Когда вдруг назвали его имя, было уже больше трех часов, а он и не заметил, как пролетело время.
– Герр Ойген Леттке? – позвал во второй раз мужчина в форме.
– Здесь! – Леттке вскочил и подошел к нему.
Момент настал: теперь его попросили выключить и сдать телефон; взамен он получил кожаный номерок с отпечатанными на нем цифрами. Затем нужно было пройти через металлоискатель и также через ручной досмотр на наличие оружия.
После контрольно-пропускного пункта его проводили – в другую комнату ожидания. Значительно меньшую, но столь же комфортно оборудованную, со стенами, обшитыми панелями из ценных пород дерева, и позолоченными люстрами, кроме того, там был организован буфет с бутербродами и безалкогольными напитками.
Но самая большая неожиданность – он снова встретил здесь мужчин в серых костюмах. До этого он не обращал на них внимания, и в какой-то момент они исчезли – и теперь снова здесь!
– Если американцы создают урановую бомбу, – сказал пожилой мужчина с высоким лбом и взъерошенными усами молодому, немного дерзкому на вид, – то вы все на втором плане. Вот так.
Внезапно Ойген Леттке понял: эти люди – физики, более того, ведущие физики-ядерщики Германии! Теперь он узнал их по фотографиям, которые они изучали с Боденкамп. Пожилой, который только что произнес фразу, Отто Ган, а тот, к кому он обращался, Вернер Гейзенберг.
Теперь вмешался третий – Карл Фридрих фон Вайцзеккер, узнал его Леттке, – и произнес:
– На мой взгляд, ужасно, если американцы действительно создадут такую бомбу. Это же безумие.
– Не совсем так, – возразил Гейзенберг. – Можно сказать иначе: это будет самый быстрый способ положить конец войне.
В этот момент они обратили внимание на Леттке и прервали разговор. В воздухе повисла смущенная пауза. Наверное, подумал Леттке, их тоже обязали соблюдать военную тайну.
Только теперь, когда они больше не могли обсуждать физику, похоже, буфет привлек их внимание, и они столпились вокруг него, словно заботясь о том, чтобы новоприбывшему ничего не досталось. Но впечатление оказалось обманчивым, – когда Леттке подошел, они охотно расступились, освобождая для него место.
– Тоже встреча с фюрером? – спросил один из них, его Леттке не знал.
– Да, – ответил Леттке, наливая себе стакан минеральной воды. – Но не знаю, когда она состоится.
– О, это никогда не известно, – заметил другой седовласый пожилой мужчина – Макс фон Лауэ? Леттке не был уверен. – Гитлер придерживается довольно необычного распорядка дня. Он длится до позднего вечера, работает до ночи и даже до утра, а потом может позволить себе еще и фильм посмотреть, чтобы немного отдохнуть. Поэтому и встает редко раньше двенадцати. Говорят, он завтракает только двумя чашками молока и несколькими сухарями, и день начинается по новой.
Отто Ган сказал:
– У меня были студенты, о которых можно рассказать то же самое.
– Где он вообще живет? – поинтересовался другой.
– У него квартира в старой рейхсканцелярии, я думаю. Хотя ему больше нравится находиться на Оберзальцберге. – Седовласый взглянул на часы. – Вполне возможно, сейчас он обедает. Иначе когда он все успевает. Вам известно, что он вегетарианец?
– Ах, неужели?
– Да. Некоторые строят догадки, что из-за состояния здоровья. Но, опять же, он также не терпит рядом с собой срезанных цветов, так что у него свои принципы.
Затем их привели в огромный зал, который по великолепию намного превосходил все предыдущие помещения: больше теннисного корта и не менее десяти метров в высоту, стены обшиты мрамором, палисандром и розовым деревом, дорогостоящие картины на стенах, позолоченные эмблемы над огромными дверями из красного дерева, огромный ковер, почти полностью покрывающий мраморный пол, и над всем этим почти гнетущий кессонный потолок из темной благородной древесины.
Леттке узнал помещение по фотографиям и телевизионным кадрам: это рабочий кабинет фюрера, сердце Новой рейхсканцелярии. Огромный письменный стол с инкрустацией – рабочее место рейхсканцлера. Рядом с тем пятиметровым столом с картой обстановки у окна Гитлер обращался к народу после начала польской кампании. Мягкую мебель у камина под картиной, изображавшей Отто фон Бисмарка, можно увидеть на многих фотографиях, где фюрер запечатлен во время беседы с важными государственными гостями.
Их привели именно к этому гарнитуру мягкой мебели. Адъютант в форме указал на одно из двух кресел, покрытых синей узорчатой тканью, и сказал, что его нужно оставить свободным для фюрера, который придет, как только позволит время.
Так они начали размещаться. Были расставлены еще несколько стульев, чтобы всем хватило места. Леттке дождался, пока усядутся физики, затем занял оставшийся стул.
– А, собственно говоря, кто же вы? – поинтересовался Отто Ган. – Вы тоже ученый?
– Нет, – спокойно ответил Леттке. – Я работаю в НСА. Шпионю за вражескими компьютерами.
– А! – Кустистые брови шестидесятилетнего мужчины приподнялись. – Так это вы тот, кто…
В этот момент одна из дверей распахнулась, и человек в форме громовым голосом воскликнул:
– Прошу всех встать и поприветствовать фюрера!
