G 3 и Инхофера попросили дать повторное заключение по поводу § 48 «Il Saggiatore», поскольку мнения составителя G 3 и отца Гевары разошлись. Но из этого никак не следует, что в 1632 году было решено, как это полагает Редонди, «подменить» пункты обвинения.
Таким образом, папская комиссия, членом которой был Инхофер, рассматривала кроме «Dialogo» также «Il Saggiatore» или по крайней мере документы G 3 и EE 291. Это наводит на мысль, что EE 291 был составлен Инхофером не позднее 25 сентября 1632 года. Но заключение Инхофера не использовалось в ходе процесса не по причине вмешательства верховного понтифика, а потому, что само обвинение Галилея в ложном понимании евхаристичекого догмата не имело судебной перспективы, оно было слишком слабым и неопределенным.
Комиссия выявила, по сути, два серьезных основания для начала инквизиционного процесса: во-первых, Галилей «вероломно умолчал» о предписаниях, данных ему кардиналом Беллармино 26 февраля 1616 года, смысл которых сводился к тому, что он должен был «полностью оставить вышеупомянутое мнение, – а именно что Солнце неподвижно и находится в центре мира, а Земля движется, – и в дальнейшем его более не придерживаться, не преподавать и не защищать никоим образом, ни письменно, ни устно»1100; а во-вторых, он нарушил данное им тогда обещание повиноваться указанному предписанию, потому как «Dialogo», по мнению членов комиссии, написан с целью защиты коперниканского учения.
Что же касается всего остального – нарушения порядка получения Imprimatur, вкладывания аргумента о Божественном всемогуществе в уста Симпличио, который не соглашался с тем, чего не понимал, и над которым посмеивался Сальвиати, рупор Галилея, и прочее и прочее, – это все мелочи или по крайней мере обстоятельства, занимающие в структуре официального обвинения сугубо периферийное положение. Эти обстоятельства наряду с другими могли играть существенную роль в инициировании процесса, но юридически они не могли лежать в основе обвинения.
Как некогда сказал Уильям Оккам, не надо множить сущности без необходимости. То же касается и пунктов обвинения. Если достаточно осудить Галилея за коперниканство (точнее, за «вероломное умалчивание» об увещании 1616 года, то есть за обман его святейшества), этого достаточно. Выбор был сделан, путь к процессу открыт.
Во время его подготовки и проведения Урбан VIII не раз высказывал глубокое сожаление по поводу происходящего, ведь он так любил Галилея, но… есть высшие ценности и принципы, коими он не может поступиться.
ДОЛГАЯ ДОРОГА В РИМ
1 октября 1632 года флорентийский инквизитор в присутствии нотариуса и двух свидетелей сообщил Галилею под подписку приказ явиться в Рим в течение месяца и предстать перед инквизиционным трибуналом. Однако ученый не торопился в дорогу.
13 октября 1632 года он пишет пространное письмо кардиналу-непоту Франческо Барберини, в котором выражает недоумение по поводу того, что «Dialogo» вызвал столь бурную и жесткую реакцию. Более того, Галилей уверял кардинала, будто написать книгу его вдохновил некий теолог, известный своей мудростью и святостью:
…Подобно эху Святого Духа, я услышал очень краткое, но восхитительное и благочестивейшее утверждение, внезапно вырвавшееся из уст того, кто является лицом наиученейшим и глубоко почитаемым за праведность своей жизни; утверждение, которое не более чем в десяти словах, умно и красиво составленных, включило в себя все, что можно почерпнуть из пространных дискуссий, находящихся в книгах святых докторов1101.
Правда, кто именно столь удачно укоротил пространные рассуждения Фомы Аквинского и других выдающихся теологов до размера «Ave Maria», Галилей не уточнил. Коснувшись распоряжения немедленно явиться в Рим, Галилей разъяснил кардиналу, что выполнить его в ближайшее время не представляется возможным по многим причинам: преклонный возраст1102, болезни, плохое состояние дорог, плохая погода, а также переживания последних недель, лишившие его сна. Кроме того, во Флоренции вновь вспыхнула эпидемия чумы, а это означает, что около месяца ему придется просидеть в карантине, в очень тяжелых условиях. Все это, уверял Галилей, не позволит ему преодолеть и половину пути. Поэтому ученый предложил другой выход: ответить на все вопросы римской инквизиции письменно или дать показания флорентийскому инквизитору (или архиепископу, или тому, кто будет специально назначен для рассмотрения его дела)1103. Но если, добавляет Галилей, «ни мой преклонный возраст, ни мои болезни, ни моя измученная душа, ни необходимость длительного путешествия, усугубленного мучительными сомнениями и подозрениями, Верховный суд не сочтет вескими основаниями для <…> изменения срока разбирательства по моему делу, то я приеду, поскольку послушание для меня дороже самой жизни»1104.
