двинуться дальше. И от этого было досадно; чем сложнее было разыскать ее, тем сильнее росло в нем желание ее найти.
Вот почему он стоял здесь. Потому что он сказал себе, что однажды она должна будет здесь появиться.
Определенно она была слишком аристократична, чтобы даже заговорить с кем-то вроде него. Но он узнает темные пятна в ее прошлом, раскроет ее секреты, и тогда ей придется заговорить с ним.
И не только заговорить…
Его желание не в последнюю очередь было обусловлено тем обстоятельством, что в последнее время у него был преимущественно неприятный сексуальный опыт. Не из-за того, что не хватало обвинительных материалов, напротив. Но чем дольше шла война и чем дольше мужчины были вдали от дома, тем более услужливыми становились женщины.
Конечно, они сопротивлялись – немного. Чтобы сохранить свою репутацию. Чтобы иметь возможность сказать себе, что они были честными женами, у которых просто не было другого выбора, кроме как подчиниться принуждению. Но потом… потом они действительно получали удовольствие. Независимо от того, что он делал с ними или в каком положении он их брал, они задыхались, впивались в него, хватались за него, так и излучая вожделение. Отвратительно. Иногда он просто уходил, но не всегда. Иногда ему приходилось довести дело до конца, чтобы не лопнуть, но потом он всегда злился и чувствовал отвращение к себе, к женщинам, ко всему миру.
Единственный достаточно приятный эпизод у него случился с молодой девушкой в Йене, воспитательницей детского сада, которая постоянно носила закрытую одежду и выглядела робкой как газель. Она привлекла его внимание, он выяснил, как ее зовут, но на этот раз не нашел ничего противоправного. В конце концов он решил играть ва-банк и просто сделал от ее имени записи на Немецком форуме, осыпав фюрера оскорбительными выражениями, а затем датировал их задним числом. Когда он сунул ей под нос распечатку, она была так напугана, что даже не стала отрицать, что написала все это, напротив, сразу же взмолилась о пощаде!
Что, если хорошенько подумать, тоже в некотором роде было признанием вины.
Поскольку она жила всего лишь в меблированной комнате, он отвез ее в дешевую гостиницу, где не задавали много вопросов, заставил ее заплатить, и потом началось развлечение. Рыдая, она разделась перед ним, когда он приказал, и терпеливо сносила все остальное, плача навзрыд. Она была настолько зажатой и сухой, что ему потребовалось много плевков, чтобы войти в нее, и при этом оказалось, что она все еще была девственницей: она закричала от боли и запачкала кровью всю постель. Он приказал ей смыть с него свою кровь, и она повиновалась, обнаженная и дрожащая, а потом он оставил ее.
Да, тот вечер он запомнил надолго. Но постепенно пришло время для нового завоевания…
В его кармане зазвонил телефон, когда перед ним оставалось всего два человека.
Это был Адамек.
– Не могли бы вы приехать как можно скорее?
– Что-то произошло? – невольно спросил Леттке, хотя Адамек, разумеется, не стал бы объявлять ему это по телефону.
– Произошло, – услышал он ответ своего начальника. – Ситуация, в которой мы можем доказать пользу нашего ведомства для всего рейха. При условии, что мы окажемся достаточно быстрыми.
Дым бесчисленных сигарет уже заполнил комнату для переговоров, когда прибыл Леттке. Остальные сидели вокруг стола, что-то неразборчиво царапали цветными карандашами на лежащих перед ними листах бумаги, дискутировали о «стиле», «образцах предложений» и «типичных оборотах».
Леттке пододвинул стул, сел на него и спросил:
– А что, собственно говоря, происходит?
Адамек протянул ему лист бумаги.
– Прочитайте.
Леттке посмотрел на этот лист. На самом верху было написано «Листовки „Белой розы“», чуть ниже – «I», римская цифра 1.
Текст начинался следующим образом: «Нет ничего более недостойного культурного народа, чем без сопротивления позволять безответственной и одержимой правящей клике „управлять“ собой. Разве каждый порядочный немец не стыдится сегодня своего правительства, и кто из нас догадывается о степени позора, который обрушится на нас и наших детей, как только пелена упадет с наших глаз и раскроются ужасные и бесконечно превышающие всякую меру преступления?»
Продолжалось в том же духе. Далее следовали цитаты из Фридриха Шиллера и Гёте, и в заключение было сказано: «Мы просим Вас перепечатать и распространить эту листовку в максимально возможном количестве копий!»
Он поднял глаза.
– Что это? Что означает «Белая роза»?
– Именно в этом и заключается вопрос, – ответил Адамек. – Кто-то напечатал эту листовку, причем, по-видимому, на механической пишущей машинке, растиражировал ее, используя самые простые механические средства, и разослал неизвестному количеству получателей. Все, что нам известно, – так это то, что триста пятьдесят получателей сдали их в гестапо.
– Листовки? – повторил Леттке, все еще не в силах в это поверить. – По почте?
