. Ныне стали доступны материалы следственных органов НКВД и Главной военной прокуратуры, занимавшихся расследованием этих случаев, позволяющие установить, что же именно произошло. Как установило следствие, Г.А. Бутаев прибыл в 336‐й стрелковый полк 5‐й стрелковой дивизии в октябре 1939 г. и сообщил, что он является младшим командиром, хотя документов, подтверждающих это утверждение, он не имел. Тем не менее командование полка утвердило его младшим командиром. После этого Бутаев «стал просить командира, комиссара полка и начальника штаба, чтобы его назначили помощником коменданта полка, приказа по полку о назначении его пом. коменданта нет, но с ноября месяца по февраль 1940 г. Бутаев работал пом. коменданта полка. Получив беспрепятственный выход с территории полка, Бутаев ежедневно находился в гор. Вильно и окрестностях, посещал притоны, пьянствовал у литовских граждан, рекомендовал себя работником НКВД.
После его дезертирства найдены письма от литовских граждан, в которых они просили Бутаева принять их на работу в НКВД в качестве агентов. Для того чтобы сгладить свои поступки, Бутаев часто информировал Военкома полка т. Яблокова о поведении комсостава в городе, кто с кем пьянствует и в какие притоны ходит. Этим самым завоевал себе доверие и только после неоднократного появления в пьяном виде в расположении полка с должности помощника коменданта был снят». 4 февраля 1940 г. после беседы с прокурором, которого Бутаев просил не отдавать его под суд, он дезертировал. 12 мая 1940 г. при попытке задержания его сотрудниками литовской полиции Бутаев застрелился. При обыске трупа было найдено письмо Бутаева к брату, в котором он писал: «Я удрал из Красной Армии и нахожусь в буржуазном государстве и что ты мне больше не брат, т. к. я фашист, а ты большевик». Военный прокурор 16‐го ОСК военный юрист 1‐го ранга Дроздов, принимавший участие в расследовании этого дела, полагал, что литовские власти убили Бутаева, опасаясь, что его поимка разоблачит их. Правда, никаких доказательств этого предположения в документах не приведено[634].
В ночь на 25 апреля 1940 г. с поста сбежал с винтовкой красноармеец 2‐й танковой бригады П.И. Шутов. Расследованием было установлено, что Шутов, будучи недисциплинированным и, видимо, неуравновешенным человеком, еще ранее высказывал намерения дезертировать, но никаких мер к нему принято не было. Шутов до 14 июня так и не был найден[635]. 18 мая из 41‐й отдельной роты исчез Н.З. Шмавгонец, который объявился 26 мая и сообщил, что был похищен литовскими гражданами в Вильно. Однако в ходе дальнейшего следствия Шмавгонец рассказал, что он дезертировал и спрятался у своей знакомой Ю. Савицкой, которая познакомила его с неким Гарлиным, предложившим Шмавгонцу сотрудничать с некой антисоветской организацией. Согласившись на это, Шмавгонец попытался ответить на вопросы Гарлина о советских войсках, но не смог, так как ничего не знал. Тогда Гарлин предложил ему вернуться в часть и разузнать интересующие его сведения. В качестве легенды он предложил Шмавгонцу сообщить командованию о его «похищении»[636]. 24 мая исчез красноармеец 29‐го автотранспортного батальона Б.И. Писарев, причем поначалу считалось, что он дезертировал. Однако, вернувшись 27 мая в часть, Писарев рассказал, что около 23 часов 24 мая во дворе казармы его схватили двое неизвестных. С заткнутым ртом и мешком на голове он был уведен в город и посажен в подвал, где его дважды допрашивали. Через двое суток ему удалось бежать по водостоку и вернуться в часть[637]. К сожалению, других документов, проливающих свет на случай с Писаревым, найти пока не удалось.
Таким образом, доступные ныне документы свидетельствуют, что Бутаев, Шутов и Шмавгонец не являлись жертвами «похищений», а дезертировали из Красной армии. Проверка партийно-политической работы в частях 16‐го ОСК с 27 по 30 мая 1940 г. показала, что дисциплина во вспомогательных частях 16‐го ОСК находилась на низком уровне: нередки были пьянки среди старшего и среднего комсостава, «элементарный списочный учет людей в ротах отсутствовал. Командный состав в поверках людей не участвовал»[638]. Все это способствовало различным дисциплинарным нарушениям.
