Маму не пришлось долго уговаривать. Через несколько дней после больницы я отвез ее в деревню Новожилове под Рязанью.
Как только я вернулся в Москву, начались события на работе. Пропал Рувимович. Это открылось так. Сперва в нашу фирму позвонил какой-то тип из Хельсинки и поинтересовался, когда ждать вашего начальника? Того, который Тсу-ла-я? У нас трубку снял Марик. Он, посмеиваясь, ответил, что Тсу-ла-я выехал, а когда прибудет, неизвестно, потому что в пути он не пропускает ни одного ресторанчика и особенно уважает заведения фирмы «Макдональдс».
— Он што, пиот? — спросили из телефона.
— Он не пьет, — ответил Марик. — Он ест…
Через две недели был второй звонок, и прежний голос спросил с еще большей тревогой, когда же приедет Тсу-ла-я? Все сроки давно к черту. Тут все всполошились.
Что касается меня, я не очень-то обращал внимание на такие мелочи, как пропажа Рувимовича. У нас и раньше случалось, что начальник подолгу задерживался в командировках, гораздо дольше обычного. Мы не следили за этим: начальник есть начальник, как он делает, так и правильно. Тем более, зарплата выплачивалась исправно.
Когда мне прислали вторую повестку в МУБОП, я уже не волновался. Вернее, волновался, но не так, как в первый раз. Я уже просто устал волноваться. За прошедшее время я не раз вспоминал, как просил меня следователь Старцев, о своем детстве, но ничего не мог припомнить из рассказов отца. Кроме того случая, как подожгли танк, естественно.
Поэтому я и был полон решимости заявить Старцеву, что он попусту теряет на меня время. Но в каких словах это сделать, я не знал. Потому и волновался.
На Петровке я появился без пятнадцати девять.
Заглушил двигатель прямо под синим прямоугольником с белым латинским «Р» в центре. Это был знак парковки. Под знаком висела табличка: «Только для работников управления», но я смело вынул ключ из замка зажигания, полагая, что вторая повестка дает мне право считать себя если не работником МУБОП, то кем-то вроде… завсегдатая.
Едва вышел из машины, как над ухом раздалось:
— Нехорошо так делать, Паша. Некрасиво.
Я обернулся. Рядом стоял Славик. Он улыбался.
— А ты что здесь делаешь? — удивился я.
— Жду тебя, — ответил Славик.
— Зачем? — Я посмотрел на часы.
— У тебя еще есть время, — быстро проговорил Славик. — Правда, немного… и поэтому слушай, Паша, внимательно. Первое. Ты даже в порыве откровения никому не расскажешь о деньгах, которые Дед передал тебе на хранение…
— Стоп! — перебил я, распахивая глаза. — Откуда ты знаешь?
— Что «откуда»?
— Откуда ты знаешь, что Дед мне что-то передал?
— Даешь! — ухмыльнулся Славик. — Я же зашел тогда к нему, после того, как ты вышел в коридор. Ты же сам просил меня?
— Просил, — сказал я. И вдруг замолк… Черт, да что же это такое, почему Славик только сейчас заговорил со мной об этом? Но неловко было вступать в какие-то объяснения под окнами грозного ведомства. Я сказал Славику:
— Прости, у меня повестка на девять утра.
— Погоди, — задержал меня за рукав Славик. — Дед просил присматривать за тобой, вот почему я тебе об этом говорю…
— И ты присматривал? — заинтересовался я.
— Ну… — Славик смутился. — Так, самую малость. Проехался как-то утром…
— На какой машине?
Славик поднял руку, в которой оказалась связка ключей от машины. В этой связке был пульт, нажатием кнопки на таком пульте включается или выключается автомобильная сигнализация. Славик прицелился в скопление легковых машин на улице, и черный «мерседес», стоявший у бровки, коротко просигналил и помигал подфарниками.
От удивления я открыл рот. Разумеется, я узнал в этом «мерседесе» машину, когда-то преследовавшую меня.
— Так это был ты!
— Да, — рассмеялся Славик. — Дед сказал так: мол, береженого Бог бережет, а Паша у нас молодой, да неопытный… Да ты, вон, ездить не умеешь!
— Как — не умею?
— А кто на Лубянке не тот поворот показывал?
Я нахмурился.
— Слушай, а еще раньше? Вечером?
— Ты сидел за рулем «ауди»? Почему ты остановился на перекрестке, ведь мог же запросто…
— Какой перекресток? — У Славика вытянулось лицо. — Какая «ауди»? Я не ездил за тобой вечером. Я только утром…
Настал мой черед замолчать. Славик подтолкнул меня, напутствовав:
— Короче, иди и молчи, вот все, что я хочу от тебя. Я подожду здесь, мы еще поговорим.
Это были странные слова, но я не стал задумываться.
Без лишних слов я сунул повестку и паспорт в окошко. За столом сидел прежний лейтенант. Мы встретились с ним взглядами, и я увидел на его лице недоумение и вопрос.
— Да, я здесь второй раз, — произнес я грустно.
Лейтенант молча уткнулся в длинный список, который держал в руках. Я терпеливо ждал, пока он дойдет до моей фамилии.
— Старцев? — спросил лейтенант.
— Второй этаж, — подсказал я. — Я в курсе.
Мой собеседник протянул мне пропуск.
