Секунду я раздумывал, не накормить ли Фенчика этими пакетиками. Потом решил, что не надо — опасался, что парень протянет ноги. Пакетики я рассыпал вокруг лежащего Фенчика, в том числе и на него самого.
Феня стонал, но я был неумолим.
— Будешь еще появляться в моей квартире? — рычал я. — Будешь? Будешь? А Надю будешь трогать? А машины минировать будешь?
Феня мычал что-то невразумительное, потом я разобрал: мол, «никогда, никогда…»
— Кто заминировал мою тачку? — спросил я в паузе между ударами.
Фенчик посмотрел на меня ошарашенными глазами и шептал в ответ, что я могу сделать с ним все, что хочу, но он ничего такого не делал и вообще не помнит, на чем я езжу…
В конце концов, я оставил Фенчика в покое. Все равно ему хорошо досталось. Он ползал по асфальту, стараясь собрать хотя бы часть своего товара.
Перед тем как уходить, я оглянулся. Чуть ли не во всех окнах дома, возле которого происходило наше побоище, застыли любопытные лица. Что и говорить, это зрелище их явно впечатлило. Теперь они надолго запомнят бесславный конец местного наркоторговца.
Вернувшись домой, я сказал Наде:
— Ты хотела, чтобы я записал тебя в солярий. Я придумал кое-что получше.
— Что ты придумал? — спросила Надежда. Глаза ее загорелись.
— Я возьму на работе отпуск за свой счет. Давай-ка мы проведем пару месяцев в Сочи!
Глава 12Поездка в Европу
Как думаете, если мужчина более чем достаточна видит любимую девушку, да еще в раздетом виде, он постепенно сходит с ума? Да или нет?
Раньше я этого не знал, а теперь утверждаю, на собственном опыте: да, сходит. Еще как. У него не только шарики заезжают за ролики, он обязательно сделает что-то такое, невообразимое, что не поддается описанию, осмыслению, не влазит ни в какие рамки… короче, он просто становится сам не свой.
Именно так было у меня с Надей, потому что после двух недель, проведенных в Сочи, мы с ней отправились». Ну-ка, догадайтесь, куда мы с ней отправились?
Мы отправились с Надей на курорты Германии. Вот так, ни больше ни меньше.
Дело не том, что Наде оказалось мало кавказского солнца. Прыщики ее, если они и были когда-либо на ее коже, прошли бесследно. Дело в том, что Надиным любимым поэтом оказался немецкий поэт Гёте. Тот самый, который написал: «Горные вершины спят во тьме ночной…» — стихотворение, известное еще из школьной программы. В школе Надя получила за это стихотворение двойку. Самое смешное, что за это же стихотворение двойку получил и я.
На Кавказе мы это выяснили, и у нас родилась мысль: а что, если увидеть немецкие горные вершины? Те самые, которые «спят во тьме ночной»?
Мы с Надей решили отправиться в немецкий город Франкфурт-на-Майне, родной город немецкого поэта Гёте. Но прежде, чем поехать в Германию, нам, конечно, надо было сделать небольшой крюк — из Сочи заехать в Москву, чтобы забрать остатки денег из Дедовского кейса.
Мне пришлось открыться Наде. Сказать, что у меня есть некоторые денежные запасы. Правда, я не уточнил, откуда они. Надя подарила мне внимательный взгляд, который говорил о том, что мужчину, у которого есть деньги, она уважает Польше, чем того, у кого денег нет, но расспрашивать подробнее не стала. Я так понял, что женщины вообще редко интересуются подробностями. Если деньги есть, они их тратят — и этим довольны.
О том, что будет после того, как мы вернемся из Германии, я старался не думать. Или нет, я думал, примерно, в таких предложениях. Я думал, что Надя будет жива и здорова, а это главное.
А что до всего остального… Ну мы постараемся жить с ней без денег. Вернее, на одну мок зарплату.
Итак, после Сочи мы прибыли в Москву.
В Москве я первым делом связался с Гошиком Он оказался в городе, более того, на рабочем месте, в своем офисе. Сперва я удивился, потом вспомнил, что лето — это разгар туристического сезона, а значит, самая «путина» для работников туристических фирм.
— Я рад, что ты позвонил, — сказал Гошик. — Приезжай, детали обговорим на месте.
Оставив Надю плескаться в ванной, я оседлал машину и помчался на первую Тверскую-Ямскую. Офис турфирмы, директором которой был Гошик, располагался там, в высоком кирпичном доме недалеко от Большой Грузинской.
На мой звонок открыл Гошик. Он был при полном параде — весь в белом.
— Привет, Паша, — улыбнулся Гошик.
— Хорошо выглядишь, — сказал я. — Оформи нам с Надей путевки, у тебя наверняка найдется что-то подходящее.
— С какой такой Надей? — удивился Гошик.
Тут я вспомнил, что Гошик ничего не знает, и принялся рассказывать. В общем, я все рассказал. У Гошика горели глаза.
А мне было жаль Гошика, у которого не сложилась семейная жизнь.
— Изменяет мне Светка, — только и сказал Гошик.
Я решил, что лезть с расспросами не надо, если захочет, сам расскажет. С кем, когда и где изменила ему его нервная супруга.
Насчет моей просьбы Гошик высказался однозначно, что сделает.