Так, помимо вышеуказанных случаев, имели место и другие самовольные отлучки. Например, начальник продовольственного снабжения 641‐го автобата техник-интендант 1‐го ранга М.Е. Мармылев с 5 по 8 февраля 1940 г. находился в самовольной отлучке на территории Литвы и пьянствовал[639]. 15 февраля дезертировали из расположения части красноармейцы Кузьмадемьянов и Щукин, которые были прикомандированы к штабу дивизии и работали в столовой комначсостава, где были замечены в воровстве. Их сняли с работы и отправили обратно в расположение 190‐го стрелкового полка, «но так как приказа об откомандировании не было, в полку их не приняли и указанные красноармейцы до 3 марта неизвестно где находились и вспомнили о них лишь после того, когда красноармейцы, видевшие Кузьмадемьянова и Щукина в м. Алитус, доложили об этом. 3‐го марта Кузьмадемьянов и Щукин допрашивались прокуратурой, после чего сбежали из расположения части и явились только 5 марта, после чего были арестованы»[640]. 12 июня 1940 г. из 5‐й стрелковой дивизии исчез младший командир В.Т. Головин. Он обменял обмундирование на гражданский костюм и стремился остаться в Литве, всячески скрываясь от розыска. 17 июня он был задержан литовской полицией, передан советским властям и 21 июня осужден к высшей мере наказания за измену Родине[641].
Как бы то ни было, 30 мая 1940 г. в газете «Известия» было опубликовано «Сообщение НКИД о провокационных действиях литовских властей», в котором перечислялись случаи исчезновения красноармейцев из расположенных в Литве частей и вся ответственность за это возлагалась на литовскую сторону. 1 июня литовский посланник в Москве вновь пытался склонить советскую сторону к тщательному расследованию этих обвинений, но НКИД уклонился от конкретного ответа. Советское полпредство в Литве 2–3 июня обращало внимание Москвы на стремление литовского правительства «предаться в руки Германии», активизацию «деятельности пятой германской колонны и вооружение членов союза стрелков», подготовку к мобилизации. Все это разоблачает «подлинные намерения литовских правящих кругов», которые в случае урегулирования конфликта лишь усилят «свою линию против договора, перейдя к «деловому» сговору с Германией, выжидая только удобный момент для прямого удара по советским гарнизонам»[642].
По мере развития дипломатического конфликта начались и прямые советские военные приготовления, которые, видимо, впервые обсуждались с 21.05 до 22.35 1 июня в кабинете И.В. Сталина с участием члена Политбюро ЦК ВКП(б) председателя Комитета обороны при СНК СССР маршала К.Е. Ворошилова, наркома обороны маршала С.К. Тимошенко, его заместителей начальника Политуправления РККА армейского комиссара 1‐го ранга Л.З. Мехлиса, начальника Управления по командному и начальствующему составу РККА армейского комиссара 1‐го ранга Е.А. Щаденко и начальника Артиллерийского управления маршала Г.И. Кулика, а также начальника Генштаба маршала Б.М. Шапошникова, начальника Автобронетанкового управления командарма 2‐го ранга Д.Г. Павлова и начальника Управления ВВС командарма 2‐го ранга Я.В. Смушкевича[643]. 3 июня нарком обороны издал приказ № 0028, согласно которому войска, размещенные на территории Прибалтики, с 5 июня исключались из состава ЛВО, КалВО и БОВО и переходили в непосредственное подчинение наркома обороны через его заместителя командарма 2‐го ранга А.Д. Локтионова. В тот же день был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР, согласно которому «в связи со сложной международной обстановкой» предписывалось «задержать в рядах Красной Армии красноармейцев 3‐го года службы до 1 января 1941 г.» и «до особого распоряжения призванный… командный и начальствующий состав запаса»[644].
Вероятно, необходимые военные мероприятия в отношении Прибалтики вновь обсуждались с 22.40 5 июня до 1.00 6 июня и с 19.20 до 20.20 7 июня в Кремле с участием И.В. Сталина, В.М. Молотова, А.А. Жданова, К.Е. Ворошилова, наркома обороны маршала С.К. Тимошенко, его заместителей маршала Г.И. Кулика и генерал-полковника А.Д. Локтионова, начальника генштаба маршала Б.М. Шапошникова, его заместителя генерал-лейтенанта И.В. Смородинова и назначенных заместителем наркома обороны генерала армии К.А. Мерецкова и командующим войсками БОВО генерал-полковника Д.Г. Павлова[645]. Еще 4–7 июня войска ЛВО, КалВО и БОВО были подняты по тревоге и начали под видом учений сосредоточение к границам прибалтийских государств, одновременно в состояние боевой готовности были приведены советские гарнизоны в Прибалтике. 7 июня генерал-полковник А.Д. Локтионов получил приказ подготовить дислоцированные в Прибалтике советские авиачасти к возможным боевым действиям, усилить охрану аэродромов и подготовить их к обороне и приему посадочных десантов. Авиаполки должны были быть готовы к действиям по аэродромам и войскам противника и к перегруппировке на более защищенные советскими войсками аэродромы[646]. Так же для создания соответствующей авиационной группировки в БОВО, КалВО и ЛВО было приказано перебросить 5 авиабригад и 11 авиаполков из ОрВО, ХВО, КОВО, СКВО[647].