– А зачем ты мне всё это рассказал, – неожиданно жёстко спросила Вера Алексеевна, – хотел смертным грехом мать повязать? Не могу я сказать об этом ни мужу своему, ни дочери его… Хочешь, чтобы мы с тобой оба мучились?..
– Не знаю… Но ты права, мучаюсь я, потому что мать Марии безумно на Марию внешне похожа… Что я несу?.. Маша на погибшую мать похожа, я увидел её на фотографии… И всё вспомнил… И во сне мать её ко мне приходит, смотрит пронзительно и укоризненно…
– Зачем ты мне об этом рассказал, – тоскливо повторила Вера Алексеевна, – теперь я буду подходить к той фотографии в комнате, где наши дети с Фёдором спят, и буду мучиться… Зачем?..
– А к кому мне, грешному, идти, к священнику на тайну исповеди?.. Боюсь, положа руку на сердце, честно говоря… Исповедуюсь, ему в греховном действе, а он на меня настучит в органы, и поминай, как звали… Заметут менты, срок прошлый добавят к новому за соучастие в убийстве… И сгноят в тюрьме… И детей не увижу, и дети от меня откажутся, не желая видеть отца, по наущению их матери Марии…
– Грех-то какой тяжкий, содействие в убийстве, считай, что убийство… А может ты, родной, наговариваешь на себя? – пыталась подложить соломки под падающим духом сына ополоумевшая Вера. – Пойдём, ещё раз взглянем на ту фотокарточку дочки и матери… Только близняшек не разбуди, осторожненько… Я тебя за руку возьму, постараюсь тоже проникнуться твоим состоянием… Мария ужасно похожа на мать, но у них есть различие, я не буду говорить, какое… потом скажу, если это тебе так важно… Слушай, ты весь дрожишь, как от холода, бледный весь… Может, давление повысилось или понизилось, давай измерю…
– Нет, мам, не надо мне мерить ничего… Я себя знаю, какой-никакой мастер спорта, чемпион страны… А ты вся горишь, как печка, раскраснелась…
– Нечего на меня стрелки переводить, Игорь, я себя хорошо знаю, когда у меня повышается давление, оно провоцирует приступ стенокардии, кровь к лицу приливает… К тому же я сейчас кормлю, всё на пределе, нервы, физические возможности измождённого беременностью организма… На сохранении столько месяцев пластом лежала.
– Знаю мам, может, не надо нам заниматься психологическими опытам с опознанием по фото убитой матери Маши? – он хотел отдёрнуть свою руку, но она не отпустила её, ещё сильней сжала. – Ну, что ж, подчиняюсь твоей материнской воле… идём… не бойся, не разбудим никого… я тапки сниму даже, чтоб бесшумно передвигаться…
Её горячие цепкие тонкие пальцы стискивали его запястье, где прощупывался его пульс, с необычайной, неожиданной для женщины силой. Он поморщился от боли в кисти, но не стал больше вырываться. Оба, сын и мать, не обращая никакого внимания на посапывающих во сне близнецов, тихо пошли в угол комнаты, где висела та злополучная для Игоря фотография. Молча, почти не дыша, постояли в углу несколько минут, всматриваясь в фото-образ красивой убитой женщины, матери Марии…
Одновременным кивком головы подтвердили друг другу: психологический эксперимент закончен. Так же осторожно, бесшумно на цыпочках вышли из комнаты и закрыли за собой дверь…
– Ты узнал её, сынок, я это поняла по пульсу, нервным токам в твоей руке…
– Да, мама, это она, та убитая, которая до своей гибели посмотрела пронзительным вопросительным взглядом – почему вы хотите меня ударить? за что? что я вам плохого сделала? По её доброму беззащитному взгляду я понял, что она вообще никому не сделала плохого, никому не сделает дурного, в принципе… И ещё… У реальной, живой была маленькая родинка под правым ухом… Совсем крохотная… Я силился разглядеть эту родинку на фото и не смог… Вероятно, разрешение фотоаппарата было не самым лучшим… Или фото не столь большое… Что с тобой, мама, тебе плохо?.. Держись, я с тобой, что бы ни было…
Игорь еле-еле сумел подхватить мать, теряющую сознание, если бы не он, она бы упала без чувств и ударилась головой об пол. Он аккуратно положил ей на диван и попытался, открыв все форточки в комнате, веером нагнать свежего воздуха. Хлопать ладонью по щекам он постеснялся, но положил ей на голову смоченное холодной водой полотенце.
Когда она очнулась, то произнесла, как приговор:
– Это была она, мать Маши и жена Фёдора… Родинку на фото я тоже не увидела, но знала о ней из рассказов мужа её и моего… Фёдор любил целовать её крохотную родинку… у первой жены… Что же нам с тобой делать, сынок… Если рассказать всё, как есть и как было Фёдору, он либо меня прогонит на улицу, а за своих детей будет биться, как сумасшедший… Скажет, это мои дети, а не твои, матери убийцы…
– Скажи я Маше, что я причастен к убийству её матери, она тоже возьмёт детей и пошлёт меня на три буквы: сделал своё мужицкое дело, и гуляй, рванина… Убийства матери не простит…
Они долго молчали и прикидывали в голове различные сценарии дальнейшего своего поведения, молчания или признания… Наконец, Вера Алексеевна встрепенулась, села на край дивана и произнесла срывающимся голосом:
– Знаешь, что я тебе скажу, сын… Беру грех твоей души своей душою на свою душу… Затаись, никому ничего не говори… Страдай сам, я тоже буду страдать за тебя и за себя, грешницу… Ведь ничего уже не поправишь, она в могиле, а дочь её и муж её живы… мы с ними породнились… внуки и внучки её на белом свете живут с нами…
– Молчать и таить, мама?
