– А что означают эти два иероглифа на нем?
運 命
– Это «унмэй», что значит «судьба». По-китайски это читается «минюнь», да и пишут китайцы это слово, в отличие от нас, слева направо. Впрочем, они имеют на это полное право. Иероглифы как-никак придумали они.
Юлиан ведет их сквозь чащу. Здесь царит тишина. Сквозь густые листья просачиваются солнечные лучи. Точно так же, как и вчера, он бос, одет в розовато-лиловую тогу и ступает, опираясь на бамбуковую трость.
Примерно через час лес начинает редеть, сменяясь кустарником, и вскоре они оказываются на мощеной дороге.
– Мы очень вам признательны, – говорит Итиро, стоя у обочины. – За всё.
Юлиан молитвенно складывает ладони перед собой и кланяется друзьям.
– Я всего лишь обнажил то, что лежало почти на самой поверхности.
Тадаси, словно совершая торжественный ритуал, развязывает пояс и подносит его монаху – словно сдающийся воин, отдающий меч полководцу-победителю:
– Святейший, окажите мне честь, примите от меня этот дар.
Юлиан мягко отводит руки с подарком:
– Своим порывом вы и так оказали мне большую честь. Кроме того, вам этот пояс нужен куда больше, чем мне, разве не так?
Судя по виду Тадаси, отказ монаха его уязвил:
– Если не желаете брать мой пояс, может, хотя бы благословите нас?
Юлиан некоторое время раздумывает над его просьбой, а потом отвечает:
– Я верю в знание, а не в благословения. Если хотите, я научу вас тому, что было преподано мне.
Зная, как по древней традиции следует отвечать на подобное предложение, Тадаси произносит:
– Мы просим вас – научите нас.
– Станьте рядом со мной, – говорит Юлиан.
Друзья послушно делают, что он велит.
Монах наклоняется и кончиком посоха чертит на земле какой-то знак, состоящий из нескольких частей. Закончив, Юлиан встает на колени и сдувает пыль по краям борозд, в результате чего изгибы древнего символа ясно проступают на красной земле.
Когда друзья подступают поближе, чтобы рассмотреть его внимательней, Юлиан останавливает их:
– Я еще не закончил.
Когда монах очерчивает символ кругом, Итиро кажется, что по всему миру проходит легкая дрожь, а земля под ногами издает гул, словно монах только что завершил некий ритуал. От знака веет тайной и мощью.
– Ом. Это глас самой вселенной, – поясняет Юлиан. – Звук возникает на самом ее краю. Он – ось, вокруг которой вращается мир, и пустота, которая в нем доминирует. Он состоит из четырех элементов. Представьте потайное озеро где-то в самых глубинах земли, к поверхности которого устремляется рыба. Представьте, как ее морда появляется из воды, краткий миг, когда она, рассыпая брызги, зависает в воздухе, и как она плюхается обратно в озеро, как ее снова обступает вода. За всю жизнь вы можете постичь лишь самую малость из тайн, что таит в себе этот звук, открыть лишь крупицу возможностей, что он дает. Сейчас для вас этот звук лучший помощник для медитации и сосредоточения. Способ прикоснуться к трансцендентному, когда в том у вас возникнет необходимость.
Друзья долго стоят и глядят на знак, повторяя еле слышно его звучание, запоминая, как он выглядит.
Итиро кланяется Юлиану, а потом, вспомнив о том, что прошлым вечером рассказывал монах, спрашивает его:
– Юлиан, ваш родной город…
– Браунау-ам-Инн.
– Да, название знакомое, но никак не могу вспомнить, где я его раньше слышал. Этот город чем-то известен?
– Только одним, – Юлиан мрачнеет. – Там родился человек, который сейчас властвует над Германией и Австрией. Фюрер.
Итиро кивает:
– Удивительно, что вы с ним из одного города и при этом выбрали в жизни столь диаметрально разные пути.
– Он всегда был движим страхом и вожделением, а эти эмоции становятся причиной трагедий и в конечном итоге приводят к гибели. После моей кончины меня никто и не вспомнит. Именно к этому я и стремился.
Попрощавшись с монахом, друзья снова пускаются в путь. Им нужно вернуться в расположение части к вечеру, когда истекает срок действия увольнительных. По дороге они почти не разговаривают, изредка прихлебывая воду, чтобы растянуть ее запасы на подольше. Полуденный зной просто чудовищен. На горизонте дрожит марево, а неподвижные деревья кажутся такими сухими, словно еще чуть-чуть, и они вспыхнут как спички.
Они всё шагают и шагают. Час тянется за часом. Дорога, что извивается перед ними, исчезая где-то в раскаленной дали, остается совершенно безлюдной. Когда им на глаза попадается указатель, свидетельствующий о том, что до части уже близко, Итиро останавливается и ждет Тадаси, который плетется позади него с мечтательным выражением лица.
Воздух жжет легкие. Итиро делает большой глоток воды.
– Зачем ты хотел подарить ему пояс?
– Это просто тряпка. На кой он мне?
– Его сделала твоя мать.
– Моя мать или правительство?– смеется Тадаси.– Может, я как раз пытался его сберечь, отдав Юлиану. У него-то он явно будет целее, чем у меня. Надо было вообще этот пояс дома оставить. Или подарить какому-нибудь пехотинцу. Им они нужнее. Да и у меня будет больше шансов, что моя душа обретет покой в храме Ясукуни[25].
