Когда я обувался, Лариса вышла за мной и спросила: «Как он тебе?» — «Кто?» — спросил я. «Андрей», — ответила Лариса. Я сдержанно заметил, что у него низкий приятный голос. Лариса сказала, что, по ее мнению, Андрей лучше всех. «Когда ты это поняла?» — резко спросил я. «На дне его рождения», — ответила Лариса. «Когда был этот день рождения?» — еще резче спросил я. «Две недели назад», — ответила Лариса. И тут до меня все дошло. «Кстати, — сказала мне Лариса, — я давно хотела тебе рассказать, где я была две недели назад». «Не стоит», — ответил я, надел куртку и вышел из квартиры.
С того вечера я перестал звонить ей. Она несколько раз пыталась связаться со мной и поговорить, как встарь, но я отказывался вести с нею разговор. Она хотела спросить, как ей быть в той или иной ситуации, но я уже не мог разговаривать. Раньше у меня получалось, а теперь этой моей способности пришел конец. Возможно, я поступил жестоко — да, несомненно, — но по-другому я просто не мог поступить.
Как потом выяснилось, Андрей все-таки занялся торговлей подержанными автомобилями, которые он и его ребята пригоняли из Германии. Я несколько раз встречал их с Ларисой во дворе. Они с Андреем ехали на новеньком «мерседесе» или «БМВ», а я шел с автобусной остановки. Я старался не смотреть в их сторону. Если мы сталкивались нос к носу, я сдержанно здоровался, вот и все. И спешил уйти.
Потом я совсем забыл про Ларису. А однажды, среди ночи, подойдя к окну (было что-то около трех часов), я увидел освещенное окно в доме напротив. Это было не ее окно, а рядом. До меня не сразу дошло, что это окно ее квартиры, зала. Я увидел много людей, и все были какие-то чопорные, как английские лорды. Я не сразу обратил внимание на гроб, стоявший посреди комнаты. Он утопал в цветах. Все смотрели на этот гроб. Женщины изредка утирали слезы.
Рядом вдруг осветилось еще окно, это была кухня, и я увидел двоих мужчин, которые зашли туда и сели за стол. На столе стояла бутылка, как я понял, бутылка водки. Мужчины (в одном из них я узнал Ларисиного отца) молча наполнили стаканы и стали пить, не чокаясь и без закуски.
Вот когда я бросился в зал, достал из шкафа отцовский бинокль (у моего отца был мощный цейссовский бинокль, но я им никогда не пользовался, просто в голову не приходило) и навел его на Ларисино окно. Но в этом окне было темно. Просто темно.
Я никому и никогда не рассказывал всей этой истории, никто и никогда не знал, что у меня с Ларисой были какие-то отношения. Теперь, когда я вспоминаю этот гроб посреди комнаты, мне каждый раз становится не по себе.
Но общие знакомые всегда найдутся, и через некоторое время мне кто-то из них рассказал, что Андрей и Лариса разбились на машине — на очередной машине, которую пригнал из Германии Андрей.
Лифт остановился. Дзинькнул звонок, двери разъехались в стороны. Я опять пропустил студентку вперед и сделал усилие, чтобы не опустить взгляд на ее бедра, соблазнительно раскачивавшиеся под трикотажным платьем.
Я шел вслед за девушкой по вестибюлю и думал, что нужно молчать, потому что я не знаю, какие последствия могут иметь любые слова, произнесенные в адрес собеседницы. Тем более, если эта собеседница мне нравилась и была так похожа на Ларису.
И поэтому я смотрел в другую сторону, пока студентка, положив сумочку на подоконник и неловко приставив к стене тубус, надевала куртку. И по этой же причине я не подал ей руки, когда она сходила по скользкому крыльцу.
Лишь в машине я почувствовал себя более или менее уверенно.
— Вам куда? — произнес я и замер в ожидании ответа.
— До ближайшей станции метро, — равнодушно ответила девушка.
Немного успокоенный, я включил подфарники и тронул машину с места. Ветровое стекло было залеплено толстым слоем снега, но трудяги-«дворники» в несколько взмахов справились с непогодой.
— Хорошая машина, — заметила девушка.
— Разве? — удивился я.
Нельзя, нельзя с нею разговаривать, твердил я себе. Нельзя, а то… неизвестно, чем это кончится.
— Ну и февраль, — сказала девушка.
— Да уж, — осторожно ответил я.
Я включил обогрев. Салон начал быстро наполняться запахом мокрой одежды. Есть особенность у некоторых видов тканей — в мокром виде они сильно пахнут. Терпеть этого не могу.
— Настоящие береты должны быть только войлочные, — вдруг сказала спутница. — И запах от них идет тоже войлочный. Вы замечали?
Мне стоило больших сил промолчать, потому что она повторила мои мысли.
Я ехал не спеша, соблюдая все правила уличного движения. Шестиполосное Клыковское шоссе бежало навстречу. Мелькнула огоньками фар и пропала где-то сзади кольцевая дорога — мы пересекли ее по мосту. Через некоторое время впереди показался троллейбус. Я увидел темный силуэт пары, обнявшейся на задней площадке, и увеличил скорость, нарушая правила, обходя троллейбус слева.
— Порнуха, — вдруг громко заявила моя спутница. — Ненавижу…
Я почувствовал, что я просто лечу в пропасть. Мелькнула последняя надежда — высадить ее у троллейбусной остановки, пусть едет дальше одна, но я подумал, что метро совсем близко. Ладно, переживу. Подвезу и забуду.
