– Если бы ты хотел жить к ним поближе, мы бы давно уже переехали в Лакхнау.
Он встает, стряхивает с себя крошки, оглядывается, нет ли поблизости слуг, огибает стол, подходит к жене и быстро целует ее в голову:
– Всё решим. Скоро. Обещаю. Ты приехала сюда ради меня, может, мне настала пора отплатить тебе тем же. А пока мне пора бежать, а то я опоздаю на встречу с Дрейком.
После отъезда мужа она поднимается в спальню на втором этаже и выходит на просторный балкон, с которого открывается вид на залитую полуденным солнцем Калькутту. Опершись одной рукой на нагретую ограду, Захира другой рукой принимает поглаживать свой живот. Подтянутый, упругий, как кожа на барабане, и, совсем как барабан, совершенно пустой. Может, как только они переедут обратно на восток, всё изменится? Захира смеется. Женщины в отчаянии готовы убедить себя в чем угодно. А потом убедить уже и своих мужей.
И тут кое-что привлекает ее внимание.
На балконную ограду опускается птица. На дальний ее конец. Крупная и совершенно бесстрашная. Черные перья. Острые когти и пристальный взгляд. Птица с надменным видом бессмертного создания принимается ее изучать. На солнце оперенье отливает лиловым, словно оно из бархата. Это не простая ворона. Это ворон. В детстве она очень пугалась этих таинственных созданий с загадочным выражением глаз. Внезапно Захира понимает, что детский страх никуда не делся. «Кыш! Кыш!» – кричит она на ворона, машет руками, топает. Всё это не производит на птицу особого впечатления. Наконец, каркнув на прощание, она срывается с балкона и улетает. Вращаясь по кругу, планирует вниз одно-единственное черное перо.
Потрясенная случившимся, Захира возвращается в спальню, где гораздо прохладнее, чем снаружи. Ложится на постель, чтобы унять бешено колотящееся сердце. Ей это удается, но вместе с тем на нее наваливается страшная сонливость, будто ее кто-то одурманил. Вскоре ее охватывает дремота, темная, как распростертые вороньи крылья, от которых веет жутью. Из нее не вырваться, и вскоре Захира проваливается в глубокий сон без сновидений.
Она просыпается от деликатного покашливания служанки, стоящей в дверях.
Захира с трудом садится в постели. Ощущение такое, словно ее окунули в патоку.
– О господи, Наргиз! Сколько я спала?
– Несколько часов, бегум сахиба. Сейчас полдень.
– Почему ты меня не разбудила? – Заметив обеспокоенное выражение лица служанки, Захира добавляет: – Что такое? Что случилось?
– Я… я не знаю, бегум сахиба. Не могли бы вы спуститься на первый этаж?
Она спешит вниз по лестнице на веранду. Посреди нее стоит Моталеб в окружении прислуги. Люди переговариваются приглушенными взволнованными голосами. Лица у всех мрачные, некоторые из женщин в ужасе прикрывают рты ладонями.
– Моталеб! Что случилось?
Старик начинает плакать.
– Что встали? Дайте ему стул!
Моталеба усаживают и приносят ему стакан воды. Трясясь как лист, он рассказывает о том, что произошло, и в заключение говорит:
– Они дали нам срок до конца завтрашнего дня. К этому времени мы должны внести выкуп.
– А если мы не заплатим? – спрашивает Захира. Ее словно обухом по голове ударили.
Шофер не отвечает. Кое-кто из прислуги – и мужчин, и женщин – начинает тихо плакать. Захира резко поворачивается к ним:
– А ну, прекратите! Что вы ведете себя как дети малые! Думаете, ваши слезы помогут господину?
Громкий голос в сочетании с резким тоном производит магический эффект – шепот и всхлипывания немедленно прекращаются, словно кто-то щелкнул выключателем. Захира опирается ладонью о стену, чтобы не упасть. Надо держать себя в руках. Уныние и страх заразны, словно чума, и распространяются столь же быстро. Женщина смотрит на Моталеба:
– Кто эти разбойники и сколько они просят?
– Я не знаю, кто они, бегум сахиба, но у них на лбу – знак. Это какая-то банда индуистов. Они требуют сто тысяч.
Взяв кусочек лайма, Моталеб чертит на полу три линии, а потом, макнув палец в молотый перец, ставит посередине точку.
– Вот какой знак был у них на лбах, – говорит он.
Захира смотрит на рисунок. У женщины идет кругом голова. Сто тысяч – астрономическая сумма, даже для столь состоятельной семьи, как у Рахима. Она быстро прикидывает в уме. В сейфе наверху примерно треть того, что требуют бандиты. Остальное каким-то образом ей придется добыть самой.
– Ты обращался в полицию?
– Они сказали, что, если я сунусь в полицию, сахибу несдобровать. Велели сразу бежать к вам.
Она устало смотрит на плачущего старика, не испытывая к нему ни малейшего сочувствия.
– Ты подвел своего господина, Моталеб. Ты подвел меня. Будь ты воистину предан семье, ты бы ни за что не допустил, чтобы сахиб попал в лапы этих разбойников. Ну или же, раз это случилось, ты не должен был его оставлять.
Моталеб не смеет посмотреть ей в глаза.
Она спешно поднимается наверх, запирает дверь спальни, открывает сейф и спешно пересчитывает банкноты, перехваченные толстой красной бечевкой. Сорок три тысячи двести. Чуть больше, чем она рассчитывала.
