I. «Нет, полно пламенно дрожать и тосковать…»
Нет, полно пламенно дрожать и тосковать,
Напрасно рваться вдаль безумною мечтою!
Я знаю: прежних лет не пережить опять
С их дерзкой силою и гордой чистотою.
Зачем же плачет так забытая струна,
В переболевшую опять вонзаясь душу?
Ужель всё мертвое я разбужу от сна
И завоеванный так трудно мир разрушу?
Ужели вновь она вскипает и зовет,
И взоры темные неутомимо хмуря,
Сорвет мой бедный челн и грозно понесет
В седую даль валов – таинственная буря?
Что если призраком тревожным и родным
Виденья чистые очей моих коснутся,
Какая будет боль отдаться снам живым
И безнадежному в немой тюрьме проснуться!
II. Мотив из Илиады
Грозно в кипучем бою он дышит отвагой и силой.
Как отступают враги перед летучим копьем!
Точно как молнии Зевса сверкают из смелого взора,
Черные кудри волной льются на мрамор чела.
Ах, оглянися назад, красавец, где солнце заходит,
Где над зубцами стены терем знакомый горит!
Скоро ль прохладная ночь рассыплет лазурные звезды.
Скоро ль герою венок тихо наденет любовь?
III. «Я коня оседлал, чтоб кручину избыть…»
Я коня оседлал, чтоб кручину избыть,
Чтоб от ворога злого бежать,
И лесною тропой я, как вихрь, полетел,
И закат предо мной, не сгорая, горел,
И кручине меня не нагнать!
И дышал я, дышал, надышаться не мог
Благодатной свободой лесной,
И скакал, – лишь мелькали кусты да стволы,
И откуда-то веяло холодом мглы,
Сладко веяло влагой ночной.
Тишина, тишина! Только ветер свистит,
Только желтый листок опадет…
Укачала мечта молодая меня,
И не знал я, куда погоняю коня
И куда меня конь донесет!
IV. Простор
Из книг старинных и печальных,
Как из глухих подземных нор,
Я много дум и вздохов дальних
К тебе принес, родной простор.
Но в светлой неге возрожденья
Тебе неведома печаль;
С тобой воздушные виденья
И ускользающая даль.
И растворилась в чаше чудной
Вся наколдованная грусть,
И вновь бездумно и беструдно
Твоим объятьям отдаюсь.
V. «Помнишь ли ты, дорогая, любимую нашу аллею…»
Помнишь ли ты, дорогая, любимую нашу аллею,
Нашу скамейку в тени пышно сгустившихся лип?
Как заслоняли листы укромное наше местечко!
Бледная зависть луны нас не могла подглядеть…
В комнатке бедной моей с каким возраставшим волненьем
Я примечал из окна, как погасает закат…
Милая, с первой звездой вечернею ты обещалась
Выйти на нашу скамью… Как проклинал я тогда
Эти томительно-долгие, старчески-ясные взоры
Гаснущих солнца очей! Как я молил темноты!..
Как завидовал зимним, проворным сумеркам: чуть лишь
Лампу, бывало, зажжешь, – снег уж хрустит у ворот,
Лестница скромно скрипит под робким, задержанным шагом…
Зимние сумерки, вас благословляет любовь!
Но хороши вы и летом, – глядишь, затаивши дыханье,
Видишь, как сумрак растет… ждешь не дождешься звезды…
Вот загорелась… Бегу… Тревожно шаги ускоряю…
В милой, укромной тени падаю к милым ногам.
VI. На закате
Там, в аллее тенистой,
Между кленов густых,
Тенью легкой и чистой
Ты мелькнула на миг.
Не догнать мне плутовки, —
Только смех прозвенел,
Только с милой головки
Яркий розан слетел.
Солнце ниже и ниже…
Гаснет в пламени день…
Не мелькнет ли поближе
Эта милая тень?
VII. Кузнечики
В просонках, утром озаренных,
Люблю кузнечиков возню
И за стеной неугомонных
Их молоточков трескотню.
Спорится бодрая работа,
Заря прозрачная легка,
И так светло долит дремота
Под стук воздушный молотка.
И, засыпая, вижу живо
И мост, и кузницу, и ров,
И хлеба спелые разливы
Под гомон бойких молотков.
VIII. Сонет
И вновь луна, и снова дышит сад
Таинственной и жуткой красотою,
И снова тени и лучи скользят
Над садом, над прудом и над тобою.
Ты поднимаешь к небу долгий взгляд,
Заплаканный туманною мечтою,
И звезды неба тихо говорят
И шепчутся с подругою земною.
О грустный друг! кругом такая тишь:
Едва дрожит у берега камыш,
Сквозь сон звенит вдали ночная птица;
С лугов туманы влажные ползут
И бледной ночи бледная зарница
Дозорами обходит темный пруд.
IX. «И нежность, и туман осенних вечеров…»
И нежность, и туман осенних вечеров…
Усталые поля, задумчивые дали,
И месяц облачный, как долгий взор печали…
И нежность, и туман осенних вечеров.
