И, несмотря ни на что, она колебалась – почему?
Она спрятала в руках два целлофановых пакетика, откинувшись назад, представляла, как это будет происходить. Как Артур будет исследовать ее тело, чтобы наконец…
Внезапно она поняла, что заставляло ее колебаться. И что она должна сделать.
На следующий день в пять часов пополудни Адамек снова собрал круг приближенных. Ойген Леттке постарался сесть рядом с Добришовским, у которого, как обычно, при себе был толстый ежедневник: вдруг, подумал Леттке, там обнаружится хоть какой-то намек на любовницу?
Трудно сказать. Добришовский был одним из тех, кто все без исключения фиксирует в письменном виде; без сомнения, он бы оставил упоминание о любовном свидании в зашифрованной форме. До сих пор, однако, эта объемная вещица в кожаном переплете лежала перед ним закрытой.
Адамек достал из холодильника бутылку шампанского, попросил Руди Энгельбрехта откупорить ее и принести всем бокалы, а после произнес тост:
– За коллегу Леттке и его славную идею!
– Что произошло? – поинтересовался Кирст.
– Прошлой ночью в Мюнхене гестапо приняло меры по наводке из нашего ведомства, – рассказал Адамек. – В доме семьи Шморель были арестованы студенты Софи и Ганс Шолль, Александр Шморель, Кристоф Пробст и Вилли Граф, которые как раз собирались напечатать еще одну листовку с использованием механического множительного устройства. Также было изъято несколько сотен конвертов и соответствующее количество почтовых марок. По-видимому, эта группа уже давно работает в альянсе и культивирует антигосударственные идеи. Причем они, по всей видимости, придумали название «Белая роза» для этой кампании с листовками. – Он снова поднял бокал. – Рейхсфюрер Гейдрих, цитирую его электронное письмо ко мне, «чрезвычайно доволен».
– Получилось очень быстро, – сказал Добришовский и открыл свой ежедневник, листая туда-сюда между прошлой неделей и текущей. – В субботу они бросили письма, а уже в среду сидят за решеткой. Пять дней. Ничего не скажешь.
– Ваше здоровье! – сказал Леттке и тоже поднял бокал, наклонившись при этом вперед, чтобы бросить взгляд на календарь.
Неделя была пока еще относительно пуста. Ничего такого, что могло бы свидетельствовать о любовном свидании. Самой примечательной была записанная красной ручкой встреча в пятницу в пятнадцать часов: у некоего «д-ра ФД».
Не то, на что он надеялся. Но, возможно, с этим тоже следовало разобраться.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала Хелена Мари, когда приехала на ферму тем вечером. – У тебя найдется минутка?
Подруга удивленно посмотрела на нее.
– Для тебя всегда найдется. Почему ты спрашиваешь?
Хелена набрала воздух, чувствуя, как широкая лента из какого-то беспощадно стягивающего материала обвилась вокруг ее грудной клетки и перекрыла воздух.
– Речь идет о чем-то важном. Мне нужно собрать все свое мужество, чтоб рассказать об этом, и я не знаю, смогу ли я сказать это во второй раз, если нас прервут.
Мари широко раскрыла глаза от удивления.
– Пойдем на кухню.
На кухне царил больший беспорядок, чем обычно. Мари едва протиснулась между скамейкой и столом и явно не могла отдышаться. К удивлению Хелены, вдалеке послышался трактор.
– Я думала, что раздобыть дизельное топливо все труднее? – спросила она.
– Отто установил аппарат для сухой перегонки древесины, – объяснила Мари. – Самодельный. Уже несколько недель в сети имеется инструкция по сборке. Он считает, что это все-таки лучше, чем снова запрягать волов.
– А, – сказала Хелена. – Понимаю.
Мари сложила руки на своем огромном животе.
– Я слушаю тебя, Хелена.
Хелена посмотрела в сторону. Как низко опустилось солнце! Оно отбрасывало длинные тени, светило почти горизонтально.
– Речь об Артуре, – наконец произнесла она, потому что Мари больше ничего не говорила и никто не пришел прервать ее. – Дело в том, что… что я в него влюбилась и он, думаю, в меня тоже. Никто не… то есть это не… боже мой. Просто так получилось. А теперь, наверное, вышло так, что я… – Она прервалась, потому что во рту все пересохло и она не могла издать ни звука. Но это нужно было сказать. Она с трудом сглотнула. – Дело в том, что я хотела бы с ним переспать. Но я не хочу делать это тайно. То есть без твоего согласия. В конце концов, это должно произойти под крышей твоего дома, и я ни в коем случае не хочу злоупотреблять твоим доверием…
В этот момент ее блуждающий взгляд упал на лицо подруги, которая смотрела на нее широко раскрытыми глазами, и она замолчала.
– Вот и всё, – слабо добавила она.
Мари медленно покачала головой, а потом удивленно спросила:
– А чем вы до этого занимались?
– Что? – вырвалось у Хелены. – Конечно, не этим!
– Так чем же?
– Говорили! Мы говорили обо всем на свете – о книгах, которые он читает, о его странных исторических теориях… – Хелена откашлялась. – Ну ладно, еще мы целовались. Две недели назад в первый раз.