В дальней стенке первого сейфа вделан еще один. Она открывает и его, после чего принимается шарить в нем рукой. Нащупывает бархатный мешочек, высыпает его содержимое. Звякает металл, поблескивают драгоценные камни. Большая часть украшений принадлежит свекрови, меньшая – ее матери. Захира привезла их, когда вышла замуж за Рахима. Женщина убирает драгоценности обратно в мешочек и туда же сует деньги. Если сложить всё вместе, должно хватить на выкуп.
Выйдя из спальни, она направляется в кабинет Рахима, открывает записную книжку мужа на букве «Д». Берет в руки телефонную трубку. Телефон у них меньше года – один из нескольких во всей Калькутте с выделенной линией.
– Здравствуйте, с кем мне вас соединить? – спрашивает женский голос на английском на том конце.
Захира произносит четырехзначный номер.
– Одну секундочку. Соединяю.
После второго гудка трубку снимают:
– Теодор Дрейк слушает.
Женщина застывает. Она изучала английскую литературу, прочла на английском сотни книг и даже для практики разговаривала на английском с отцом, но при этом никогда в жизни не общалась с носителем языка.
Тщательно составив предложения в уме, Захира начинает, запинаясь, говорить.
– Здравствуйте, мистер Дрейк. Меня зовут Захира Чоудхори. Я жена Рахима Чоудхори.
Дрейк молчит – причем так долго, что она начинает опасаться, что не туда попала. Наконец он говорит:
– Здравствуйте, миссис Чоудхори. Какая приятная неожиданность. Кажется, я не имел раньше удовольствия общаться с вами. Что-то случилось?
– Да, мистер Дрейк, – отвечает она. – Боюсь, моего мужа похитили.
Дрейк оказывается закадычным другом комиссара полиции Хардвика. Через полчаса приезжает машина. В ней инспектор и два констебля. Захира принимает мужчин в гостиной.
Комиссар назначает следователем инспектора Вивека Нанди – высокого и крепко сбитого мужчину с густыми, черными как смоль усами. Увидев, что его форма цвета хаки под мышками потемнела от пота, Захира приказывает слугам включить вентилятор под потолком. Электричество, как и телефон, им в дом провели недавно.
– Вы уже внесли выкуп?
– Нет, но деньги я приготовила.
– Это хорошо. Мы обо всем позаботимся. К чему вам марать руки и якшаться с этими мерзавцами, – Нанди, хлюпая, делает глоток чая, который она приказала подать, после чего кусает самсу, оставляя на усах крошки. – Вы не могли бы рассказать подробнее о символе, который нарисовал на полу ваш шофер?
Она описывает знак, и полицейский тут же кивает.
– Трипундра. Эмблема шиваитов. Три линии символизируют волю, знание и действие. Ну или, если хотите, Брахму, Вишну и Шиву. Красная точка – это третий глаз. Да, шиваиты немного агрессивны, но вести себя так, как описывает ваш шофер… Это очень странно.
– Что будет дальше?
Инспектор кивает на констеблей, которые что-то пишут в блокнотах.
– Мы приняли от вас заявление. Теперь займемся бандами, промышляющими в окрестностях. Их, разумеется, немало – все они последователи тех или иных религиозных наставников или аскетов. Они себя именуют воинами веры, но на деле – чистой воды разбойники, которые еще недавно сидели за решеткой. За несколько тысяч готовы натворить всяких бед. Хорошо, что вы рассказали нам о знаке, – это поможет сузить круг поисков, если конечно, бандиты не нанесли символ специально, чтобы пустить нас по ложному следу. Будем выбивать из них дурь, пока не получим ответы на вопросы. Ну а сейчас мне бы хотелось поговорить с вашим водителем. Наедине.
– Но зачем? Он служит семье тридцать лет.
– Тем более, мадам, – Нанди встает, прикрывает рот и деликатно рыгает. – Любой, даже самый хороший фрукт начинает гнить, если его надолго оставить.
– И сколько вам потребуется времени, инспектор? Почему мы сразу не можем поехать в этот район? Любая секунда промедления может закончиться для моего мужа трагически. Что с ним сделают похитители, если не получат деньги вовремя?
– Мадам, скажите, кто тут полицейский? Вы или я? Позвольте мне заниматься своим делом. Начнем с вашего водителя, послушаем, что он скажет, а потом решим, что будем делать дальше.
– Хорошо. Только прошу вас, поторопитесь. И еще: вы уж помягче с Моталебом. Надеюсь, вы меня понимаете.
– Понимаю, – Нанди приказывает констеблям привести Моталеба. Когда они выходят из комнаты, он обращается к ней вполголоса: – Мадам, вы совершенно напрасно из-за этого дела обратились за помощью к белому. Могли бы позвонить прямо нам, и мы бы сразу приехали.
– Сомневаюсь.
– Напрасно, мадам. Может быть, не так быстро, как сейчас, – у нас ведь как-никак приказ комиссара, но всё равно медлить бы мы не стали. Поймите, ходят слухи о том, что завтра могут вспыхнуть волнения, когда Мусульманская лига выведет людей на улицы. Многие из наших людей прочесывают районы, где завтра может быть жарко, – он подается вперед. – Мадам, мы с вами прекрасно понимаем, что англичане рано или поздно отсюда уйдут. Индуистам и мусульманам давно уже пора научиться сообща решать проблемы, вместо того чтобы жаловаться белым из-за всяких мелочей.