И тени легкие невозвратимых лет, —
Минуты с вечностью таинственные звенья,
И сердца светлого истома и смиренье…
И тени легкие невозвратимых лет…
X. Старуха
Белая старуха
Под окном стучалась,
Завывала глухо,
Визгом надрывалась.
Вся, как лунь, седая,
Саваном одета,
Колдовала злая
С вечера до света.
К утру затихали
Вещие угрозы.
Как в пушистой шали,
Сосны отдыхали.
Лишь кой-где роптали
Зябкие березы.
XI. Захолустье
Мне порою нравится – без мечты, без мысли,
Вдоль забора длинного медленно брести.
Низко ветви голые надо мной повисли,
Снег хрустит и искрится на моем пути.
Странно сердцу близкие, тянутся и тянут
Переулки тесные в призрачную даль.
Капли света скудного там и здесь проглянут,
Да и снова спрячутся… да и тех не жаль!
Негой захолустного отдыха объято,
Сердце к серым сумеркам молчаливо льнет…
Так и жизнь протянется, не томя утратой,
Не тревожа памяти неподвижный гнет…
XII. Лужа
К забору ветхому несмело путник льнет.
Дорожка узкая становится все уже.
И сделай в сторону один лишь шаг – и вот
Уж целою ногой затонешь в топкой луже.
Но, яркий фартучек перетянув потуже,
Болото вязкое преображая в брод,
Шалунья девочка с улыбкою бредет,
Как фея легкая. Смелей, герой мой, ну же!
Блеснула детских глаз живая красота,
Мелькнула высоко подхваченная ножка,
Все уже топкий брод, все призрачней дорожка,
Но ты уже не ждешь. Тебя влечет мечта,
Тебя ведет весна. Уж ты на все готовый,
Как Дант последуешь за Беатриче новой.
XIII. «Вечно мать больная, а отца нет дома…»
Вечно мать больная, а отца нет дома, —
Без любви, без ласки с детства ты росла,
С одинокой думой так давно знакома,
Никогда не видя света и тепла.
И когда нежданно нежное участье,
Искреннюю ласку встретишь ты в чужом,
Бедный мой ребенок, ты не веришь в счастье,
Ты не смеешь верить никому ни в чем.
Диким и холодным взором отвечаешь —
А в груди-то сердце рвется на куски, —
Да забьешься в угол, да одна рыдаешь
Под наплывом тяжкой, давящей тоски.
О, моя бедняжка! без любви сердечной
Жизнь твоя уходит, вянет жизнь твоя,
Столько сил, быть может, столько бесконечной
Жажды быть счастливой скорбно затая…
Но, я верю крепко, на пути тяжелом
Тот тебя восстанет втайне подкрепить,
Кто Единый счастья светлым ореолом
Всякое страданье властен озарить.
XIV. Сестре (А. Р.)
Букет цветов с родных полей
Ты пела, милая. Та песня пробудила
В моей душе давно безмолвную струну.
Ужель и мне блеснет мое светило?
Ужели снова я и вспомню, и вздохну?
Так, сердцу живо все, – глубоко и ревниво
На темном-темном дне оно хоронит клад
И этой свежести лукавой и счастливой,
И этих детских игр, веселий и досад.
Пусть все развеяно, пускай среди разгула
Кустов разросшихся и спутанных ветвей
Тропинка детская бесследно потонула,
Ты пела, милая, – мы встретились на ней.
XV. В. В. Розанову – при посылке портретов детей
Вам, посвятившему детям столько рвенья,
Правдивых строк, —
Вот на мои надежды и волненья
Живой намек.
Была и третья… И ее желалось
Послать портрет…
Росла она… ей сердце любовалось…
Ее уж нет.
Но милый луч ее мелькнет случайно
Из этих глаз,
И, может быть, и Вы вздохнете тайно
Об ней, о нас.
XVI. Памяти В. С. Соловьева
У могилы твоей, под печальным крестом
Не роняю я слез, не шепчу о былом,
И ревнивой судьбы я, собрат, не виню
За недолгую, грустную юность твою.
На печальном кресте всё мне грезится тот,
Кто всю кровь и любовь за людей отдает,
Чьи святые объятья от века зовут
Каждый алчущий дух, каждый искренний труд,
Кто незримый и нежный поникнул челом
Над могилой твоей, над печальным холмом.
XVII. Две книги
Ты знаешь ли вечную книгу – как чаша безбрежная вод,
Она за страницей страница, грозя и лаская, течет.
И сколько в ней страсти и скорби, как темен и внятен язык,
То кличет, как юноша резвый, то стонет, как вещий старик.
И каждый ту книгу читает, но трудно в ней смысл разгадать,
И строго на ней почивает перста неземного печать.
Бежит за страницей страница – торопится отдых и труд,
И люди ту вечную книгу дорогою жизни зовут.
Ты знаешь ли книгу иную – как осени бледной цветы,
Как тихие старые птицы, поникли немые листы.
Раскроется ветхая книга, и шелест не слышен листов,
И веет тоскою и мраком от странных, загадочных слов,
От стольких туманных загадок, от стольких холодных улик,
И сердце томит и волнует двузначущий книги язык…
Скользит за страницей страница, торопится отдых и труд,
И смертью ту старую книгу усталые люди зовут.