Адольф Гитлер вошел в комнату быстрым шагом, одетый в простой коричневый мундир и с крайне серьезным выражением лица. Ойген Леттке смотрел на него со странным отстраненным чувством: это действительно он? Рейхсканцлер и фюрер немецкого народа был примерно такого же роста, как и он сам, меньше метра восьмидесяти, и потому ниже, чем он себе представлял, – или это связано с огромными размерами помещения, заставлявшего уменьшаться все и вся?
К тому же Гитлер выглядел старше. За годы, прошедшие с начала войны, его редко показывали по телевизору. Говорили о нем и о том, что говорил фюрер, какие решения принимал, но сам он в некотором смысле «отсутствовал». Но теперь он стоял напротив него, Ойгена Леттке, с усталым, слишком знакомым лицом, человек, измотанный службой своему народу. Его глаза были голубыми с легким серым оттенком: эту деталь невозможно было разглядеть на фотографиях и уж тем более на телевизионном экране.
Когда остальные мужчины подняли правую руку, Леттке вспомнил, что нужно сделать то же самое.
– Хайль, мой фюрер!
Гитлер поприветствовал их в своей обычной небрежной манере, коротко вскинув правую руку чуть выше плеча, а другую держа у пояса, затем спросил:
– Кто из вас Ойген Леттке?
Леттке вздрогнул, сделал шаг вперед.
– Я, – сказал он и чуть не забыл добавить: – Мой фюрер.
Гитлер окинул его взглядом.
– Вы оказали великую услугу немецкому народу, – заявил он картавящим голосом. – Я распорядился, чтобы вас удостоили высшей награды из имеющихся для гражданских лиц.
Ойген Леттке кивнул, сбитый с толку, ведь он должен гордиться, радоваться, но внутри у него было холодно. С близкого расстояния Гитлер выглядел совсем иначе, чем по телевизору. Словно вместе с ним в помещение вошло нечто невероятно тяжелое, угнетающее, атмосфера безжизненности и прямо-таки смертельной пустоты.
– Присаживайтесь, – приказал Гитлер, и все снова заняли свои места, но сам он не сел, а разместился за спинкой именно того кресла, которое по распоряжению адъютанта осталось свободным.
Он оглядел присутствующих.
– А вы, значит, ведущие физики рейха. Прошу довести до моего сведения, кто из вас есть кто.
Взглянул на мужчину с выступающим лбом, сидевшего на диване по правую руку от него, и тот сказал:
– Доктор Вальтер Боте.
Остальные представлялись по очереди:
– Вернер Гейзенберг.
– Фон Вайцзеккер.
– Курт Дибнер, Куммерсдорфский полигон.
– Хартек, Пауль.
– Вильгельм Грот.
– Фон Лауэ.
– Роберт Депель, мой фюрер.
И, наконец, последним был:
– Профессор Отто Ган.
– Это вы обнаружили феномен разложения атомного ядра? – спросил Гитлер.
– Да, мой фюрер, – ответил пожилой ученый с явной неловкостью.
– И вы не увидели, что на его основе можно построить оружие беспрецедентной разрушительности?
Ган покачал головой.
– Нет. В действительности мне потребовалось много времени, чтобы вообще понять, что происходит во время моего эксперимента.
Гитлер указал на Леттке.
– Вы читали документы, которые этот герр в ходе смелой операции добыл из американского компьютера?
– Да, – сказал Отто Ган. – Прилагаемые переводы ключевых текстов были технически неточными, но тем не менее полезными.
– А как вы оцениваете изложенные в них соображения относительно возможности создания атомной бомбы? – задал вопрос Гитлер, обращаясь уже ко всем присутствующим физикам.
Ученые замешкались.
– Ну, теоретически звучит правдоподобно, – нерешительно сказал один из них, – но опыт показывает, что между теорией и практикой лежит непроходимая пропасть.
Они обменялись взглядами, нервно теребя галстуки, затем другой произнес:
– В конечном счете, это всего лишь игры разума, подтвердить которые можно только экспериментально.
Наконец Вернер Гейзенберг наклонился вперед и заявил, вероятно, в попытке положить конец этому жалкому зрелищу:
– Мы не обнаружили ошибок в расчетах. Это все, о чем можно с определенностью утверждать на данный момент.
Гитлер впился в него взглядом.
– Но никто из вас сам до этого не додумался?
Гейзенберг старался выдержать взгляд рейхсканцлера.
– До настоящего времени наши усилия были сосредоточены на создании уранового реактора, то есть на контролируемом высвобождении атомной энергии. Дальнейший путь планировалось определить исходя из полученных знаний.
– Цепная реакция с помощью нейтронов – идея Лео, – вставил кто-то.
А другой уточнил:
– Доктора Силарда. Венгра. Он еще восемь лет назад подал заявку на патент того, что американцы взяли за основу проекта своей бомбы.
– Вы знали об этом? – не отставал Гитлер.
Физик, извиняясь, развел руками.
– Мир ядерной физики невелик. И в любой момент циркулирует огромное множество идей… А концентрируешься на том, что имеет отношение к твоей собственной работе.