— Этот добряк — просто ярмарочный фигляр, — пробормотал Керабан.
— Но, судья, никогда… — заметила благородная Сарабул, — никогда простое животное…
— Вы сами сейчас увидите!
— А почему бы и нет? — сказал господин Янар. — Поэтому, раз я не могу быть обвинен в покушении, то покажу пример и начну испытание.
Говоря так, господин Янар подошел к козе, остававшейся неподвижной, и провел рукой но ее спине, от шеи до хвоста.
Коза продолжала безмолвствовать..
— Теперь другие, — сказал судья.
И все собравшиеся во дворе караван-сарая путешественники один за другим последовали примеру господина Янара и стали гладить спину животного. Без сомнения, все они были невиновны, Потому что коза не издавала никакого обвиняющего блеяния.
Глава восьмая,
Пока происходило испытание, господин Керабан отвел в сторону своего друга ван Миттена и племянника Ахмета. И вот чем закончился состоявшийся между ними разговор, в котором неисправимый герой, позабыв свои добрые намерения больше ни в чем не упрямиться, собрался еще и другим навязать свой образ видения и действия.
— Друзья мои, — сказал он, — этот колдун, по-моему, последний дурак.
— Почему? — спросил голландец.
— Потому что ничто не мешает виновному или виновным, например нам, сделать вид, что он гладит козу, а на самом деле не дотрагиваться до ее спины. По крайней мере, этот судья должен был бы действовать на ярком свету, чтобы помешать обману… Но в темноте это абсурдно!
— Действительно, — согласился ван Миттен.
— Так я и сделаю, — продолжал Керабан, — и предлагаю вам последовать моему примеру.
— Э, дядя, — сказал Ахмет, — гладь или не гладь ему спину, вы хорошо знаете, животное не будет блеять ни на невиновных, ни на виновных.
— Очевидно, Ахмет. Но коль этот добряк судья достаточно прост, чтобы так действовать, то я хочу быть менее простым, чем он. И не дотронусь до животного. И вас я тоже прошу сделать так же.
— Но, дядя…
— А, никаких споров об этом, — проворчал Керабан, начиная горячиться.
— Однако… — сказал голландец.
— Ван Миттен, если будете столь наивны, чтобы тереть спину этой козе, то я вам этого не прощу!
— Хорошо! Не буду, чтобы не огорчать вас, друг Керабан. Это, впрочем, несущественно, поскольку в темноте нас не будет видно.
К тому моменту большинство путешественников уже выдержали испытание и коза еще никого не обвинила.
— Наша очередь, Бруно, — сказал Низиб.
— Бог мой, до чего эти восточные люди глупы, раз полагаются на это животное! — проворчал Бруно.
И оба слуги подошли погладить спину козе, которая не стала блеять, как и в предыдущих случаях.
— Но оно ничего не говорит, ваше животное! — закричала благородная Сарабул, взывая к судье.
— Это что, шутка? — добавил господин Янар. — Шутки с курдами плохо кончаются!
— Терпение! — ответил судья, качая головой с хитрым видом. — Если коза не заблеяла, значит, виновный до нее еще не дотрагивался.
— Дьявол, теперь наш черед, — пробормотал ван Миттен, который испытывал неясное беспокойство, сам не зная почему.
— Наша очередь, — сказал Ахмет.
— Да… сперва я, — ответил Керабан.
И, проходя мимо своего друга и племянника, он повторил тихим голосом:
— Ни в коем случае не касайтесь!
Затем он протянул над козой руку и сделал вид, что медленно гладит ей спину, хотя не дотронулся ни до одной ее шерстинки.
Коза не заблеяла.
— Вот это успокаивает, — сказал Ахмет.
И, подобно дяде, он даже не дотронулся до спины козы.
Коза не заблеяла.
Теперь очередь была за голландцем. Ван Миттену предстояло пройти испытание последним из всех. Он подошел к животному, которое, казалось, исподтишка смотрело на него, и, чтобы не огорчать своего друга Керабана, удовольствовался тем, что только провел рукой над спиной козы.
Коза не заблеяла.
У всех присутствующих вырвались восклицания удивления и удовлетворения.
— Решительно, ваша коза — это только скотина! — закричал Янар громовым голосом.
— Она не признала виновного, — закричала в свою очередь благородная курдчанка, — и все же виновный — здесь, потому что никто не мог выйти из этого двора!
— Гм! — сказал Керабан. — Этот судья со своей такой хитрой козой достаточно забавен, правда, ван Миттен?
— В самом деле! — ответил ван Миттен, полностью успокоившийся по поводу исхода испытания.
— Бедная козочка, — сказала Неджеб хозяйке, — ей не причинят зла за то, что она ничего не сказала?
Все посмотрели на судью, чьи глаза, блестя от лукавства, сверкали в темноте как карбункулы[287].
— Теперь, господин судья, — сказал Керабан немного саркастическим[288] тоном, — теперь, когда ваше расследование закончено, ничто, я думаю, не препятствует тому, чтобы мы удалились в наши комнаты…
— Так не будет! — закричала раздраженная путешественница. — Нет! Так не будет! Преступление было совершено…
— Э, госпожа курдчанка, — ответил не без язвительности господин Керабан, — не намерены же вы мешать порядочным людям пойти спать, если им хочется?
