– Это кто у нас тут плачет? – спрашивает Рина, щекоча мальчика.
– Она кур зарезала, – он обвиняюще показывает на мать пальцем.
– А ты с ними дружил, так? Если б она их не зарезала, их бы всё равно унесла буря, и ты бы их больше никогда не увидел.
Пока Рина возится с ребенком, Хонуфа направляется к дальней стене хижины, ругая себя на чем свет стоит за то, что только сейчас вспомнила о столь важной вещи. Она встает на цыпочки, вслепую шарит рукой, ощупывая то место, где должно лежать письмо, но его там нет. Чувствуя, как бешено заходится сердце, женщина, фыркая от пыли, пододвигает к стене кровать, оставляя царапины на земляном полу. Встав на нее, Хонуфа смотрит. Письмо пропало. Письмо, которое она больше двух месяцев назад со всей осторожностью, в обстановке строгой секретности положила сюда, на самый верх, письмо, сохранность которого она, словно безумная, проверяла всякий раз, когда ее муж отлучался из дома. Это письмо куда-то исчезло.
Она спускается с кровати и замечает, что на нее таращится Рина.
– Да что с тобой?
Хонуфа бледна как смерть, горло сводит. Ей удается соврать:
– Золотые сережки. Подарок матери Джамира. Исчезли.
– Ох, это плохо, девочка.
Ей остается только кивнуть. В голове каша. Она думает о Джамире: его корабль – крошечная щепочка в безбрежном океане. Сколько он рассказывал ей всяких баек о море, об уловах, о пьяных драках матросов, о бескрайних водных просторах, где нет ничего – лишь солнце, играющее на волнах… Она слушала и жалела, что не родилась мужчиной, свободным от бремени домоседства. Сейчас как раз настал один из таких моментов.
Однажды он повез ее с собой купить красивое ожерелье из раковин и камушков. Тот день выдался на редкость ветреным, но лодка шла ровно – ее удерживал их вес и вес мешков с песком. «Это балласт, – улыбнулся Джамир, волосы которого трепал ветер. – Благодаря балласту нам ничего не угрожает».
Муж с сыном играли в ее жизни схожую роль. Если они с ней, никакому урагану не под силу перевернуть лодку.
Она садится рядом с Риной.
– Я за него переживаю.
– Почему? Он ведь не первый раз уходит в море. Он на траулере, а они знаешь какие большие? Это тебе не какое-то там корыто, которое, стоит дунуть ветру, уже идет ко дну. У них на борту есть радио. Да они, скорее всего, узнали о шторме еще прежде нашего. Мы тут языками треплем, а они уже к нам обратно идут.
Хонуфа качает головой. Рина ничего не понимает. Да и как она может что-то понимать? Опасность, заключенная в письме, которое у Джамира, куда грознее любого шторма.
– Не обращай внимания, – машет Хонуфа рукой. – Так, глупости всякие говорю. Сколько у нас осталось времени?
– Судя по всему, несколько часов. Заминдар обещал дать людям укрыться у себя в доме. Рахим хороший человек.
– Хороший, – соглашается Хонуфа, не спеша добавить к этому что-то еще. Ей вспоминаются дни, которые она в детстве проводила в особняке заминдара. Она училась читать по буквам, а жена Рахима поила ее чаем со сладким печеньем. Буквы вскоре стали складываться в слова, слова в предложения, и вот Хонуфа уже бегло читала страницами, главами и целыми книгами. Заминдар однажды признался: он никогда не думал, что ребенок способен так быстро научиться читать.
– Извини, порой я забываю, что вы с ним не ладите, – морщится Рина.
– Он богатый помещик. Мы – бедные рыбаки. Если между нами и была когда-то дружба, то она, скорее, напоминала сон. Рано или поздно каждому приходится проснуться.
Рина фыркает, обводит взглядом хижину, хмурит брови.
– Ну что, Хонуфа, с подготовкой покончено? Готова к шторму?
– Осталось только сходить за козой. Она еще пасется среди холмов. Я ждала, пока ты придешь. Хотела попросить присмотреть за сыном.
– Ладно, пригляжу за ним. Только смотри, девочка, времени у тебя мало. А что, если ты припозднишься?
– Если меня долго не будет, отведешь моего сына к Рахиму?
Рина задумалась над тем, что кроется за вопросом женщины:
– А ты?
– Я вас сама отыщу. Укройтесь с остальными. Когда приходит ураган, надо забывать о былых обидах.
– Рахим – добрый человек. Подумай, Хонуфа, сколько лет прошло. Ну отчего бы не помириться с ним? Это не так сложно, как ты думаешь.
– Слишком поздно, – качает головой Хонуфа, размышляя о пропавшем письме. Решение много лет назад приняла именно она, и что теперь? Прошедшие годы и обстоятельства безнадежно развели их пути-дороги – ее и Рахима.
Рина неодобрительно смотрит на нее:
– Тебе, конечно, виднее, но и тебе, и мужу с сыном будет лучше, если у вас в деревне кроме меня будут еще и другие друзья.
Хонуфа кивает, удаляется в угол хижины и возвращается с узелком, который не стала прятать:
– Если так получится, что тебе придется отправиться к заминдару без меня, возьми это с собой.
Рина берет в руки узелок, чтобы понять, сколько в нем веса.
– Что это? – спрашивает она.
Хонуфа сперва колеблется, а потом всё же развязывает узелок. Внутри – две вещи. Такого Рина никогда прежде не видела. Ее глаза расширяются, она смотрит на Хонуфу, и та вздыхает:
– Вот как снова свидимся, так я тебе всё и объясню.