Почему Мари на нее так смотрит? Что в этом смешного?
– Ты действительно думала, что мы с ним?..
Мари протянула руку и положила на ее ладонь свою, теплую, мозолистую, знакомую.
– Честно? Мы с Отто тоже не ждали до свадьбы.
– Что? Я думала, если вы католики, то…
– Тогда ты исповедуешься в своих грехах, и все снова становится хорошо. Я довольно часто исповедовалась, пока мне наконец не исполнилось восемнадцать.
Хелена удивленно взглянула на подругу, вспоминая школьные годы. Она и не подозревала об этом. Тогда половые вопросы казались ей скорее чем-то теоретическим, о чем она читала в справочниках своего отца, но не тем, чем действительно мог заниматься кто-то ей знакомый.
– Ладно, – наконец произнесла она. – Но я не католичка. Я не могу исповедаться. Только тебе.
– Ты его любишь? – спросила Мари.
– Да, – ответила Хелена.
– Я не спрашиваю о страсти. О том, что она у тебя есть, я знаю с того Майского праздника. Я имею в виду, любишь ли ты его в том смысле, что готова разделить с ним свою жизнь, в горести и в радости, пока смерть не разлучит вас, – такого рода любовь.
– Да.
Хелена сама была поражена тем, как сказала это без всякого колебания.
– А он? Он тебя тоже любит?
В этот момент в коридоре зазвонил телефон.
– О, наверно, это мой отец, – сказала Мари, поднимаясь. – Нужно взять трубку.
Она вышла, и Хелена тут же услышала, как снаружи та разговаривает по телефону. Речь шла о некоем Фрице, который, да, приходил и принес нитратное удобрение, двадцать мешков, уже с час назад. Он должен перезвонить ему, по возможности сегодня же.
Хелена слушала вполуха. Любит ли ее Артур? Она не знала точно. Но она была почти уверена, что он переспит с ней, когда она будет к этому готова. Он не откажется от этого – разве только если он больший католик, чем Мари!
«Д-р ФД»: кто бы это мог быть?
Ойген Леттке сидел в свете заходящего солнца перед своим компьютером и занимался тем, что пытался это выяснить.
Его первым предположением стало то, что это был врач, к которому Добришовский записался на прием в пятницу. Количество врачей в Веймаре и окрестностях можно считать ограниченным, а благодаря перечню, который он раздобыл, – так и вовсе окончательным. Но в нем не было врача, чье имя начиналось бы с «Ф», а фамилия – с «Д», как и не было врача с подходящей двойной фамилией.
Хм. Если это врач, то какой?
Леттке уставился на экран, но не замечал его. Он прокручивал в памяти, что именно он увидел. Может, буква «Ф» была немного меньше буквы «Д»?..
Фамильная приставка «фон», например! Он резко сел, положил руки на клавиатуру и напечатал: «фон» в поле поиска по фамилии.
Результат выдал одно-единственное имя: доктор медицины Александр фон Дельфт, практикующий в Йене.
И он был специалистом по венерическим заболеваниям.
У Леттке вырвался злой смешок.
Разве это не похоже на горячий след?
Все было как обычно. Она подала сигнал из кухни, прошла в сарай, дождалась, пока Артур спустит лестницу, поднялась к нему наверх, помогла ему поднять лестницу и закрыть заслонку. И когда она снова села рядом с ним, они поцеловались.
– Я по тебе скучал, – произнес Артур.
– Мне вчера пришлось задержаться на работе, – сказала Хелена. – По очень срочному делу.
– И как? Ты справилась?
– Да.
По дороге к ферме Ашенбреннеров она не только обдумала, как сказать об этом Мари, но и вообразила разговор с Артуром. Но теперь все, что она придумала, казалось ей излишним. Вместо этого она достала из кармана своей юбки пакетик с презервативом, положила его между ними на матрас и сказала:
– Если хочешь, мы можем сегодня заняться чем-то помимо разговоров.
Самым прекрасным было то, что все врачи по закону были обязаны хранить информацию о своих пациентах в службах хранилища данных. Во-первых, в целях безопасности, включая безопасность общественного здоровья, во-вторых, потому, что эта мера облегчала идентификацию евреев, которые ничего не подозревали о своем происхождении, поскольку их предки ассимилировались еще несколько поколений назад: эти евреи были для Гиммлера особым бельмом на глазу.
А поскольку все службы хранилища данных, в свою очередь, по закону были обязаны в любой момент предоставить Управлению национальной безопасности полный доступ к хранящимся у них данным, то это означало, что выяснить, почему коллега Добришовский находится на лечении у специалиста по венерическим заболеваниям, не составляло труда.
Между прочим, это говорило и о том, что кража презервативов, вероятно, немного запоздала. Об этом его коллеге следовало позаботиться прежде, чем связываться с проституткой, наградившей его триппером или сифилисом.
Кроме того, при наличии венерического заболевания по закону также требовалось раскрыть личность всех лиц, с которыми были половые контакты в течение инкубационного периода. Так что он заодно узнает, с кем это там Добришовский завел шашни.