Там, на краю дороги, под недобрыми взглядами казаков его ожидал некий человек, стоявший на турецкой территории в такой ярости, которую легче понять, чем описать. Вы, конечно, догадываетесь, что звали его господин Керабан.
Было шесть часов вечера, и с прошлой полуночи, когда он был выпущен на свободу за пределами русской границы, господин Керабан не переставал гневаться. Все это время убежищем или, скорее, укрытием ему служила довольно бедная хижина сбоку от Дороги, с дырявой крышей, плохо закрытая и еще хуже снабженная провизией.
Еще за полверсты, заметив один — своего дядю, другой — друга, Ахмет и голландец стали подгонять лошадей и теперь спешились в нескольких шагах от него. Однако господин Керабан не заметил их и продолжал расхаживать, жестикулировать и разговаривать, вернее, спорить с самим собой, поскольку рядом не было никого, чтобы возражать.
— Дядя! — воскликнул Ахмет, протягивая к нему руки, в то время как Бруно и Низиб удерживали лошадей. — Дядя!
— Друг мой! — присоединился к нему ван Миттен.
Керабан схватил их за руки и закричал, указывая на прогуливавшихся по краю дороги казаков:
— По железной дорою! Эти негодяи заставили меня ехать по железной дороге! Меня! Меня!
Было очевидно, что недостойный истинного турка способ передвижения больше всего раздражал господина Керабана. Он не мог переварить этого! Его встреча с господином Саффаром и ссора с ним, поломка кареты, трудности с продолжением пути — все было забыто перед такой чудовищностью: оказаться на железной дороге! Ему, истинно верующему!
— Да! Это недостойно! — согласился Ахмет, подумавший о том, что уж сейчас-то тем более не время возражать дяде.
— Да, недостойно! — подтвердил и ван Миттен. — Но все же с вами не случилось ничего серьезного, друг Керабан.
— О! Остерегайтесь своих слов, господин ван Миттен! — закричал Керабан. — Ничего серьезного, говорите вы?
Ахмет сделал голландцу знак, указывающий, что тот пошел по неверному пути. Старый друг назвал его «господин ван Миттен»!
— Вы не поясните, что подразумеваете под словами: «ничего серьезного»? — продолжал Керабан.
— Друг Керабан, я подразумеваю, что не было обычных железнодорожных неприятностей — схода с рельсов или столкновений.
— Лучше было бы схождение с рельсов, господин ван Миттен! — воскликнул Керабан. — Да! Ей-богу, лучше было бы сойти с рельсов, потерять руки, ноги и голову, слышите вы, чем подвергнуться подобному позору!
— Поверьте мне, друг Керабан! — продолжал ван Миттен, не знавший, как исправить свои неосторожные слова.
— Речь не о том, во что мне верить, — шумел Керабан, наступая на голландца, — а о том, во что верите вы! И как воспринимаете то, что случилось с человеком, который уже тридцать лет считает себя вашим другом!
Ахмет решил изменить ход разговора, самым очевидным результатом которого было бы ухудшение положения.
— Дядя, — сказал он, — я могу подтвердить, что вы плохо поняли господина ван Миттена…
— В самом деле?
— Или, вернее, господин ван Миттен неточно выразился. Он так же, как и я, испытывает глубокое возмущение тем, как эти проклятые казаки с вами обращались.
К счастью, все это говорилось по-турецки, и «проклятые казаки» ничего не могли понять.
— Но в общем, дядя, есть еще некто, кто был причиной всего. Есть ответственный за происшедшее с вами. Это — тот злополучный субъект, который помешал переезду через железнодорожный путь в Поти. Этот самый Саффар!
— Да, этот Саффар! — закричал Керабан, очень кстати наведенный племянником на новый след.
— Тысячу раз да, этот Саффар! — поспешил прибавить ван Миттен. — Именно это я и хотел сказать, друг Керабан.
— Подлый Саффар! — потрясал кулаками Керабан.
— Подлый Саффар! — повторил ван Миттен, вступая в дуэт со своим собеседником.
Он охотно употребил бы какой-нибудь еще более сильный эпитет, но не нашел его.
— Если мы только когда-нибудь вернемся… — сказал Ахмет.
— Не иметь возможности вернуться в Поти, — воскликнул Керабан, — чтобы заставить мерзавца заплатить за дерзость, вырвать ему душу из тела, отдать в руки палача!..
— Посадить на кол, — счел нужным добавить ван Миттен, проявивший свирепость, чтобы восстановить омраченные дружеские отношения.
Ответом на это чисто турецкое предложение ему послужило рукопожатие Керабана.
— Дядя, — сказал Ахмет, — сейчас было бы бесполезно разыскивать этого Саффара.
— А почему, племянник?
— Его уже нет в Поти, — ответил Ахмет. — Когда мы туда прибыли, подлец сел на пакетбот, курсирующий у малоазиатского побережья.
— Малоазиатского побережья! — воскликнул Керабан. — Но разве наш маршрут не следует по этому побережью?
— Действительно, дядя!
— Если этот подлый Саффар, — ответил Керабан, — встретится на моем пути, валлахи-биллахи тиллахи![255] Горе ему!
