– Даже несмотря на то, что наши страны воюют?
Клэр, которая в данный момент возится с капельницей, замирает:
– Об этом мне можно не напоминать. Я была в Рангуне, когда к городу подступили япош… японские части.
– Британцы в этих краях тоже чужие. Захватчики. Просто вы опередили нас на несколько сотен лет.
Она кидает на него быстрый взгляд – слишком быстрый, чтобы Итиро успел прочитать, что кроется в ее глазах. Гнев? Печаль? А может, какие-то иные чувства?
– Да, вы правы, – голос Клэр звучит спокойно. – Я не собираюсь оправдываться за то, что случилось в прошлом, и утверждать, что былое определило настоящее.
– Может, в этом и заключается разница между нами?
– Между англичанами и японцами или между мной и вами?
– Сами ответьте на этот вопрос.
– Принципиальное отличие между мной и вами заключается в том, что вы мужчина, а я женщина. И это обстоятельство куда важнее, чем то, что мы родились в разных странах. Всякий раз, когда я встаю по утрам, мне приходится решать тысячи проблем, которые для вас либо несущественны, либо и вовсе не существуют. Мне надо подумать о тысяче самых разных вещей, прежде чем я открою рот. Мне надо регулярно себе напоминать, что мне можно, а что нельзя.
– При этом я не сомневаюсь, что у вас, как у подданной британской короны, есть и определенные преимущества. Весь мир принадлежит вам. Вы забавляетесь в нем, как вам заблагорассудится.
– «Я женщина – и потому у меня нет страны. Я женщина – и мне не нужна страна. Я женщина – и моя страна весь мир».
– Кто это сказал?
– Вирджиния Вулф, – со смехом отвечает Клэр. – Вам следует читать больше произведений, вышедших из-под женского пера.
Затем она спрашивает Итиро про его дневник. Ей интересно, почему часть записей на английском.
– Если бы старшие по званию прочли мой дневник, меня ждало бы суровое наказание. Я писал на английском, чтобы уберечь от беды себя и своего друга.
– А где вы так хорошо научились на нем говорить?
– В старших классах кроме латыни мы должны были учить еще два иностранных языка. У меня был выбор: немецкий, английский и французский. Я выбрал первые два. Французский я изучал самостоятельно, но владею им похуже.
Клэр кивает, явно впечатленная его словами.
– А мы в школах учим только английский. Ну и латынь иногда. Еще французский, если есть желание, но уроков мало, – некоторое время она молчит, а потом спрашивает: – У вас в японской армии все такие воспитанные?
– Не знаю. Многие из нас пошли на службу прямо из университета, и потому мы, как правило, образованны. – Он думает о друзьях, пламя жизни которых угаснет в войне, так и не успев толком разгореться в полную силу.
– Я вас представляла совсем другим.
– Это потому, что я говорю на вашем языке?
– Нет, просто вы так глубокомысленно рассуждаете…
– Смерть превращает солдат в философов.
– Скажите, все люди Востока фаталисты?
Слово «фаталист» для него в новинку, но он догадывается о его значении, поскольку знает его на немецком. Оно звучит очень похоже – fatalistisch. Однако на всякий случай он просит объяснить его смысл, и Клэр отвечает, что это означает «быть рабом судьбы».
– Мы все рабы своей судьбы, вне зависимости от того, принимаем это или нет.
– Я не такая, – парирует Клэр, и застывает, поскольку слышит за дверью голоса. Когда они стихают в отдалении, девушка облегченно вздыхает. – Какое у вас последнее воспоминание о доме?
Он закрывает глаза, обращая мысленный взгляд в прошлое.
– Весеннее утро. Я проснулся от пения птиц. Мы позавтракали всей семьей, отец, мать, младший брат и я. Потом я отправился на прогулку по лесу. Я шел по тропинке, забирающей вверх, в гору. Один.
– А помните ваш отъезд? Как прощались?
– Я вам рассказываю о том, что мне нравится вспоминать. Это был последний день старой, прежней жизни. Новая началась в университете. А потом еще одна – в армии. А что вы помните о доме?
– Холодное дождливое утро. Мокрые птицы, которые, нахохлившись, сидели на деревьях. Молочный чай с матерью и сестрами. Грязь по краям свадебного наряда – в тот день я вышла замуж. Почему-то мне запомнилось именно это.
Итиро внезапно вспоминает, что Бенгалия чужая как для него, так и для нее. Может быть, именно поэтому британцы с такой лихорадочной поспешностью возводят города в далеких краях, прокладывают железнодорожные пути, тянущиеся на тысячи километров, строят автострады, будто бы тем самым пытаются сковать цепями и окутать путами дикого зверя, сломив его волю. И у японцев, и у англичан родной дом находится на островах. И те и другие стремятся покинуть свои окутанные сизой дымкой тюрьмы, чтобы заявить свои права на края, которые им не принадлежат и не желают их.
– Значит, вы замужем?
– Да. Моего мужа зовут Теодор. Он несет службу в Импхале. – Она сует руку в карман и достает оттуда ручку и дневник. – Это вам. Насколько я понимаю, зрение у вас уже пришло в норму.