Наконец, из мокрого снега возник полукруглый навес подземного перехода. Ярко освещенный навес. Он был сложен из гофрированного металла.
— Что это за станция? — спросил я.
— «Клыковский микрорайон», — сказала девушка.
— А-а, — протянул я. — Никогда здесь не останавливался…
Пейзаж был вполне обычен для московской окраины: чистые поля, несколько дорожек, протоптанных в снегу. Какие-то кусты. Вдали возвышался холм с черной шапкой кладбища поверху, и у самого горизонта светились огоньками панельные многоэтажки. Это и был Клыковский микрорайон, который располагался довольно далеко от шоссе. Я перевел взгляд поближе и увидел столб с большой буквой «М» и названием станции.
— Ну и дыра… — сказал я и обернулся.
Девушки рядом не было. Она деловито шагала по одной из дорожек, ведущих через поле.
— Эй, — негромко позвал я. — Вы куда?
Она обернулась.
— Станция метро внизу! — добавил я и показал вниз большим пальцем.
— Я живу там! — махнула мне рукой незнакомка. — За холмом! В Клыковском микрорайоне…
Несколько капель дождя проникло мне за шиворот, и потому я быстро принял решение.
— Что ж вы раньше не сказали? — воскликнул я. — Возвращайтесь! Я отвезу вас. Не будете же вы топтать грязь, да еще ночью.
Это было в пятницу вечером.
Глава 6Телефонный террор
В субботу утром у меня дома раздался какой-то особо яростный звонок телефона. Особо пронзительный. Ясно, что не о каждом звонке стоит вести речь, но этот… Короче, все по порядку.
Я снял трубку и сказал «алло!» Мне никто не ответил. Я сильно удивился и несколько раз на разные лады повторил свое «алло». Ответа не было. Я прислушался — связь нормальная, но… тишина.
Подождав еще немного, я положил трубку. Телефон тут же зазвонил снова. Я прижал трубку к уху как можно сильнее, но не услышал ожидаемого томного дыхания… девушки. Вот не знаю, откуда ко мне пришла именно эта мысль — о томном дыхании, да еще девушки (согласитесь, это было бы хоть какое-то объяснение!). Однако через мгновение мои уши уловили… другое дыхание. Мужское дыхание. Астматическое дыхание курильщика. После нескольких секунд молчания трубку неторопливо положили.
И еще раза два повторялся такой звонок.
Сперва я решил, что кто-то ошибся номером. Но слишком часто и одинаково повторялась эта «ошибка». Вторую мысль о том, что шалят дети, я отбросил, потому что дыхание явно принадлежало взрослому человеку. Пожилых людей среди моих знакомых не было, кроме Деда, поэтому оставалась третья и последняя мысль: Дед по какой-то причине звонит из… короче, оттуда, где он сейчас находится. Эта последняя, самая неожиданная мысль меня прямо-таки покорила. В конце концов, на улице конец двадцатого века, почему бы Деду, если он мафиози, не позвонить из зоны?
Я решил проверить эту идею (как? да просто сказать внахалку: «Здравствуй, Дед!»), но звонки больше не повторялись.
В воскресенье телефон зазвонил снова. После нескольких моих «алло» незнакомый мужской голос произнес с расстановкой:
— Павел… Альгердович?
— Д-да, — ответил я, не сильно соображая, кто это может быть. С возрастом круг телефонных собеседников сужается, каждый новый звонок от незнакомого человека воспринимается с тревогой.
— Павел Альгердович, это… дядя… Надежды…
У меня сразу все внутри оборвалось. Ба-бах. «Дядя Надежды».
И тут я принялся соображать — какая такая Надежда? Да не знаю я никакой Надежды! «Ах да, — неожиданно подумал я, — мою студентку зовут Надежда!»
— С ней что-то случилось? — с тревогой спросил я.
— Н-нет, — ответили после паузы.
Чувствовалось, что собеседник подбирает слова. Пьян он, что ли?
— Я высадил ее возле дома, — сказал я, чтобы рассеять неловкость. — Там еще была стоянка такси…
И тут же оборвал себя: зачем я это говорю? Кому говорю? Кто он такой? В наше время все смотрят телевизор, и все знают, что может произойти возле дома или в подъезде. Пара выстрелов — и нет человека. Взять хотя бы недавнее покушение на Деда.
— Не звоните ей больше, — сказал дядя.
— Почему? — удивился я. — Я ее консультант…
— Не звоните, — повторил дядя, — консультант. Оставьте ее в покое. Надя — больной человек…
— Господи, — совсем перепугался я. — Да что с ней? Вы можете ответить или нет?
— Не звоните, не то пожалеете, — буркнул дядя.
В трубке щелкнуло, полетели короткие гудки.
Несколько последующих часов я задавал себе вопросы: что случилось с этой Надеждой? Почему она «больной человек»? И если «больной», то чем?
Ни на один вопрос я не мог найти ответа. Впрочем, нет, один ответ я нашел сразу — откуда «дядя» узнал мой номер. Вычитал его в моей визитной карточке, вот откуда! В той карточке, которую я дал Надежде, сказав, чтобы она не плакала. Что же его, дядю, так всполошило? Ведь я совершенно официально дал Надежде свою визитную карточку, я, можно сказать, ничего не таил.