Произнеся эту клятву, господин Керабан уже не мог добавить ничего более ужасного и смолк.
Но как теперь ехать, если у путников нет больше почтовой кареты? Нельзя было серьезно предлагать господину Керабану езду на лошади. Его телосложение не подходило для этого. Поэтому условились отправиться в Хопу, самый близкий поселок. Это составляло всего несколько верст, и Керабан должен был проделать их пешком. Бруно — тоже, так как снова сесть в седло у него не было никаких сил.
— А эта просьба о деньгах, с которой вы должны обратиться? — спросил он хозяина, отведя его в сторону.
— В Хопе! — ответил ван Миттен. И не без некоторого беспокойства стал ждать приближения момента, когда ему придется затронуть столь деликатный вопрос.
Через несколько мгновений путешественники уже спускались по дороге, идущей наклонно вдоль побережья Лазистана.
В последний раз господин Керабан обернулся, чтобы показать кулак казакам, которые так нелюбезно посадили его — его! — в железнодорожный вагон, а затем, за изгибом берега, он потерял из виду границу Российской империи.
Глава вторая,
«Диковинная страна! — писал ван Миттен в своем путевом дневнике, отмечая некоторые мимолетные впечатления. — Женщины работают на поле, носят тяжести, в то время как мужчины прядут коноплю и вяжут шерсть».
И добрый голландец не ошибался. Именно так и поныне обстоят дела в удаленной провинции Лазистана, в которой начиналась вторая половина маршрута.
Это еще малоизвестная территория. Она начинается у кавказской границы и является частью турецкой Армении, расположенной между долинами Харшита и Чороха и побережьем Черного моря. Мало путешественников решалось со времени француза Т. Дейроля рискнуть отправиться в эти районы пашалыка Трапезунд между средневысотными горами, каменный лабиринт которых доходит до озера Ван и окружает столицу Армении — Эрзерум[256], главный населенный пункт вилайета, насчитывающий более двенадцати сотен тысяч жителей.
И тем не менее эта страна была свидетельницей многих великих исторических событий. Покидая ее горы, где берут начало оба истока Евфрата[257], Ксенофонт[258] и его десять тысяч воинов, отступая перед армиями Артаксеркса Мнемона, прибыли на берега Фасиса. Упомянутый Фасис — вовсе не Риони, текущая у Поти, это — Кура, вытекающая из этой кавказской области и убегающая из Лазистана, сквозь который господин Керабан и его спутники должны были теперь продвигаться.
Ах, если бы ван Миттен имел достаточно времени, какие ценные наблюдения он, без сомнения, сделал бы! Теперь они потеряны для эрудитов Голландии. И почему бы ему снова не обнаружить точное место, на котором Ксенофонт, генерал, историк, философ, дал бой при выходе из страны кардуков? И ту гору, с которой греки радостными криками приветствовали вожделенные волны Понта Эвксинского?
Но у ван Миттена не было времени ни для того, чтобы смотреть, ни для того, чтобы изучать. Вернее, ему не оставили времени. И тогда Бруно снова подступился к своему хозяину, чтобы тот занял у господина Керабана деньги, нужные для расставания с ним.
— В Хопе! — неизменно отвечал ван Миттен.
Итак, направились в Хопу. Но найдут ли они там какое-либо средство передвижения, чтобы заменить комфортабельную карету, разбитую на железной дороге в Поти?
Это была достаточно серьезная трудность. Предстояло проделать еще около двухсот пятидесяти лье, а до 30 числа оставалось всего семнадцать дней. Именно к этой дате и должен был вернуться господин Керабан. Тогда же Ахмет рассчитывал снова увидеть на вилле в Скутари молодую Амазию, ожидавшую его появления для свадьбы. Понятно поэтому, что и дядя и племянник были одинаково преисполнены нетерпения.
Нельзя было и думать о том, чтобы найти в этих маленьких и затерянных поселках Малой Азии почтовую карету или простой экипаж. Приходилось приспосабливаться к одному из местных видов транспорта, а это средство передвижения могло быть лишь самым примитивным. Поэтому все продвигались с озабоченным и задумчивым видом по прибрежной дороге: господин Керабан пешком; Бруно нес две узды; его хозяин предпочел идти рядом со своим другом; Низиб на лошади — впереди маленького каравана. Что касается Ахмета, то он ускакал вперед, чтобы приготовить жилище в Хопе и приобрести какое-нибудь транспортное средство, тогда удалось бы выехать с восходом солнца.
Продвигались медленно и в тишине. Господин Керабан внутренне продолжал пребывать в гневе, проявлявшемся в часто повторяемых словах: «Казаки, железная дорога, вагон, Саффар!» Ван Миттен выжидал момента, чтобы заговорить о своем намерении расстаться, но пока не осмеливался, считая это несвоевременным. Было ясно, что его друг готов вспыхнуть из-за ничего.
В Хопу прибыли в девять часов вечера. Пеший переход требовал отдыха в течение всей ночи. Гостиница была посредственной, но усталому и камень мягок. Все благополучно проспали здесь свои десять часов, кроме Ахмета, который еще вечером отправился в деревню, чтобы найти средство передвижения.