Он осматривает ручку. «Паркер» из серебра и золота. От него приятная тяжесть в пальцах.
Клэр замечает восхищение в его глазах.
– Это мне двоюродный брат подарил. Привез из Нью-Йорка. Чернила быстро сохнут, а в остальном писать – сущее удовольствие.
– Спасибо.
– Я вам ее даю не навсегда, а только на время, пока вы пишете. – Она направляется к двери. – Вернусь вас проведать через три часа. Ключ от палаты у меня, так что можете не беспокоиться. Никто сюда не войдет.
Он пишет. Он ни разу не отрывается от работы. В палате стоит тишина, нарушаемая лишь скрипом пера о бумагу.
Клэр заходит через несколько секунд после звонка колокольчика, оповещающего о наступлении полудня. Он поднимает голову, улыбается и трясет рукой, которая уже успела слегка онеметь.
– Прошу меня простить. Хотелось внести записи о событиях сразу нескольких дней, – говорит Итиро и протягивает ей дневник с ручкой. – Буду признателен, если вы согласитесь хранить дневник у себя. Да, у меня есть еще одна просьба. На последней странице я написал адрес подруги моей матери. Окажите любезность, отправьте ей дневник, после того как меня переведут в лагерь.
– Хорошо. Но мне сейчас надо идти. Меня ждут пациенты.
Он склоняет в поклоне голову:
– Благодарю вас. У меня к вам еще одна просьба. Вы можете меня развязать? Мне нужно в туалет.
– Вы обещаете, что не станете делать глупостей, как в прошлый раз?
– Обещаю.
– Ладно. – Клэр его развязывает.
Он заходит в туалет, нарочито громко шлепая ногами. Надо создать иллюзию того, что он тут действительно справляет нужду. Итиро нажимает на кнопку слива, открывает воду в раковине.
Он встает перед зеркалом, разглядывая свое отражение. Перед ним изможденная тень, призрак былого Итиро. Неужели прошло всего два года с тех пор, как он пошел в армию?
Его никогда нельзя было назвать особенно религиозным. Да, он ходил в церковь, но скорее из уважения к родителям, нежели чем из страха перед Всевышним. Он любит Иисуса, но как человека, а не Сына Божьего. Он верит в бессмертие души, однако традиционное японское воспитание требует от него идти на смерть, не задумываясь нырнуть в черный бездонный омут. Что будет, если он покончит с собой? Его неприкаянный призрак будет вечно блуждать по этому миру? А может, он станет голодным духом, как утверждают буддисты? Горсткой пепла, которую никогда не сможет развеять ветер?
Есть только один способ это узнать.
Он открывает рот, чтобы снова достать ампулу.
Шахрияр и Анна
Он встречается с Катериной на следующий день – на этот раз на площади Лафайета. Он отправляет ей эсэмэс, и через пятнадцать минут она подходит к конной статуе Эндрю Джексона. Сегодня ее волосы стянуты на затылке в узел, а одета она в кремово-белое платье с золотистым поясом.
– Я про него погуглил, – говорит Шахрияр, когда девушка присаживается рядом с ним на скамейку. – Дело очень серьезное и может закончиться тюрьмой.
– А какая альтернатива, Шар? Что лучше – рискнуть и, возможно, оказаться за решеткой или гарантированно отправиться в Бангладеш? Во втором случае нет никаких гарантий, что вы когда-нибудь увидите дочь снова.
– Я всегда могу получить визу и приехать к ней.
– Можете. С этим я спорить не стану. Однако не забывайте, в каком мире мы живем. В Америке никогда не забудут об терактах одиннадцатого сентября. Вы мужчина и к тому же мусульманин, и потому к вам будут относиться с подозрением. Да, Бангладеш не входит в список стран – спонсоров терроризма. Сейчас. Кто знает, как будут разворачиваться события в будущем? Никто не дает никаких гарантий.
Он принимается размышлять над ее доводами. Несмотря на то что после событий одиннадцатого сентября прошло уже три года, в Америке всё еще ощущалась атмосфера страха, смятения и недоверия, словно весь народ подхватил какую-то неведомую заразу, при которой даже после выздоровления человек навсегда остается калекой.
В этом году ему доводилось слышать оскорбления в свой адрес. Они порой раздавались, когда он выходил из небольшой мечети на Ай-стрит после пятничной молитвы. Один раз они исходили от беззубого бомжа. Второй – от с иголочки одетого бизнесмена, который сидел за рулем автомобиля с откидным верхом. Шахрияр едва не попал под колеса его машины, которая резко свернула из-за угла, когда он переходил улицу – между прочим, в положенном месте. Раскрасневшийся от ярости, ругающийся на чем свет стоит бизнесмен под визг шин унесся прочь.
– Это всё так, – соглашается Шахрияр. – Но, с другой стороны, в случае неудачи я гарантированно окажусь в федеральной тюрьме.
– Вероятность этого ничтожно мала. Мистер Ахмед приложит максимум усилий, чтобы этого не произошло.
– Кстати, по этому поводу у меня вопрос.
– Какой же?
– Вы сказали, что мистер Ахмед дал вам работу ассистентки, когда с вами порвал ваш жених. Так?