– Может, тогда и мне отдать кому-нибудь мой пояс?
– Нет, ты еще свидишься со своей матерью.
Итиро, снова двинувшийся в путь, резко останавливается.
– Что ты несешь? Это еще что за пессимизм?
Друзья смотрят друг на друга. Вдалеке уже показался их лагерь. Часовые с вышек кричат, чтобы они подняли руки. Они начинают считать от десяти до одного, после чего, как они предупреждают, откроют огонь.
Итиро поднимает руки. В правой он держит удостоверение. Итиро громко выкрикивает свое имя, звание и номер. Солдаты не опускают винтовок, потому что Тадаси с совершенно спокойным видом продолжает шагать по направлению к воротам. Судя по выражению лица, он сейчас сосредоточен на том, что сокрыто от глаз остальных.
– Что ты делаешь? – кричит Итиро.
Тадаси словно его не слышит. Еще меньше внимания он обращает на часовых, которые продолжают отсчет. ПЯТЬ, ЧЕТЫРЕ, ТРИ… ревет сирена – это сигнал тревоги. Солдаты в лагере хватаются за оружие и бегут занимать позиции. Тадаси оборачивается. Итиро узнает выражение на лице друга. Так выглядит человек, истово верующий, что поступает правильно.
– Попроси за меня прощения у моей матери.
Итиро взмывает в небо над Бенгалией, совсем неподалеку от бирмано-индийской границы. Он летит на «Кавасаки Ки-48», которому враги отчего-то дали девичье имя Лили. Он берет курс на Читтагонг, располагающийся почти в трехстах километрах от их части. Задание у него простое – сбросить пропагандистские листовки у небольшой рыболовецкой деревушки у берега моря. Изначально эту боевую задачу должен был выполнять Тадаси.
Пока они не смеют соваться к городу, поскольку там, скорее всего, британцы развернули средства противовоздушной обороны. И всё же, несмотря на это, раньше японские бомбардировщики так далеко не залетали. По сути дела, этот полет – прелюдия перед массированным бомбовым ударом по Читтагонгу.
С тех пор как его друг, нашпигованный пулями, неделю назад испустил дух у него на руках, жизнь Итиро превратилась в настоящий кошмар. Его допрашивали, обвиняли во всех смертных грехах, угрожали ему. Ему сказали, что его отдадут под трибунал, с позором выгонят из армии, а в какой-то момент даже сообщили, что вообще расстреляют за измену. Как это ни парадоксально, но именно нелепые обстоятельства смерти Тадаси и спасли Итиро. Командир части так и не смог решить, за какое именно нарушение ему отдать Итиро под суд. Сыграло свою роль и то, что со смертью Тадаси в дивизии осталось совсем мало толковых пилотов.
Монах своими разговорами посеял в умах друзей семена сомнений, но именно у Тадаси они куда быстрее дали всходы. Итиро очень хотелось оплакать товарища, но он обнаружил, что бремя скорби требует мужества, которым Итиро не мог похвастаться.
Он давит на штурвал, и самолет ныряет в одеяло кучевых облаков, которыми затянута Бенгалия. Прорвавшись сквозь их слой, пилот видит землю с высоты трех километров. Изрезанная широкими реками и лиманами, Бенгалия с такой высоты напоминает исполинскую зеленую руку, которая тянется к заливу. Снизившись еще немного, он замечает и более мелкие детали – аккуратные золотистые квадратики полей, зеленые заливные участки, где выращивают рис, и воду, поблескивающую серебром в лучах заходящего солнца.
Высота тысяча двести. А скоро будет и девятьсот. До зоны выброски остаются считаные минуты. Сейчас он так близко к земле, что видит сгрудившиеся глиняные мазанки, крытые соломой, окруженные зарослями ореха. Услышав звук моторов, люди внизу задирают головы и начинают разбегаться. Их конические шляпы очень похожи на те, что носят японские крестьяне.
Показания высотомера неуклонно снижаются.
Четыреста пятьдесят… Четыреста двадцать пять… Осталось меньше минуты.
Четыреста…
Триста шестьдесят…
Он выравнивает штурвал и ложится на курс.
За пятнадцать секунд до сброса он вдруг замечает девочку – крошечную фигурку в белом. Тянется к биноклю. Ей не больше шести-семи лет. Малышка застыла от ужаса. В одной руке она держит ведро – видать, ее послали за водой. На миг ему кажется, что им удается встретиться взглядами.
Десять секунд.
Кроме девочки, больше никого нет.
Пять секунд.
Она аккурат в самой точке сброса японской пропаганды для бенгальцев. Итиро тянет за рычаг. Самолет извергает из себя шлейф красных, желтых, черных листовок – превращающийся в облако, напоминающее Итиро стаю бабочек.
У него есть несколько секунд, чтобы насладиться видом, прежде чем набрать высоту, пройдясь вдоль кромки леса. Из-за мощного горизонтального отклонения ветра штурвал идет с трудом. Итиро приходится приложить немало сил, и он чувствует усталость.
Внезапно раздаются два звука: резкий, частый кашель и вой, свидетельствующий о разгерметизации кабины. Итиро кажется, что ему кто-то со всей силы врезал кулаком. Боль обжигающая, от такой хочется сорваться на крик. Правое плечо мокрое от крови. Очередь пробила фюзеляж, и одна из пуль попала в него, в Итиро. Кто же мог подумать, что у британцев и здесь есть силы ПВО?