Рахим, Захира и Рина несли на своих плечах тяжкое бремя тайны свыше двадцати лет. Они постоянно спорили о том, стоит ли открывать Шахрияру правду. По мере того как он рос, воспоминания о хижине и пляже, о матери и отце постепенно истирались, и потому врать ему становилось всё проще, а рассказать правду – всё сложнее.
– Я… я не знаю, что сказать, Шар, – только и может выдавить из себя Вэл, когда Шахрияр наконец умолкает. – И что ты теперь будешь делать?
– Я не знаю. Всё утро ломал над этим голову. Они оставили меня одного, словно опасного дикого зверя, который может укусить, если к нему подойдешь слишком близко. Их страшно мучает чувство вины. Тяжелее всего от… Рахиму. Он говорит, что так долго тянул, потому что не мог простить себя за то, как поступил с моей биологической матерью. Он боялся, что я решу, что он ее предал.
– А ты действительно так считаешь?
– Я даже не знаю, что мне думать. Что же до моих чувств… Да, конечно, отчасти я зол, но, с другой стороны, задаюсь вопросом, как бы поступил сам на их месте.
– А что было в мешке?
Он отвечает.
– Вот это да. Удивительно. Как думаешь, откуда это?
– Рахим кое-что знает об одном предмете. А насчет другого сам теряется в догадках. Я только знаю, что, когда меня в день шторма привели к нему в дом, со мной были эти вещи.
– Тебе нужно какое-то время переварить всё это…
– Я поговорил с Риной, – перебивает он ее. – Сказал, что хочу поехать с ней в Читтагонг. В деревню. Хочу увидеть, где я появился на свет.
– Понимаю.
– Прости, я тебя перебил. Так зачем ты мне звонила?
– Это неважно.
– Да говори, чего уж тут.
Она глубоко вздыхает:
– Мне надо отогнать твою машину в сервис. Подошло время менять масло.
– А, ты об этом… Да, конечно. Спасибо тебе.
Тянутся секунды. В трубке молчание.
– Вэл?
– Да?
– Я думаю, мне пока лучше побыть дома. Решить, как дальше жить. Короче, разобраться со всем этим. Не знаю, сколько мне понадобится времени. Так что в каком-то смысле… наш разговор по душам – тогда на веранде в гостинице… Одним словом, всё было к лучшему.
Она крепко зажмуривается. Слезы струятся по щекам, падают на ее серое худи. Однако когда Вэл начинает говорить, ее голос остается спокойным. Теплым и при этом сильным.
– Да, всё к лучшему.
– Ты мне очень дорога.
– И ты мне дорог.
– Спасибо тебе, Вэл. Что-нибудь еще?
– Пока – нет. Отдохни. Ну и держи меня в курсе, что там у тебя происходит.
Она вешает трубку. Два часа ночи. В окно ее кухни дует легкий ветерок. Над плитой в вытяжке тускло горит лампочка – в данный момент единственный источник света во всей квартире.
На столе перед Вэл пять тестов на беременность, которые она в помрачении рассудка разложила аккуратным рядочком. В маленьком окошечке каждого теста – синенький плюсик.
Вэлери Найдер, одна-одинешенька, в Вашингтоне, за десять тысяч километров от отца ее ребенка, закрывает лицо руками и начинает рыдать.
Она просыпается в начале девятого. Ночь была тяжелой – Вэл то погружалась в забытье, то выныривала из него. Девушка забыла задернуть шторы, и теперь в окно бьют солнечные лучи, суля скорое наступление лета. Через несколько секунд на Вэл тяжким грузом обрушиваются мысли о ситуации, в которой она оказалась.
Она стягивает с себя спортивные штаны, в которых спала, и долго стоит под горячим душем. Вэл сосредотачивается на привычных, ставших рутиной действиях, которые совершает каждое утро. В процессе омовения она касается живота и тут же отводит руку, словно эта часть тела стала ей чужой. Будто прикосновением она вторгается в чужое пространство.
Выключив воду, она прислоняется лбом к стеклу. Стоит абсолютная тишина, ее нарушает лишь ее дыхание и звук капель, падающих из крана. Бьется лишь ее сердце, но при этом ей чудится, что за ней кто-то наблюдает.
Парадоксально, но этим утром ее не тошнит – словно симптомы, которые навели ее на мысль о беременности, одни махом куда-то делись. Несмотря на то что она не испытывает голода, Вэл готовит себе овсяную кашу. Выбросив тесты на беременность в мусорное ведро, она завтракает за столом – сидя на том же месте, где вчера рыдала.
Подобное с ней случается не впервые. Первый раз у нее была задержка месячных в выпускном классе, а потом – на втором курсе. На втором месячные припозднились настолько, что она сделала тест на беременность. Тогда она встречалась с Полом. Он был одним из лучших студентов, членом команды по сквошу. На него оборачивались на улице. У него были далеко идущие планы на жизнь, и он вряд ли собирался провести ее с Вэл. Сейчас он работал юрисконсультом на Уолл-стрит. Они пару раз общались с Вэл по телефону и даже собирались пообедать вместе, когда она приехала в Нью-Йорк, но почему-то так и не встретились.
Она так и не открыла Полу правду.