— Ах, вы так заговорили, господин турок! — закричал господин Янар.
— Так, как следует, господин курд! — ответствовал господин Керабан.
Скарпант, считавший, что его уловка не удалась, поскольку виновные не были узнаны, с удовлетворением наблюдал за этой ссорой, могущей столкнуть господина Керабана и господина Янара друг с другом. Всякое недоразумение только способствовало бы его планам.
И действительно, спор обострялся, а Керабан скорее позволил бы себя арестовать и приговорить, чем не сказать последнего слова. Даже Ахмет собрался вмешаться, чтобы поддержать дядю, когда судья сказал:
— Успокойтесь вы все, и пусть принесут огня!
Метр Кидрос, к которому относился этот приказ, поспешил исполнить его. Через мгновение вошли четверо служителей караван-сарая с факелами, и двор сразу же осветился.
— Пусть каждый поднимет правую руку! — сказал судья.
Следуя этому предписанию, все подняли свои правые руки.
У всех ладони и пальцы были черными; у всех, кроме господина Керабана, Ахмета и ван Миттена.
Судья тут же указал на них троих.
— Злоумышленники… вот они, — сказал он.
— Гм! — промычал Керабан.
— Мы? — вскричал голландец, ничего не понимая в этом неожиданном заявлении.
— Да! Они! — продолжал судья. — Не важно, боялись они или нет быть разоблаченными козой. Достоверно то, что, зная о своей виновности, эти люди, вместо того чтобы погладить спину животного, покрытую слоем сажи, только провели над ней рукой и сами себя обвинили!
Гомон одобрения изобретательности судьи раздался со всех сторон, в то время как господин Керабан и его спутники, очень расстроенные, стояли с опущенными головами.
— Итак, — сказал господин Янар, — эти трое — те самые злодеи, которые прошлой ночью осмелились…
— Э! Прошлой ночью, — воскликнул Ахмет, — мы были в десяти лье от караван-сарая Рисара!
— А кто это подтвердит? — ответил судья. — Во всяком случае, некоторое время назад это вы пытались проникнуть в комнату благородной путешественницы.
— Хорошо, это правда, — вскричал Керабан, взбешенный тем, что так неловко позволил поймать себя в ловушку. — Да, это мы вошли в коридор! Но это только недоразумение… или, скорее, ошибка одного из служителей караван-сарая.
— В самом деле? — иронично спросил господин Янар.
— Безусловно! Нам указали комнату этой госпожи вместо нашей!
— Расскажите кому-нибудь еще! — воскликнул судья.
— Ну вот, попались, — сказал себе Бруно. — И дядюшка, и племянник, и мой хозяин вместе с ними!
Несмотря на свой обычный апломб[289], господин Керабан чувствовал себя совершенно смущенным. Он еще больше расстроился, когда услышал, как судья сказал, повернувшись к нему, ван Миттену и Ахмету:
— Пусть их отведут в тюрьму!
— Да! В тюрьму! — повторил господин Янар.
Вслед за ним это подхватили и остальные обитатели караван-сарая, закричавшие:
— В тюрьму! В тюрьму!
В общем, видя, какой оборот принимают дела, Скарпант мог только поздравить себя со своей выдумкой. Если бы господин Керабан, ван Миттен и Ахмет оказались под запором, то одним махом это означало и задержку в пути, и опоздание со свадьбой, а особенно немедленную разлуку Амазии с ее женихом и возможность для Скарпанта действовать в более выгодных условиях. Уж он-то Доведет неудавшуюся попытку мальтийского капитана до конца!
Подумав о последствиях этого приключения и разлуке с Амазией, Ахмет стал проникаться раздражением против своего дяди. Ведь это господин Керабан своим упрямством вверг их в затруднительное положение. Ведь это он запретил им погладить козу, чтобы подшутить над этим простаком судьей, который в конечном итоге показал себя более сообразительным, чем казалось. Кто виноват, что они попали в ловушку и теперь им не избежать хоть нескольких дней тюрьмы?
Со своей стороны, господин Керабан пребывал в глухой ярости, думая о том, что добраться до Скутари к назначенному сроку, пожалуй что, и не удастся. Еще одно проявление упрямства — столь же ненужное, сколь и абсурдное — могло стоить его племяннику целого состояния.
Что касается ван Миттена, то он смотрел в разные стороны и переминался с ноги на ногу, не зная, что делать, и боясь поднять глаза на Бруно, помня его слова:
«Разве я вас не предупреждал, сударь, что рано или поздно с вами случится несчастье?»
И, обращаясь к негоцианту с вполне заслуженным упреком, голландец сказал:
— Зачем было мешать нам погладить это безобидное животное!
Впервые в жизни господин Керабан не смог ничего ответить.
Тем временем крики «в тюрьму» стали раздаваться все громче, и Скарпант, само собой разумеется, кричал громче других.