборной панели и ужаснулась. До отплытия корабля оставалось всего полчаса!
Это не могло быть правдой. Она поспешно достала подтверждение своего круиза, проверила время – и только сейчас прочитала текст в самом низу: «Чтобы обеспечить беспрепятственный выход в море, необходимо, чтобы все пассажиры были на борту как минимум за 1 час до отплытия».
Значит, она уже опоздала!
Она почувствовала себя невероятно несчастной.
– Пожалуйста, – воскликнула она. – Я опаздываю на корабль!
– Нет-нет, – сказал таксист. – Они дождутся.
Хелена читала дальше: «Мы обращаем Ваше внимание на то, что наши корабли НЕ дожидаются опоздавших пассажиров!»
Вот, наконец, движение снова восстановилось. Такси рвануло вправо, прошмыгнуло мимо солдат, бронированных машин и зенитных орудий, спускаясь к порту.
– Куда? Какой причал?
– Номер 3, – воскликнула Хелена, полная надежды на чудо. – «LIBERTAD».
– Хорошо, – ответил водитель. – Он все еще там, видите?
Действительно. Корабль виднелся издалека, огромный корпус, освещенный прожекторами, каждая буква названия размером с дом и множество светящихся точек вдоль корпуса: изнутри освещенные люки кают.
Барьер преградил путь такси. Хелена торопливо заплатила, нетерпеливо ожидая, когда же наконец на приборе загорится зеленая лампочка и она сможет забрать свою карточку, затем выскочила из машины и поспешила, держа в руке чемодан и радуясь, что он такой легкий, через ворота на площадку перед трапом.
Рядом с трапом находился небольшой билетный киоск на колесах, в котором сидел мужчина и перебирал бумаги в тусклом свечении лампы. Когда она приблизилась, он заметил ее и посмотрел с ужасно грустным выражением лица, как будто ему сейчас придется сказать, что, к сожалению, она опоздала и он уже не может пустить ее на борт.
Нет, верно? Он этого не скажет. Она уже здесь, и корабль еще не уплыл, ей остается всего лишь подняться по трапу, и все будет хорошо…
Наконец она добралась до стеклянной будки, поспешно вытащила свои документы и, с трудом переводя дух, пробормотала в зарешеченное отверстие:
– Беккер. Лора Беккер. Рейс в Рио. Извините, но мой поезд опоздал на три часа…
Мужчина смотрел на нее все еще таким же ужасно грустным взглядом. Потом поднял окошко, протянул руку и сказал:
– Покажите документы.
Хелена протянула ему подтверждение круиза и паспорт. Он изучил, непрерывно кивая, и несколько раз провел рукой по всклокоченным волосам.
В этот момент Хелена услышала позади себя шаги, а когда обернулась, увидела двоих мужчин в темных кожаных плащах, словно выросших из-под земли. Эсэсовцы, она сразу поняла. У них не было никаких отличительных знаков, но в этом не было необходимости. Хелена видела достаточно много эсэсовцев, чтобы безошибочно опознать их.
– Фрау фон Аргенслебен, – сказал мужчина, стоявший справа от нее. – Вы арестованы. В ваших же интересах не оказывать сопротивления.
63
Тюремные камеры как-то все походили друг на друга, даже если были по-разному оборудованы. Эта представляла собой клетку, как для дикого животного, и была одной из трех одинаковых камер, находившихся в большом побеленном подвале, в котором оставалось еще достаточно места, где могла бы собраться сотня людей, чтобы наблюдать за заключенными. К счастью, Хелена была единственной узницей, и место оставалось свободным: похоже, никто не собирался иметь с ней дело. Ее даже не допросили. Двое эсэсовцев всего лишь забрали ее, не сказав больше ни слова, не реагировали на вопросы Хелены во время поездки, поместили ее в камеру, заперли, а затем ушли. Чемодан забрали с собой.
Также и в это утро полоска дневного света упала на рассвете через узкое подвальное окно прямо на нары Хелены и разбудила ее. Она сразу же поднялась, села и уныло уставилась на окружавшие ее прутья решетки. Она озябла от ночной прохлады, у нее не было никакого одеяла, только пальто.
Нары, привинченные к подвальной стене, были с тонкой набивкой и покрыты резиной, которая крошилась по краям. Поверхность казалась такой грязной, что Хелена старалась как можно меньше прикасаться к ней.
Остальная обстановка камеры состояла из жестяного ведра с крышкой в углу и крана, из которого вода только капала. После прибытия, когда стало ясно, что ей придется провести здесь ночь, Хелена немного умылась, но не стала пить эту воду, хотя и испытывала сильную жажду и голод, поскольку от нервозности за весь день почти ничего не съела.
На следующий день около полудня молодой парень с соломенно-русыми щетинистыми волосами принес ей немного поесть, хлеб и суп. Он был в форме и с повязкой со свастикой на руке, и он не сказал ни слова.
Ночью ей пришлось превозмочь себя и воспользоваться ведром. Затем она осторожно закрыла крышку и поставила ведро в самый дальний угол камеры, но все равно не было спасения от омерзительной вони, исходившей от него.