– Да, молчать и таить, таиться, но каяться и ещё раз каяться… И тебе, сын, причастному к совершению греха, и мне, покрывшей этот грех, взявшей твой грех на себя, принявшей грех твоей сыновней души своей материнскою душою… У нас с тобой крохотные дети, которых мы должны вырастить и воспитать…Ни слова, ни полслова моему Фёдору Ивановичу, ни твоей красавице Марии Фёдоровне… Считай, что твоя мать, великая грешница, так собирается бороться за своих детей и твоих детей… Затаимся на время вместе…
– Сможем затаиться, страдая, душой мучаясь, мама?
– Не знаю, главное, никогда больше не делать плохого ни сейчас, ни после… Но больше никогда не пускать зло в сердце, душу – никогда, сынок, быть на стороне света и добра…
– Само собой, мам…
– Легко на словах быть на стороне добра и света, а на деле всё не так, как кажется, при благих пожеланиях… – Она обняла его голову, притянула к полной молока груди и еле слышно сказала. – Если не можешь к священнику, духовнику подойти с покаянной исповедью, подойди к иконам… В той же церкви Успения Новодевичьей обители – к иконам Спасителя, Богородицы и святого Николая-чудотворца…
В это время осторожно, чтобы не будить близнецов, вошёл без звонка, открыв ключом дверь, Фёдор Иванович, поздоровался с Игорем, ласково обняв его.
– А, Игорь, рад тебя видеть… Каким ветром?.. – и уже живо, без передыха спросил. – Почему ветер помянул? В нашем районе: Лужники, Новодевичий, Пироговка, примыкающая к обители, всё подчиняется особой розе ветров. И ныне снова вихрь намечается…
– Вихрь Новодевичьего…
– Возможно, и вихрь Новодевичьего, только не такой сильный как раньше – помните? Ничего сегодня не сорвёт, ни крестов, ни кровельного железа… Но всё же…
Эти слова Фёдора Ивановича успокоили почему-то Игоря. Он внутренним глубинным чутьём понял, что природной и бытийной катастрофы можно не ждать обречённо, но как-то выживать и трепыхаться, а ещё лучше жить на полную катушек… Он всё же решился сказать нечто важное для сегодняшнего дня:
– Фёдор Иванович, не могли бы сейчас пойти со мной в Успенскую церковь и показать мне, иконы Спасителя, Богородицы и Николая-Чудотворца в Успенской церкви, приложусь к ним… – про себя добавил: «Мысленно покаюсь за содеянное, в чём был и не был виноват. Покаюсь, чтобы не пасовать перед новыми вызовами судьбы, лишь бы старые грехи душу не мучили». – Постою, подумаю, сосредоточусь… А оттуда на вокзал, к Маше, близняшкам… Тренеру, вашему тёзке полному обещал – тренироваться надо, к чемпионату Европы готовиться… И победить постараться, так как отступать уже некуда и незачем…
Он обнял Веру Алексеевну на прощанье, прижал к своей широкой груди бойца и нежно прошептал ей в ухо:
– Я тебя очень люблю и больше никогда тебя не подведу… Только молись за меня, как только матери могут молиться за своих сыновей…
В Успенской церкви, постояв и помолившись у икон Спасителя, Богородицы и святителя Николая-Чудотворца – молитву «Отче наш» каждый крещёный русский знает! – он спустился по ступенькам храма вниз, где его поджидал показавший расположение икон в правом углу церкви блаженный Фёдор Иванович.
Около памятника на могиле поэта-партизана Игорь обратился к нему:
– Прочитайте мне какое-нибудь стихотворение Дениса Давыдова о страданьях любви и страхах признания в любви… Вы же в прошлый раз говорили, что могилу поэта и его памятник вихрь Новодевичьего осквернил, когда кресты с куполов срывал. Всё восстановлено, однако, жизнь продолжается, а любить и страдать русским душам сильно приходится в одиночестве без любви или в любви грешной…
– «Жестокий друг, за что мученья?» – годится?
– Годится, в точку, Фёдор Иванович, лучше не придумать – это и про меня, безнадежно влюблённого в вашу дочь, которая никак не решится выйти замуж за отца её детей, сжигающего себя в тренировочном процессе, чтобы мою королеву золотом осыпать…
– Пафосная речь не мальчика, но мужа, но пылкость боксёра мне отцу, дочери-королевы приятна. Тогда слушайте: «Жестокий друг, за что мученья? Зачем приманка милых слов? Зачем в глазах твоих любовь, а в сердце гнев и нетерпенье? Но будь покойна только ты, а я, на горе обречённый, я оставляю все мечты, моей души разворожённой… И в этот край очарованья, где столько был судьбой гоним, где я любил, не был любим, где я страдал без состраданья, где так жестоко испытал неверность клятв и обещаний, и где никто не понимал моей души глухих рыданий!»
– Страдать без состраданья негоже бойцу за любовь, надеюсь на состраданья вашей дочери, моей любимой Марии!
Глава 24
В день выписки Марии с близнецами из центра материнства, где она рожала, невеста нежно с очаровательной колдовской улыбкой спросила Игоря: