Шахрияр берет протянутый альбом и видит, что в нем фотографии девочки. Золотоволосой, очень похожей на красавицу, сидящую рядом с ним.
– Ульяна. Ей сейчас девять. Живет в Киеве с моей матерью.
– И как отреагировал Говард?
– И вы еще спрашиваете? Плохо отреагировал. Всю доброту и очаровательность будто смыло. Сказал, что и не подозревал, что у меня ребенок. Что это нечестно с моей стороны. Что он больше не может мне доверять. Мне пришлось переехать в отель. Денег почти не было. В ту ночь я плакала, пока не уснула. Я сама во всем была виновата. Это ж я решила не рассказывать Говарду о дочери. Это была моя ошибка. Я думала, что потом смогу привезти сюда Ульяну. Что у нас получится жить одной большой семьей. Почему вначале молчала про Ульяну? Говарда боялась отпугнуть. Я занималась самообманом, уверяла себя, что, когда мы встретимся вживую, ему будет легче меня простить за ложь. И мне удалось себя в этом убедить. Я увидела рекламу услуг мистера Ахмеда в газете и записалась к нему на встречу. Он мне сказал ровно то же самое, что и вам: будет непросто, но он придумает, как мне остаться в Штатах. Но у него ничего не получилось, и тогда он предложил мне стать его ассистенткой. Он сам подаст прошение о рабочей визе, и будет делать это регулярно, пока я не получу грин-карту. Ну а в свободное от работы время я учусь в университете – получаю юридическое образование. Занятия по вторникам и четвергам. В мае у меня будет диплом. С дочерью я общаюсь каждый день. Иногда по телефону, иногда по видеосвязи – если скорость интернета позволяет. И знаете, мистер Чоудхори, чего я боюсь больше всего?
– Что вы не сможете перевезти сюда дочь?
– Нет, я опасаюсь, что Ульяна переменится. Станет относиться ко мне иначе. Связь между матерью и ребенком тоньше паутинки. Держится-держится, а потом раз – и рвется.
Катерина поднимает на него взгляд. В ее глазах слезы, она их отирает.
– А у вас что? – спрашивает она.
– Вы о чём?
– У вас дочь. Но при этом вы не состоите в браке с ее матерью. Поведаете мне свою историю?
– Она печальна. Но дочка – вся моя жизнь. По крайней мере, сейчас.
– Может, вам станет легче, если вы всё расскажете?
Шахрияр смотрит на нее. Катерина подается вперед. Рот девушки чуть приоткрыт. В свете фонаря от ее красоты перехватывает дыхание.
Он отводит взгляд, набирает в грудь побольше воздуха и начинает говорить.
Шахрияр
Полет из Лондона до Вашингтона длится шесть часов. В какой-то момент он просыпается в темноте, разбуженный поскрипыванием тележки с едой и напитками, которую толкает перед собой бортпроводник. Шахрияр поднимает вверх шторку иллюминатора. Самолет, мчавшийся вслед за садящимся солнцем, проиграл гонку. Океан под облаками приобретает темно-синюю окраску.
Шахрияр вел безбедную жизнь. И в школу, и в университет его возили на машине с водителем – как и многих других юношей его круга и поколения. На выходных он отправлялся играть в футбол, крокет или посещал кино с друзьями из таких же обеспеченных семей, как и его собственная.
Даже по консервативным меркам мусульман-бенгальцев он достаточно поздно стал задумываться о создании семьи. Да, у него были девушки, но ни разу дело не доходило до того, чтобы он попросил своих родителей «поговорить» с ее родителями. Он время от времени покуривал, что скрывал, перебивая табачный запах листьями гуавы из сада, которые жевал, прежде чем войти вечером в дом, но в остальном всегда был примерным сыном. Он даже ни разу не прикоснулся к алкоголю.
Когда Шахрияр жил в Дакке, его каждое утро будила Рина – няня, которая заботилась о нем, сколько он себя помнил. Из женщин, за исключением матери, она была для него роднее всех. По утрам она всегда подносила ему горячий чай с молоком, а потом, пока Шахрияр мылся, готовила ему одежду. Одевшись, он завтракал с родителями у реки. Ему часто думалось, что их сдержанные негромкие голоса напоминают чарующую песню, которая льется под аккомпанемент звяканья тарелок, бокалов и столовых приборов.
Он крепко сбитый и смуглый – и потому мало напоминает отца и мать. Они оба высокие, стройные и отличаются светлой кожей и ястребиными носами, свойственными могольской аристократии. За год до того как Индию разделили на три части, что стало величайшим историческим событием с тогда еще непредсказуемыми последствиями, родители перебрались из одного будущего государства в другое: из Индии в то, что стало Восточным Пакистаном, а затем – Бангладеш. Через двадцать один год после этого у них родился Шахрияр. Отец и мать в то время были уже далеко не молоды.
Именно поэтому мать зовет Шахрияра «мое маленькое чудо».
Офицер иммиграционной службы в аэропорту Вашингтона – чернокожий, с седыми волосами и добрыми глазами. Шахрияр впервые видит живого африканца. Офицер смотрит на него из-под узеньких очков изучающим взглядом.
– И что вы, молодой человек, собираетесь изучать в Джорджтауне?
– Экономику, сэр.
– Вы на бакалавра?
– Вообще-то уже на магистра.
– Но вы выглядите так молодо! – удивленно выгибает брови офицер.