Она ставит тарелку из-под каши в раковину и набирает номер Шахрияра. Прошлым вечером ее выбили из колеи его откровения, но сейчас она должна всё ему рассказать. По ее прикидкам, сейчас должно быть около девяти вечера в Дакке. Ей вспомнились слова Шахрияра о том, что бенгальцы предпочитают ужинать попозже – местные еще шутят, что они ждут, когда на телевизионных экранах появится государственный флаг, и только потом садятся за стол. Сейчас, наверное, Шахрияр готовится приступить к ужину.
После пятнадцати гудков, когда Вэл уже готова дать отбой, кто-то снимает трубку. В ней раздается незнакомый мужской голос.
– Алло?
Она замирает. С чего это она взяла, что трубку возьмет именно Шахрияр?
– Здра… здравствуйте… Можно позвать к телефону Шахрияра? – ей кажется, что ее голос звучит робко и застенчиво.
– К сожалению, его сейчас нет, – хрипловато отвечает мужчина на безупречном английском языке. – Ему что-то передать?
– Вы, наверное, мистер Чоудхори. Я очень рада, что вам легче, сэр.
– Спасибо, моя дорогая. Вы дружите с моим сыном?
Да. И он меня обрюхатил. Ей с трудом удается подавить истеричный смешок.
– Да, меня зовут Вэлери.
– Вот как? Здравствуйте, Вэлери, мой сын очень тепло о вас отзывался. Видите ли, в чем дело, он уехал под Читтагонг. Это город, который находится…
– Я знаю, где он находится, мистер Чоудхори. Я могу как-нибудь выйти с ним там на связь?
– Какого-то определенного телефонного номера я вам дать не могу. Места там достаточно глухие, сельская местность… В общем, вы понимаете… У вас что-то срочное?
Можно и так сказать.
– Да нет. Просто хотела передать ему привет. Вы не знаете, когда он вернется?
– Боюсь, что не имею об этом ни малейшего представления.
Она продолжала звонить.
В первые недели, когда Вэл отчаянно пытается связаться с Шахрияром, порой ей хочется наорать на его родителей, которых всё больше начинает смущать частота ее звонков, сказать им, что она беременна от их сына, что ей страшно и что ей не под силу справиться с этим в одиночку. Однако всякий раз она себя сдерживает. В какой-то момент ей начинает казаться, что родители уже начали потихоньку догадываться, в чем дело. В моменты, когда повисает неловкое молчание, она чувствует, что у них на языке вертится вопрос. Она бы с радостью на него ответила. Задай они его, она бы с радостью всё сказала. Но ее ожидания напрасны.
Она начинает писать письма. Письма, которые отправляет по всем адресам, где только может быть Шахрияр, – ему домой в Дакку, в Читтагонг, даже на его старый адрес в Калькутте в надежде на то, что он в поисках разгадок тайн прошлого может оказаться и там. Ей просто позарез нужно выйти с ним на связь. Она даже начинает писать его фамилию и адрес на бенгальском, старательно выводя буквы. Алфавит она выучила по учебнику, найденному на покрытой пылью полке в библиотеке. Письма, которые она отправляет на домашний адрес, родители со всем уважением оставляют у сына на столе. Другие исчезают бесследно – словно камни, брошенные в омут.
Вначале она никому не рассказывает о своей беременности. Ни друзьям, ни уж тем более матери – в нынешнем положении она боится ее больше всего. На самом деле Вэл всегда мечтала о детях, но тогда, когда она захочет этого сама. Вестей от Шахрияра по-прежнему нет, и с каждым днем у Вэл остается всё меньше вариантов дальнейших действий. Они тают, словно берег, прочь от которого на всех парах несется быстроходное судно.
Доучившись до конца первого семестра, она за неделю до рождественских праздников подает заявление об академическом отпуске. Затем она звонит домой. В тот же день мать садится за руль и через три часа приезжает к ней из Рединга.
Зиму Вэл проводит в Пенсильвании. Затем и весну. Время от времени, общаясь со старыми друзьями, с которыми рассталась, когда поехала учиться в Вашингтон, делясь с ними тем, что происходило в ее жизни, Вэл задается вопросом, а не допустила ли она ошибку, вернувшись сюда.
Теперь она куда более трезво смотрит на перспективы своей дальнейшей карьеры. Она поступает на вечернее отделение местного колледжа – на ускоренный курс в области финансов. Ребенок внутри нее растет. Чувствует Вэл при этом себя неплохо, разве что ее эпизодически тошнит по утрам. По ночам дитя дает о себе знать, вжимаясь в стенку ее живота то ручкой, то ножкой, то головой. Когда это происходит, Вэл с озорной улыбкой мягко нажимает на живот пальчиком, и ребенок, словно испуганная рыбка, исчезает в глубинах ее утробы.
Однажды утром мать уходит на работу – она трудится библиотекарем на общественных началах. На пороге она напоминает Вэл, что должен подъехать человек из службы доставки с посылкой. Именно поэтому, когда около половины десятого раздается звонок, девушка поспешно, но при этом аккуратно спускается по лестнице, придерживая одной рукой живот. Если она не поспеет вовремя, посылку отправят на склад, расположенный на другом конце города, а до него ехать тридцать километров.
Она открывает дверь, собираясь поздороваться с доставщиком, но слова застревают у нее