Несколько минут спустя она уже карабкается по покрытому лесом склону холма, продираясь через густой кустарник. Поднимается легкий ветерок. В ноздри бьет густой влажный аромат лесной чащобы. Отовсюду доносятся шорохи снующего зверья, сверху слышатся крики кружащихся в поднебесье коршунов. Ветки бьют ее по лицу. Хонуфа идет по узкой тропинке, напоминающей прядь волос индианки. Земля оттенка киновари, как краска, которой женщины окрашивают волосы в знак того, что вступили в брак. Сложись судьба Хонуфы иначе, и ее волосы были бы такими.
За час она добирается до вершины. Коза ровно там, где она оставила ее накануне, – привязана веревкой к глубоко вбитому колу. Глаза с вытянутыми зрачками наградили женщину внимательным взглядом, и животное снова принимается жевать траву.
Натужно охнув, Хонуфа с трудом выдергивает кол из земли, отвязывает козу и хлопает ее по крупу. Коза, заблеяв, ковыляет прочь. Она знает дорогу до дома, да и при спуске по крутому склону чувствует себя уверенней, чем женщина.
Хонуфа уже собирается тронуться следом, но замирает, чтобы взглянуть на небо. Оно ясное, за исключением нескольких перистых облаков, напоминающих побеги дикого сахарного тростника. На горизонте медленно, неспешно тоже плывут облака.
А что, если на этот раз Лодочник ошибся?
Она направляется к близлежащей поляне в кольце сосен. В середине – неприметная продолговатая могилка, огороженная бамбуковыми палками, которые уже успели истлеть на морском воздухе.
За исключением ветра, свистящего среди ветвей, стоит гробовая тишина. Хонуфа замирает. Как всегда, ее переполняют эмоции. Чувствуя себя чужаком, она черпает силу, упиваясь красотой окружающего мира.
«Восемнадцать лет. Сейчас ты был бы уже совсем взрослым, сынок».
С момента ее последнего визита на могиле успели вырасти лилии. Сейчас они подрагивают и качаются на ветру. Хонуфа как можно аккуратнее срывает три цветка и тихо прощается с сыном.
Неподалеку от могилы находится заброшенный храм. Он уже порос молодыми деревцами бодхи, вздымающимися над ним словно рога, их корни цепляются за осыпающиеся камни святилища.
Хонуфа замирает перед входом. В ее руках цветы – для подношения. Мрак внутри храма будто живой. Он манит ее. Слышится, как в темноте снуют попискивающие мыши. Хонуфа знает, кто ждет ее в храме.
Женщина переминается с ноги на ногу на пороге святилища, собираясь с духом. Она отдает себе отчет в том, что сейчас ей предстоит предать свою веру. Прежде чем войти, Хонуфа закрывает глаза и прижимает ладонь к прохладной, сулящей покой стене храма.
Стоит Хонуфе войти, как она тут же погружается в безбрежный мрак и тишину, над которыми, кажется, не властно само время. Она снова замирает и ждет, когда ее глаза привыкнут к темноте. Пол холодит огрубевшую мозолистую кожу ступней.
Зал десять шагов в поперечнике. На дальнем его конце, залитая светом, проникающим сквозь многочисленные дыры в крыше, – женщина дикой, невероятной красоты: высокая, синекожая, в ожерелье из черепов и юбке из отрубленных человеческих конечностей. Высунутый язык свисает ниже подбородка и указывает кончиком на сраженного демона у ее ног.
Хонуфа встает на колени перед Кали. Черной. Пребывающей вне времени. Разрушительницей.
Она кладет перед богиней свое подношение – цветы, которые принесла. Женщина молится ей, не обращая внимания на внутренний голос, который напоминает, что ее новый бог ревнив и то, что она сейчас делает – ширк, – один из самых страшных грехов в исламе. Она поклоняется не Аллаху, а другой высшей силе. Однако Хонуфа ничего с собой не может поделать. Сейчас она словно дитя, охваченное жаром лихорадки, которое инстинктивно тянется к матери.
Когда она была маленькой, отец поведал ей историю богини, которую ему, в свою очередь, открыл жрец-брамин. Легенда ее настолько заворожила, что Хонуфа потом без конца донимала отца просьбами рассказать ее снова и снова. Несмотря на то что уже прошло много лет с тех пор, как Хонуфа рассталась с семьей, она всё равно слово в слово помнила предание.
Давным-давно все триста тридцать миллионов богов и богинь трепетали перед вторгшейся армией демонов под командованием Рактавиджи. Каждая капля крови из ран Рактавиджи, падая на землю, превращалась в такого же демона, как он. Чтобы сразиться с армией демонов, боги призвали на помощь богиню Дургу, которая убила многих врагов. Однако, когда дело дошло до схватки с Рактавиджей, с каждом ударом ее копья из его ран брызгали струи крови, которые, попадая на землю, обращались в новых демонов, покуда в конце концов на поле боя не сделалось больше врагов, чем в самом начале битвы. Ярость Дурги была столь сильна, что из ее лба родилось воплощение ее гнева.
Кали.
Армия демонов затрепетала перед яростным напором Кали, в каждой из четырех рук которой сверкало по мечу. Вскоре от войска демонов осталась лишь десятая часть. Когда же дошло дело до поединка между Кали и Рактавиджей и богиня нанесла повелителю демонов рану, она раскрыла рот и поймала им струю крови, прежде чем та успела коснуться земли. Удар следовал за ударом. Наконец Рактавиджа настолько ослаб, что Кали накинулась на него, впилась в демона зубами и высосала всю его кровь досуха.