Копия письма Галилея кардиналу Барберини была представлена великому герцогу, и тот поручил Никколини доставить письмо адресату, сделав все возможное, чтобы помочь Галилею. Но Никколини счел, что обращение к кардиналу не принесет пользы, скорее осложнит ситуацию.
Если мне будет позволено говорить откровенно, – писал посол Галилею 23 октября 1632 года, – то я думаю, что это письмо скорее усугубит, нежели облегчит Ваше положение. В нем Вы пишете, что сможете защитить свой труд, однако Ваша настойчивость может лишь усилить их желание вынести приговор1105.
И в заключение посол добавил: «я не думаю, что дело обойдется без судебного процесса и применения ограничительных мер по отношению к Вам лично»1106.
Но письмо уже было отправлено. Тогда Никколини встретился с тремя кардиналами, а также с асессором Конгрегации святой инквизиции Боккабеллой и рассказал им о тяжелом состоянии Галилея и невозможности его приезда в Рим в ближайшее время. Никколини вежливо выслушивали, но никакого определенного ответа никто не давал, да и не мог дать, поскольку последнее слово было за Урбаном. Тогда посол решил еще раз поговорить с папой.
Беседа состоялась 13 ноября 1632 года. Никколини просил Святейшего только об одном – проявить милость к больному старику. В принципе, даже по холодному расчету, Урбан мог отложить разбирательство в трибунале (если уж ему так хотелось лично руководить процессом) или распорядиться допросить ученого во Флоренции. Но при всех неоспоримых достоинствах верховного понтифика – а он, бесспорно, был одним из самых выдающихся людей, занимавших престол Святого Петра, – ему была присуща некая мелочность и злобность, отчасти усиленные описанными выше драматическими событиями последних месяцев. Святейший не мог забыть обиду, нанесенную человеком, которого считал своим другом, и потому готов был преследовать и добивать уже и без того сломленного противника.
В ответ на просьбу Никколини папа холодно заметил, что уже прочитал письмо Галилея Франческо Барберини, но избежать приезда ученого в Рим невозможно. Посол возразил, что возраст и состояние здоровья синьора Галилея таковы, что папа может не дождаться начала суда ни в Риме, ни во Флоренции. Галилей просто может не пережить трудностей пути в условиях эпидемии чумы и карантина на границе. На это Святейший ответил, что Галилей может добираться медленно, в носилках и со всеми возможными удобствами, но его личное присутствие необходимо. «Возможно, – добавил он, – Бог простит ему его ошибку, из-за которой он оказался втянутым в эту интригу после того, как его святейшество, еще будучи кардиналом, отвращал его от заблуждения»1107.
Никколини тогда напомнил, что книга была разрешена к печати и все предписания, переданные из Рима флорентийскому инквизитору, были выполнены. Но Урбан перебил его, сказав, что Чамполи и управляющий Апостольским дворцом вели себя неподобающим образом и что слуги, не исполняющие волю господина, – худшие из слуг. Чамполи на неоднократные вопросы папы о том, как идут дела у Галилея, «неизменно отвечал, что все в полном порядке, и он даже не сообщил, что книга уже печатается, и ничего не сказал, даже когда запахло (недобрым)»1108. (Любопытная деталь – папа если не в этой, то в предыдущих беседах с Никколини обвинял в неподобающем поведениии и Чамполи, и Риккарди, однако последний не лишился немедленно своего поста по причинам, о которых я упоминал выше, хотя Урбан основательно «почистил» свое окружение после памятной консистории 8 марта 1632 года1109. Не свидетельствует ли этот факт о том, что Святейший понимал: некоторая доля вины за получение Галилеем цензурного разрешения на публикацию «Dialogo» лежит и на Святом престоле? Но говорить об этом вслух Урбан, естественно, не мог, ибо власть не может быть виновной. Никогда!) Заканчивая аудиенцию, папа вновь напомнил, что речь идет об очень плохой и вредной доктрине. На том и расстались.
Следует также упомянуть и об усилиях Бенедетто Кастелли защитить Галилея. Осенью 1632 года фра Бенедетто встретился с отцом Риккарди и с другими прелатами, объясняя им, сколь печальными для репутации святой инквизиции могут оказаться последствия осуждения тосканского ученого и запрещения его труда. Как не без иронии заметил Кастелли, «хотя их [членов трибунала] задача – запрещать страницы, написанные рукой человека, однако они не могут своей властью предписать Земле находиться в движении или оставаться неподвижной, как не могут они запретить Господу Богу и Природе в определенное время являть нам тысячью способов свои неизъяснимые тайны»