На этот раз я решил подняться на второй этаж на лифте. Пожилому полковнику, который ехал вместе со мной в кабине, я на прощание махнул рукой. Полковник проводил меня удивленным взглядом.
Я уверенно прошагал по ковровой дорожке. Перед дверью в знакомый кабинет остановился. Интересно все-таки, почему меня вызывают. В связи с исчезновением моего теперешнего начальника, Рувимовича, или в связи с делом концерна «Деденко»?
Сосчитав до десяти, я постучал.
Старцев был не один. Перед ним сидел Вовка Довгарь. «Значит, старые дела», — вздохнул я и произнес:
— Здравствуй, Вова.
Довгарь вздрогнул. Вообще он выглядел как школьница, которая впервые пришла на прием к женскому врачу: ноги сдвинуты, ладошки засунуты между коленок. При моем появлении Вовка напрягся, но на приветствие не ответил.
— Ага, старые знакомые! — улыбнулся следователь Старцев. — Проходите, Павел Альгер-дович.
Вдоль стены стояли несколько стульев. Я выбрал один и сел.
— А скажите, — начал я, посматривая то на Вовку, то на следователя, но Старцев остановил меня:
— Пока помолчите.
Присутствие Довгаря пугало меня. Ничего хорошего в этом не было: что Довгарь мог хорошего сказать про меня или про Деда?
За окном шумели машины. В кабинете царила тишина. Наконец, следователь начал:
— Я пригласил вас, господа, для очной ставки.
Я зашелся в кашле. Старцев поднял на меня глаза:
— Очная ставка, или одновременный допрос двух свидетелей, производится с целью выяснения некоторых деталей, интересующих следствие, — монотонно перечислил он и замолк. Потом поерзал, собираясь с мыслями и обратился к Довгарю: — Владимир Иванович, повторите ваши показания.
Довгарь встрепенулся.
— В тот день я курил на лестнице, — заговорил он, запинаясь. — Де… Гражданин Деденко попросил меня спуститься на первый этаж.
Я тотчас вспомнил, как Дед отправил Вовку вниз. Вовка стыдливо умалчивал об истинной причине — о том, что он вприпрыжку побежал выбрасывать бычок!
— Исполнив просьбу начальника… я… вернулся к нему, — продолжал тем временем Довгарь.
— В кабинет?
— Да, — Вовка вздохнул.
— Вы зашли доложить, что просьба выполнена? — уточнил Старцев.
— Да, да, — закивал Довгарь.
Я заерзал. То, что происходило вокруг меня, нравилось мне все меньше и меньше. Откровенно говоря, оно мне вовсе никак не нравилось. У Старцева и Довгаря был такой вид, словно они о чем-то договорились еще до моего появления. Я не мог понять о чем.
Следователь произнес:
— Что вы увидели на столе?
— Перед гражданином Деденко лежал чемодан темно-красного цвета, — ответил Довгарь.
«Вот она, цель комедии! — подумал я. — Ай да Вовка! Гнусный предатель!»
— Чемодан? — спросил следователь.
— Ну… кейс, — уточнил Вовка.
— Он был открыт или закрыт?
— Открыт, — сказал Довгарь.
— Что было внутри?
— И в нем были… — Вовка облизнул сухие губы. — Там были большие деньги.
Мне все труднее и труднее было сдерживать ярость. Никак не мог я предположить, что Дед допустит такую оплошность и Довгарь увидит деньги!
Но, с другой стороны, Дед, возможно, и не предполагал, что Вовка будет об увиденном рассказывать в кабинете следователя МУБОП!
— Какая сумма была в дипломате? — спросил Старцев.
Я мысленно представил себе бобины магнитофона, которые крутятся на малой скорости (я не сомневался, что такой магнитофон существует). Эти бобины все-все записывают. Интересно, останется ли на бобинах мое дыхание, которое участилось после последнего вопроса?
— Дипломат был полон, — сказал Вовка.
Старцев обернулся ко мне:
— Вы подтверждаете?
— А? — Я встрепенулся.
Старцев сверлил меня взглядом. Отеческим этот взгляд назвать было нельзя.
И вдруг до меня дошло. Это же спектакль, специально устроенный для меня спектакль! Вовка сказал, что он зашел в кабинет Деда, чтобы доложить о выброшенном окурке?! Так этот же случай был задолго до моего разговора с Дедом о деньгах. После того, как он получил нагоняй от Деда и сломя голову бросился вниз, чтобы выбросить бычок, прошло не менее месяца. Да и не заходил он в кабинет, когда Дед вручал мне кейс, не заходил! Значит, они — Старцев и Довгарь договорились между собой, чтобы расколоть меня?! Хрен вам, господа, ничего у вас не выйдет! Стоп, а кейс? Вовка же правильно называет его приметы. Хотя, что приметы — он просто мог видеть меня в коридоре, когда я вышел из кабинета Деда с этим кейсом. Все ясно — провокация!
— Я к вам обращаюсь! — повторил следователь. — Вы подтверждаете?
— Что мне подтверждать? — Я пожал плечами. — Ничего я не видел. Меня не было. Я работал у себя.
— Хорошо, — сказал Старцев и кивнул Довга-рю: — Что было дальше?
— Гражданин Деденко при моем появлении захлопнул кейс, — ответил Довгарь. — Поспешно. Очень поспешно. И убрал со стола.
— Куда убрал?
— По… поставил на пол.
— Какой страны была валюта? — спросил следователь.