Шахрияр забирает с багажной ленты одинокий чемодан и выходит из здания терминала. Он направляется к автобусной остановке. Вид оттуда открывается безобразный и вместе с тем унылый. Небосвод заслоняет бетонная коробка аэропорта. Желто-белые такси сражаются с красно-белыми автобусами за места. На автобусной остановке стоят и другие люди – пестрая палитра самой разной внешности и оттенков кожи. Все они ждут, когда приедет автобус и увезет их отсюда в новый мир.
Шахрияр протискивается в уголок остановки. Оказавшись под крышей из мутного пластика, за которым виднеется безбрежная синева неба Вирджинии, он съеживается, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания.
Несколько недель он живет в видавшем виды отеле в Калораме, а потом отыскивает себе постоянное жилье. Его внимание привлекает листок, висящий на факультетской доске объявлений. На листке аккуратным почерком выведено: «Сдается комната. Есть стиральная машина и отдельная ванная. Для ответственных квартиросъемщиков, прилежных и тихих. Возможно питание. Никаких шумных вечеринок!»
Судя по адресу, жилье находится в Джорджтауне. В одном из многоквартирных домов, которым там несть числа. Позвонив по телефону и убедившись, что комнату еще не сдали, он просит разрешения подъехать и посмотреть ее. Хозяин – пожилой джентльмен по имени Карл Лорсон. Он встречает Шахрияра на пороге и ведет его смотреть комнату. Она расположена на втором этаже в конце коридора – просторная и залитая солнцем. Она выглядит так, словно ее предыдущий обитатель съехал всего день назад. У стены стоят клюшки для хоккея и лакросса, напоминая трехмерные граффити. На полках над столом – потрепанные книги: «Над пропастью во ржи», «Посторонний», «Сердце тьмы».
Комната напоминает ему его собственную, ту, что осталась в Бангладеш, вот только у него у стены стояли клюшки для крокета и ракетки для бадминтона, а на полках – работы Тагора, Гуха и книги по исламу.
Они идут с хозяином в гостиную, где присаживаются, чтобы обговорить все детали. Беседа идет неспешно и длится около часа. В ходе нее он узнает, что Карл Лорсон родом из Висконсина. Он потомок норвежцев, осевших в тех краях в девятнадцатом веке. На фотографиях, висящих на стене, запечатлен Карл со стройной темноволосой супругой. Они стоят позади трех мальчиков и двух девочек. Если сравнить фотокарточки, становится видно, как с течением времени растут дети. На самых последних двух фотографиях уже появляется толпа внуков, но при этом супруги Карла там уже нет.
– Жизнь раскидала их по всей стране, – поясняет хозяин квартиры, заметив взгляд Шахрияра. Карл поясняет, что видится с детьми и внуками дважды в год – на Рождество и День благодарения. Его старший сын Патрик, в комнате которого предстоит жить Шахрияру, сейчас работает инженером в Финиксе.
Шахрияр ощущает прилив сочувствия к мужчине. Он вспоминает многолюдную Дакку, бурлящую жизнью, как просыпался поутру в день Ураза-байрама, как отправлялся с родителями в мечеть на их машине, мчавшейся по непривычно пустынным улицам, как они ходили в гости к друзьям и родственникам. Как и для большинства бенгальцев, для него была совершенно непостижима мысль о том, что ребенок может добровольно навсегда расстаться с родителями.
Карл, по всей видимости, сдает комнату не ради денег, а чтобы у него была компания. До выхода на пенсию он работал экономистом в статистическом управлении Министерства труда и заработал достаточно, чтобы в старости ни в чем себе не отказывать.
– Ты вроде бы славный малый, – говорит он Шахрияру. – Такие, как ты, сидят, уткнувшись носом в учебники, и не куролесят.
Они встают с дивана и отправляются на экскурсию по квартире мистера Лорсона, которая оказывается на удивление большой. Комнаты просторные, заставленные массивной мебелью из дерева. Все эти столы и стулья напоминают Шахрияру беженцев из прошлого, страшащихся современного мира. Квартира приходится Шахрияру по вкусу. Он словно оказался в особняке из романа «Грозовой перевал». Наверняка ему тут будет комфортно грызть гранит науки.
– Депозит вносить нужно? – спрашивает Шахрияр.
Шахрияр переезжает в новое жилье. Теперь в комнате ощущается его присутствие. Рядом с пластинками «Дайр стрейтс» и «Дженезис», принадлежавшими Патрику, появляется музыкальная коллекция Шахрияра – музыка в стиле соул. Покрытые пылью тома Стивена Кинга и Роберта Ладлэма теперь стоят, привалившись к поваренным книгам Сиддики Кабир[26] и собраниям стихов. Застывшие маятники медалей, выигранных Патриком в соревнованиях по плаванию и борьбе, теперь соседствуют с кистями бангладешского макраме, которое Шахрияр привез из дома.
Постепенно его жизнь в Америке входит в привычное русло. На завтрак он ест рогалики с кремовым сыром и читает газету. Он бегает по утрам, чтобы избавиться от животика, образовавшегося за первый месяц в Штатах. Улицы в Джорджтауне представляют собой череду подъемов и спусков, но Шахрияр не обращает внимания на боль в коленях. Карл с интересом относится к его учебе. Время от времени Шахрияр обнаруживает на обеденном столе вырезки из газет по экономике. На полях – комментарии Карла.