— Хотя за три дня — это черт знает что такое, — вздохнул он. (Я действительно просил Гошика поторопиться с путевками.) — Но тебе придется раскошелиться, Паша. Не мне, сам понимаешь, а другим людям…
Я ответил, что нет проблем, и мы с Гошиком расстались. Хоть Гошик и взял с меня большие деньги, все необходимое он сделал вовремя: загранпаспорта и визы, а также билеты на самолет. Все было оформлено за три дня.
На четвертый день мы готовы были улететь. С утра я съездил к Гошику за документами, а потом мы с Надей долго занимались долларами, вернее, остатками той суммы, которая когда-то составляла семьсот двадцать тысяч.
Вылет самолета ожидался в три часа дня, так что у нас было время подготовиться.
Мы предположили, что долларовая бумага будет прозрачна для аппаратов фирмы «Филлипс», которые, как известно, стоят в аэропорту. Всего мы собирались вывезти с собой около трехсот тысяч долларов. Это было немало, но, по нашим меркам, этой суммы должно было хватить едва-едва. Ведь мы наметили с Надей широкий план мероприятий.
Несмотря на жару, я надел костюм, где только брюки имели четыре кармана, а в пиджаке их было еще пять. Надя отложила в сторону ридикюль и взяла сумочку побольше.
Потом мы обнаружили, что не все доллары помещаются в карманы моего костюма и Надину сумку. Излишек мы расклеили лейкопластырем по нашим телам. При этом мы вовсю хихикали и дурачились. Мы извели на эту затею несколько мотков лейкопластыря. У меня здорово чесалась спина, у Нади — не скажу что, зато после всего мы стали очень похожи на чешуйчатых динозавров (если такие водились на свете).
Мы опасались, что будет трудно вынести жару в такой сбруе, которая хрустела на нас при каждом шаге, но ближе к полудню вдруг прошел короткий дождь, и температура упала на несколько градусов. Нам здорово повезло.
Вообще мы в тот день точно смешинку проглотили. Оба. Ну вот, например, что вы скажете, если я вызываю такси по телефону, мы выходим с Надей из подъезда, уже полностью готовые к путешествию, присаживаемся на скамейку, где у нас обычно старушки сидят, и тут начинается. Надя закидывает ногу на ногу, а на ней, как всегда, такая короткая джинсовая юбка, высоко открывающая ее ноги. Бабушкам эти ноги молодой девицы, как кол в горле, и они таращатся на бесстыдницу, а я — на край долларовой купюры, который вдруг вылез у Нади из-под подола ее короткой юбки. Я принимаюсь показывать знаками: мол, убери доллары, а Надя не понимает, кивает в ответ и только. Старушки таращатся, мы объяснить, в чем дело, не можем, и поэтому смеемся, как сумасшедшие.
В конце концов, мы с Надей встали и пошли, опираясь друг на друга, поддерживая друг друга, хватаясь друг за друга… А бабушки озадаченно смотрели нам вслед.
Тут с улицы во двор завернуло такси, серая «волга» с шашечками на борту. Мы сели в это такси; я устроился впереди, Надя — на заднем сиденье. У меня, когда я оборачивался, выпирал кусочек стодолларовой купюры из-под рубашки, Надя все поправляла на мне рубашку. Потом я обернулся и увидел, что купюры опять стали вылезать из-под ее юбки, на этот раз не одна и не две, а все сразу, как будто у Нади была нижняя юбка, и вот эта юбка вдруг стала сползать.
Я попросил водителя не обращать на нас внимания и перелез к Наде на заднее сиденье, а там опустился перед девушкой на колени — и стали мы возиться.
Водитель, коренастый малый с честным лицом, все посматривал в зеркало заднего вида, и глаза у него были такие круглые, а спина у него делалась все более и более прямая, а такси мчалась вперед все быстрее и быстрее.
Не знаю, что он подумал. Я помогал Наде загибать краешки купюр. Это было трудно, очень трудно, надо было захватить по сантиметру от каждого края, и пройтись вдоль всего подола юбки. Машину трясло, мы мучились, но не просили ехать медленней, потому что времени до отлета оставалось очень мало.
В Шереметьево мы прибыли за десять минут до завершения регистрации пассажиров. Надя пулей бросилась к месту регистрации, а я торопливо стал расплачиваться с таксистом. Когда я отсчитывал деньги, водитель отводил взгляд. На щеках его играл румянец.
Пограничник рассматривал наши паспорта и лица, но на одежду не обратил внимания. Таможня пропустила без единого вопроса. Мы с Надей держались как два манекена, но зато ничто на нас не хрустнуло.
Сквозь хваленые «Филлипсы» нас не пропустили, хваленые «Филлипсы» были зачехлены. Мы услышали, что они на ремонте. Нас и остальных пассажиров провели сквозь обычный магнитный контур, который реагирует на металл. Я сказал Наде, что не знаю, почему мы так легко пересекаем границу. Надя высказала предположение, что Россия и Германия заключили новое таможенное соглашение.
Где-то я читал, что путь от любви обратно в нелюбовь лежит через насыщение. Что касается нас с Надей, то в Германии насыщение для нас несомненно наступило, но я не сказал бы, что что-то изменилось после того, как наше путешествие подошло к концу. Нет, ничто не изменилось, не охладело и не пропало. И на обратном пути нам по-прежнему хватало лишь одной улыбки или одного взгляда, чтобы воспылать прежней страстью. Мы возвращались в Россию не на поезде и не на самолете, а на белом «мерседесе-600», который был куплен на деньги, оставшиеся после путешествия. Трудно было вспомнить, на что мы растратили все остальное, только хорошо запомнилось, что мы с Надей ни о чем не грустили.