– Да, – подтвердил Адамек.
– Это же так… допотопно. Чего только стоят почтовые расходы! Таким путем невозможно охватить значительное количество получателей, по сравнению с глобальной сетью!
– Зато так их невозможно отследить.
– Ах да. – Теперь Леттке стало понятно, в чем заключалась проблема. – Верно.
Добришовский наклонился.
– Вот почему я говорю: единственное, что нам остается, так это лингвистический анализ. Если мы ограничимся только теми фрагментами текста, которые были написаны авторами листовки, то бросится в глаза, что они пишут очень витиевато, прямо-таки в патетическом стиле. Это очень длинные предложения – так пишут только те, кто много читает и сам много пишет.
– Во всяком случае, это написала не коммунистическая группа рабочих, – сказал Кирст, прикуривая новую сигарету от предыдущей. – Предполагаю, это студенты. Гуманитарии, быть может. Литература. Что-то в этом роде.
– По крайней мере, это люди, от которых можно ожидать, что они когда-либо высказывались на Немецком форуме, – продолжил Добришовский. Его почти лысый череп блестел от пота. – Вот почему я говорю, давайте разобьем текст на характерные части и поищем на форуме каждый из них! Там наверняка отыщется та или иная формулировка, которую они уже использовали однажды.
Адамек придвинул свое инвалидное кресло поближе к столу, чтобы опереться локтями о столешницу, сложил руки и взглянул на Леттке.
– Вы занимаетесь, так сказать, с противоположным знаком, у вас же весьма похожий проект в Америке. Как, думаете, нам следует поступить?
Мёллер потер заметно небритый подбородок. Как долго остальные уже здесь сидели?
– Если это иностранные агенты, то они чертовски хорошо владеют немецким языком, – пробормотал он.
Леттке еще раз посмотрел на листок в своей руке, задумался.
– А как же конверты? Их тоже сдали? – спросил он.
– Некоторые – да, – ответил Адамек.
– Когда были отправлены письма?
– В субботу. Все почтовые штемпели датированы 27 июня.
– А откуда?
– Согласно почтовым штемпелям, письма были брошены в Мюнхене, Аугсбурге, Ульме и Штутгарте.
– По штампам можно установить, в какие ящики?
– Нет. Письма проштампованы одинаково по почтовым округам.
– Есть ли свидетельские показания, как кто-то бросает в почтовый ящик необычайно большую кипу писем?
Адамек покачал головой.
– Таких свидетелей, разумеется, ищет полиция, но это не наша сфера влияния, – пояснил он. – Я хотел бы решить проблему с помощью средств, которые доступны именно нам. И по возможности быстрее, чем гестапо.
– Понимаю. – Леттке потер висок. – Проблема, которая представляется мне в лингвистическом анализе, предложенном Хорстом, заключается в том, что, помимо связанной с ним масштабной работы, результаты неизбежно будут не только неточными, но, прежде всего, они не будут неопровержимыми. Что это докажет, если кто-то использовал фрагмент предложения, встречающийся в этой листовке? Ничего. Всегда может быть и такое, что составитель листовки всего лишь скопировал эту фразу.
– Но не в случае, если мы найдем у кого-то целые части рассуждения, – возразил Добришовский. – Так сказать, концепцию листовки.
Леттке покачал головой.
– Тот, кто распространяет свое послание таким старомодным способом, используя печатные машинки и почтовые отправления, тем самым показывает, что он осведомлен о контроле в глобальной сети. Значит, такой человек не станет предварительно формулировать то, что хочет сказать, на форуме, а, наоборот, давно его избегает.
– Возможно, это исходная точка, – вмешался Кирст. – У кого раньше была высокая активность на форуме, а потом снизилась?
– У миллионов, – ответил Адамек, бросив на него косой взгляд. – Это нас никуда не приведет.
– А если мы начнем искать людей, купивших механическую пишущую машинку?
– Тогда, во-первых, это ничего не докажет, потому что по пишущей машинке невозможно установить, что было на ней напечатано, а во-вторых, существуют тысячи старых печатных машинок, купленных до того, как были упразднены наличные деньги.
– Верно, – согласился Добришовский. – Некоторые продаются на любом блошином рынке. И целую кучу люди сдают в пункты приема металла.
Леттке поднял руку.
– У меня есть идея, что мы можем попробовать сделать.
Адамек выжидающе посмотрел на него.
– Поделитесь.
– Точность, с которой можно определить местоположение телефона в городе, составляет около двадцати метров. Если у нас есть географические координаты каждого почтового ящика в рассматриваемых округах, мы сможем найти любого, кто находился в двадцати метрах от них 27 июня 1942 года.
Адамек недовольно фыркнул.
– Нам это никак не поможет. Их, должно быть, тысячи. Выемка писем из большинства почтовых ящиков производится всего один раз в день, а это значит, что их необходимо отслеживать на протяжении двадцати четырех часов… Да что там, речь уже идет о десятках тысяч!